Кейн

Приехала в гости. В гостях сидит мрачный мальчик Ваня, сын хозяина. Ване по литературе задали сочинить небольшую сказку в народном стиле, он бьется над ней второй час и уже озверел от добрых молодцев, ковров-самолетов и угнетённых лисами зайчиков. Сказка не вытанцовывается.

Ваня серьёзный, умный и похож на Венсди Аддамс в мужской версии. Абы какая сказка ему не подходит.

Пошли, говорю, вместе сочиним. Ты первую фразу, я вторую, и так по очереди.

За полчаса накатали сказку. Отредактировали. Принесли показать отцу.

Сказка такая:

 

* * *

Жил мужик, и был у него хромоногий конь. Пошел мужик продавать коня.

 

Подошел к нему мясник: продай коня на колбасу!

– Не для того, – отвечает мужик, – я его кормил яблоками медовыми, чтобы на колбасу пустить.

Подошел крестьянин: продай коня для пахоты!

– Не для того, – отвечает мужик, – я ему гриву расчесывал и ленты шелковые вплетал, чтобы он под старость лет с плугом мучился.

Подошла прекрасная девица: продай коня! а я о нем заботиться стану, жалеть его и копыта его хромые теплой водицей омывать.

– Не для того, – отвечает мужик, – я его всему обучил и две войны на нем прошел, чтобы он домашней игрушкой в бабских руках сделался.

Ушла девица. А конь, вслед ей глядючи, заржал потрясенно и спрашивает:

– Слушай, мужик! На смерть ты меня не отдал, в услужение не отправил, неги и счастья для меня не захотел.

Для чего ж ты меня обучал, яблоками кормил и гриву расчесывал? Вот стою я посреди рынка: учёный, холеный, красивый и с лентой в хвосте. А прок-то от меня какой?

А мужик ему отвечает:

– Это всё я делал, чтобы не одному мне такими вопросами задаваться. И чтоб было хоть одно существо, кто ношу мою поймёт и разделит экзистенциальную тоску.

Осерчал конь, заржал и встал на дыбы, чтобы треснуть мужику копытом в лоб и навсегда его от таких вопросов избавить, да и от экзистенциальной тоски заодно. Но хромыми копытами только воздух впустую рассек.

– Вот видишь! – сказал ему мужик. – Мы с тобой оба инвалиды, оба убогие, и суждено нам быть вместе.

И пошли они домой, а ленточка за ними вилась, голубая, в белую рисочку.

 

* * *

Ванин папа, прочитав эту сказку, помрачнел и сказал, что во мне умер педагог и слава богу.

Я возразила, что зато Ваня знает теперь слово "экзистенциальный" и выражение "мудила грешный" (вымарано из текста по соображениям цензуры).

Ванин папа сказал, что мальчик двенадцати лет вполне мог обойтись без этих знаний.

Ваня заметил, что с экзистенциализмом вопрос спорный, а вот мудилу грешного он собирается широко применять в школе.

Потом пришла Ванина мама, бывшая жена Ваниного папы, прочитала сказку, заплакала и сказала, что это про её семейную жизнь, после чего их диалог с Ваниным папой протекал в ключе, крайне далеком от вопросов литературы и школьной успеваемости.

А мы с Ваней съели пиццу и пересмотрели "Безумного Макса" – отличный фильм всё-таки, про победу зла над злом, как мы любим, и причёска там у шарлиз терон хорошая, хоть и без ленточки.

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ-1

 

Два дня спустя

 

Нашу сказку про хромоногого конягу завернули с пояснением: "написано не учеником, а зрелым (!) человеком".

Ошарашенно свыкаемся с новым статусом, я и Ваня.

Зрелый человек! Господи, хоть маме показывай.

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ-2

 

Ещё два дня спустя

 

Сегодня Ваня пошёл сдавать вторую сказку, написанную вчера сообща.

Учительница попросила избегать заумствований и придумать сюжет оптимистичнее. Так мы и сделали.

 

* * *

Пришла смерть к кузнецу, всех скосила, кого он любил: жену-красавицу и трёх сыновей. Посмотрел на нее кузнец, помолчал. "Что ж теперь, – говорит. – Дай хоть косу тебе заточу". Заточил и ушел своих хоронить.

Смерть острие пальцем потрогала. Хорошо заточил кузнец!

Заглянула к белошвейке, мать с отцом у нее забрала. "Что ж теперь, – говорит белошвейка сквозь слезы. – Дай хоть плащ твой заштопаю".

Накинула смерть плащ: ни дырочки, ни прорехи. А белошвейка в церкви плачет, свечки ставит.

Пошла смерть к пекарю. Одна радость была у пекаря – дочка малая, белобрысая, что всё песенки пела да с дворняжкой подзаборной играла. Скосила смерть и малую дочку, и дворняжку заодно, когда кинулась на неё собачонка глупая.

Взялся пекарь за косяк, чтоб не упасть. Протянул смерти каравай: "Для дочки испёк. Что ж теперь... Угостись хоть ты".

Откусила смерть от каравая, а он на вкус как облако с медом. Хорош каравай, а только так ей тошно вдруг сделалось, что хоть самой об косу убиться.

Сняла она капюшон и пошла прямиком к небесному трону. "Сделай милость, – просит Всевышнего, – верни кузнецу жену с сыновьями, белошвейке родителей, а пекарю дочку малую". "Как же это?" – удивился Господь. А смерть всё просит, и плачет, и про какую-то булку твердит.

Сжалился Господь по великой милости своей. Глядит смерть с небес, а внизу всё, как было прежде: кузнец учит сыновей подкову ковать, белошвейка на скатерти петушка вышивает, пекарь муку просеивает. Только девчонка малая песен не поет.

"А дворняжка где? – спрашивает смерть. – Где собачонка глупая?"

"Нет у зверей бессмертной души, – отвечает Господь. – Не вернуть мне ее обратно".

"А как же дочка белобрысая?"

"Поплачет и утешится".

Как стукнет смерть косой по райским вратам – звон пошёл по всему небу.

"Верни, – говорит, – зверя глупого. А если нужна душа, так возьми мою, раздели между мелкими тварями. Мне без неё только легче, с моим-то делом".

Вздохнул Господь и сделал по её.

Спустилась смерть с небес, пришла к пекарю, вытащила из-за пазухи дворняжку. Сунула дочке – а собачонка к той нейдёт. Смерти руки лижет и мордой тычется. Да и у пекаря уже котик сидит на крыльце: серый, ушки дымчатые.

С тех пор ходит смерть по свету. Никого не жалеет, ни на чьи слезы не откликается. Нет у неё души. А за ней бежит собачонка глупая, дворняжка подзаборная, и будет бежать, пока мир не кончится.

 

Эйлин О'Коннор