Мандельштам Алексей

Начинаю по-тихоньку собирать и сводить нужный мне материал. Вот такая интересная глава:

 

"ХАРАКТЕР

 

Мандельштам обладал холерическим характером, мать называла его кратко “неврастеник”. У Осипа было много странностей в поведении. Его отличали бескомпромиссность и высокомерие. К литературе он относился трепетно и не стеснялся давать коллегам по перу резкие отзывы. Легко раздражался, действовал импульсивно и всегда говорил, что думал. Поэтому многие литераторы его откровенно не любили. Его опрометчивость, чрезмерную обидчивость и чересчур резкую критику коллег признавали даже близкие друзья.

Осип Мандельштам всё время шутил, запросто говорил на запрещенные темы, что до известного момента сходило с рук. Например, однажды в 1918 году он выхватил и порвал список задержанных, которым хвастался чекист Блюмкин.

Надежда Яковлевна написала в своей книге “Воспоминания”: «...Это был открытый человек, неспособный ни на какие хитроумные ходы. Того, что называется изворотливостью ума, у него не было и в помине…»

В кругу близких ему людей поэт слыл удивительно веселым человеком. С ним интересно поговорить, он с большим вниманием выслушивал собеседников, умел едва ли не в любую минуту рассмешить собеседника до слез, как никто другой, и сам с удовольствием смеялся над мелочами, причем иногда до упаду. Один его знакомый уверял, что вызвать припадок смеха могла, например, муха, севшая кому-нибудь на лысину.

Аккуратностью он не отличался - Осип постоянно был настолько увлечен собой и углублен в свой внутренний мир, что порой забывал ухаживать за собой и поддерживать порядок. В 1915 поэт отдыхал на даче у своего друга Максимилиана Волошина в Коктебеле. Мать Волошина в одном из писем писала: «Он в сущности неплохой человек, талантливый поэт, умён, но за месяц пребывания своего здесь успел всем надоесть своей мнительностью, некоторой бесцеремонностью, а мне – главным образом неряшливостью и беспамятством относительно некоторых моих требований. Осип бросает окурки на диван, а книги бросает на террасе..».

Зимой 1922-1923 годов ходили слухи о «каких-то недоразумениях вокруг Мандельштама, о вечных ссорах, вспыхивавших по пустяковому поводу, с преувеличенным болезненным раздражением с его стороны». Поэт вел себя как человек с психическими отклонениями. Ухудшения состояния чаще вызывались экзогенными причинами. Например, в 1923 году Мандельштама сразу вычеркнули из «всех списков сотрудников московских и ленинградских журналов… «Они допускают меня только к переводам», – жаловался поэт.

Осип Мандельштам начала тридцатых годов «всё чаще вел себя как юродивый. Он беспрерывно требовал третейских судов, склочничал, скандалил, – жизнь его превратилась в трагифарс» (из книги Быкова Д.Л. “Борис Пастернак”). Вместе с тем стоит подчеркнуть, что «по частоте появлений стихов на страницах “Правды”» в это время первое место занимал Борис Пастернак, а второе – Осип Мандельштам. Более того, по протекции Бухарина «за заслуги перед русской литературой» ему была назначена пожизненная персональная пенсия, которую выплачивали до 1937 года. Но уже в ноябре 1933 года Мандельштам пишет знаменитую антисталинскую эпиграмму «Мы живем, под собою не чуя страны», которую «по секрету» читает многим знакомым.

Случай, к которому имеет отношение “красный граф” (так называли Алексея Толстого в литературных кругах), положил начало череде трагических событий в судьбе Мандельштама:

Осень 1932. И без того болезный и нервозный Мандельштам, обладающий прескверным характером, был готов взорваться от любой мелочи. И после переезда в дом Герцена неминуемое произошло. Соседом Мандельштама был поэт Сергей Бородин, пишущий под псевдонимом Амир Саргиджан.

«Внизу рядом с Мандельштамами жил поэт Амир Саргиджан с женой. С ними Мандельштамы были в приятельских отношениях, соседи заходили друг к другу. Но вот Саргиджан взял у Осипа Эмильевича взаймы 75 рублей и не отдавал. Это бесило Мандельштама, денег, конечно, у него уже не было. Стоя по своей привычке у окна и беспокойно разглядывая прохожих, он увидел, что жена Саргиджана возвращается домой, неся корзинку со снедью и двумя бутылками вина. Он закричал на весь двор:

– Вот, молодой поэт не отдает старшему товарищу долг, а сам приглашает гостей и распивает с ними вино!

Поднялся шум, ссора, кончившаяся требованием женщины, чтобы Саргиджан побил Мандельштама. Тот так и поступил, причем ударил и Надю.

Надя расхаживала перед «Домом Герцена», демонстрируя свои синяки, и каждому знакомому заявляла с посветлевшими веселыми глазами: «Меня избил Саргиджан, Саргиджан избил Мандельштама…» (рассказ Герштейн Э. Г. из книги “Мемуары”)

Стерпеть такое было невозможно. За себя Мандельштам не стал бы так выступать, но оставить без ответа оскорбление жены не мог. Он потребовал товарищеского суда, который состоялся в Доме Герцена. Маленькая комната была набита до отказа. Председательствовал Алексей Толстой.

«Толстой с папкой под мышкой поднялся на сцену и сел на приготовленное для него место. Воцарилась тишина. Толстой открыл заседание:

– Мы будем судить диалектицки.

Все переглянулись. Раздался тихий ропот. Никто не понял, и сам председатель не знал, что это значит. Начались вопросы, речи, суд протекал, как ему положено. Истец, Мандельштам, нервно ходил по сцене» (рассказ Волькенштейна Ф.Ф. из книги “Товарищеский суд по иску Осипа Мандельштама”)

«А.Н.Толстой обращался с Мандельштамом, когда задавал ему вопросы и выслушивал его, с презрительностью обрюзгшей, брезгливой купчихи. Мандельштам вел себя бессмысленно. Вместо того чтобы объяснить, как обстояло дело в действительности, он нервно и звонко, почти певуче, напирал на то, что Саргиджан и его жена — ничтожные, дурные люди и плохие писатели, вовсе не писатели. Присутствующие, будучи того же типа, что и Саргиджан, симпатизировали Саргиджану. Унижая его, Мандельштам задевал и их.» (рассказ Липкина C.Э. из книги “Угль, пылающий огнем)

«После выступлений всех, кому это было положено, суд удалился на совещание. Довольно быстро Толстой вернулся и объявил решение суда: суд вменил в обязанность молодому поэту вернуть Осипу Мандельштаму взятые у него деньги. Амир Саргиджан был неудовлетворен таким решением и требовал иной формулировки: вернуть деньги, когда это будет возможно. Суд, кажется, принял эту поправку … Щупленький Мандельштам, вскочил на стол и, потрясая маленьким кулачком, кричал что он этого так не оставит, что Толстой ему за это еще ответит» » (рассказ Волькенштейна Ф.Ф. из книги “Товарищеский суд по иску Осипа Мандельштама”)

В течение зимы 1932–33 гг. всё чаще говорилось о каких-то недоразумениях вокруг Мандельштама, о вечных ссорах, вспыхивавших по пустяковому поводу, с преувеличенным болезненным раздражением с его стороны. Он держал себя как человек с глубоко пораженной психикой. … В апреле 1933-го Мандельштамы уехали в Старый Крым. Но еще целый год Осип Эмильевич мучился этой растущей в его сознании распрей. Ненависть его сконцентрировалась на личности Алексея Толстого» (рассказ Герштейн Э. Г. из книги “Мемуары”)

Прошло почти два года. Была середина апреля 1934. Затаивший обиду Мандельштам долго вынашивал план возмездия, выслеживая Алексея Толстого. Он настиг его в ленинградском отделении издательства «Художественная литература» и со словами: «Вот Вам за Ваш шемякин суд!» дал Алексею Толстому пощечину. Конечно, физического вреда это Толстому не причинило - удар был чисто символический – на больший у Мандельштама просто не было сил. Но жест оказался сильным. Толстой побагровел до корней волос: такого унижения ему переживать еще не приходилось. “Что вы делаете?! Разве вы не понимаете, что я могу вас у—ни—что—жить! “– прошипел Толстой.

«…внезапно дверь издательства распахнулась и, чуть не сбив меня с ног, выбежал Мандельштам. Он промчался мимо; за ним Надежда Яковлевна. Опомнившись от удивления, я вошла в издательство и оторопела. То, что я увидела, напоминало последнюю сцену "Ревизора" по неиспорченному замыслу Гоголя. Среди комнаты высилась мощная фигура А.Н. Толстого; он стоял, расставив руки и слегка приоткрыв рот; неописуемое изумление выражалось во всем его существе. В глубине за своим столом застыл С.М. Алянский с видом человека, пораженного громом. К нему обратился всем корпусом Гриша Сорокин, как будто хотел выскочить из-за стола, и замер, не докончив движения, с губами, сложенными, чтобы присвистнуть. За ним Стенич, как повторение принца Гамлета в момент встречи с тенью отца. И еще несколько писателей в разных формах изумления были расставлены по комнате. Общее молчание, неподвижность, общее выражение беспримерного удивления - всё это действовало гипнотически. Прошло несколько полных секунд, пока я собралась с духом, чтобы спросить:

– Что случилось?

– Мандельштам ударил по лицу Алексея Николаевича.

– Да что вы!

Первым овладел собою Стенич. Он рассказал, что Мандельштам, увидев Толстого, подошел к нему с протянутой рукой; намерения его были так неясны, что Толстой даже не отстранился. Мандельштам, дотянувшись до него, шлепнул слегка, будто потрепал по щеке, и произнес в своей патетической манере: "Я наказал палача, выдавшего ордер на избиение моей жены".

– Выдайте нам доверенность! - взывал М.Э. Козаков. - Формальную доверенность на ведение дела! Представьте это дело нам! Мы сами его поведем!

– Да что я в суд на него, что ли, подам? - спросил Толстой, почти не меняя изумленного выражения.

– А как же? Безусловно, в суд!

– Миша, опомнись, побойся Бога! - увещевал его Стенич. - При чем тут суд? Разве это уголовное дело?

– Нет, я не буду подавать на него в суд, - объявил Толстой". (рассказ Тагер Е.М. из книги “О Мандельштаме”)

Данная история получила широкую огласку. Глава советской литературы Горький так отреагировал на произошедшее: «Мы ему покажем, как бить русских писателей».

"