Перцевая Людмила

Сны волнуют человека, они кажутся провидческими, то складываются из вчерашних событий, то являют нам немыслимые фантазии. Писатели, которые работают примерно так же, как мозг спящего человека, и отражают, и выдумывают, и сочетают порой несочетаемое, в нагромождаемых этажах вымысла не чураются и снов. Особенно наши, отечественные.

Перебираю произведения наших гениев: сны всплывают один за другим, шепчут, красуются, толпятся... Пророческий сон Татьяны Лариной с медведем в заснеженном лесу, уродцами, пляшущими в угоду и по сигналу любимого, хорош необыкновенно, сколько бы раз его не прочитывал!

Онегин непременно должен явиться во сне, поразить насмерть друга из-за нелепой ссоры, предъявить права на Татьяну! Не случайно ведь Татьяна еще в письме Евгению признается: "Ты в сновиденьях мне являлся, незримый, ты мне был уж мил..." Не знаю, как рассудят ученые, но сон выстроен психологически точно, емко, живописен и страшен одновременно. Тут, пожалуй, нет открытий, строфы давно заучены наизусть и могут служить образцом художественных сновидений.

Так же хорошо известен нам сон Обломова, у которого и жизнь-то вся была сонной, мечтательной, словно существовал Илья в параллельных текущей жизни реалиях. Самые сильные потрясения пережил он в этих праздных размышлениях, бессвязных и высокопарных! Но сон, изложенный в десятой главе аж на тридцати с лишним страницах, по воле автора повествует детально, содержательно о среде, в которой сформировался русский тип захолустного мечтателя. И какой смысл мне сомневаться, что на самом деле вряд ли сны бывают величиной в повесть, столь же логичны и живописны, с размышлениями и обобщениями! Захотелось Гончарову облечь эти сцены из прошлого Ильи Ильича в сон – он так и сделал. И никто ему пенять на это не будет, ни ученые-психологи, ни литературные критики, умные читатели прекрасно понимают, что художественное произведение складывается и живет по своим законам. Или вопреки им.

Точно так же, как известные всем нам со школьной скамьи назидательные сны Веры Павловны из резонерского романа Чернышевского. Казалось бы, уж в этом произведении снам совсем не место, цель романа сугубо прагматическая: научить женщин «Что делать?», как добиться равноправия и осмысленного существования. Но вот, поди ж ты, видимо, русским романистам без сновидений даже в самых нравоучительных вещах с читателем не договориться! Говорящие сны являются не только девице с передовыми устремлениями, но даже ее сильно пьющей мамаше. Сон Марьи Алексеевны так плотно набит векселями, перстнями, бриллиантами, бумажниками, сдобрен цифирью и расчетами, что, проснувшись, она логично заключает: «истинно, ему бы по откупной части идти». Остроумный ход автора лишь подкрепляет следующая глава с «Похвальным словом Марье Алексеевне». И снова читатель только плечами пожмет на такую материальную функцию сна, решил автор для пущей важности прибегнуть к такому приему – его право.

Сны, состоявшиеся или только намеченные, мелькают и в произведениях Достоевского, наверное, самого мистического, ирреального в русской литературе автора. Сон без сновидений, но с самыми страшными последствиями найдете у Чехова. А уж как искусно вплетает сны в повествование Лесков, вспомним хотя бы "Запечатленного ангела". У Толстого в романе «Война и мир» старик Болконский шатается по дому с раскладушкой – в поисках сна. А юная Наташа будит мечты Андрея, сидя лунной ночью на подоконнике в полной готовности к полету. Скажете, это еще не собственно сон?

Горький вспоминает свой разговор с Толстым о снах. Лев Николаевич будто бы спросил Алексея Максимовича: «Какой самый страшный сон видели вы?» И Горький рассказал ему два сна. В одном от змеи-молнии лопались и гибли звезды, в небе царил сущий кошмар. А в другом – по снежной равнине, по едва намеченной дороге шагали серые валяные сапоги – пустые. Первый сон Толстой обозвал книжным: «начитался астрономии – вот и кошмар». А второй ему показался по-настоящему страшным, но тоже …книжным. Они еще немного поговорили о писательских фантазиях, о снах. Толстой пересказал сон старика-помещика, который увидел в степи два холма, превратившиеся в женские титьки. Черное лицо, глубокий овраг между ногами лежащей женщины – и его засасывает. Ужас!

Я пересказываю максимально кратко, но это надо читать, как два больших писателя пересказывают сны – и друг другу не верят: «Эх ты, книжник... Да ты сам рационалист». Чувствуется, насколько увлекательна для них эта тема, иррационального, мистического отражения подавленных эмоций в снах.

Помянул Толстой и Гофмана с его фантазиями, снисходительно и неодобрительно. Писатели вообще очень строго судят друг друга, это у них, наверное, от ревности. Но вот что любопытно.

Я старательно полистала Гофмана, ведь у него и «Песочный человек», и «Щелкунчик» вроде бы явились из сновидений. Но он их преподносит не видениями, а страшной реальностью, они продолжаются, счастливо разрешаются или ведут к трагедии. А вот волшебная повесть для детей «Чёрная курица, или Подземные жители» — Антония Погорельского, современника Гофмана, изданная в 1829 году, совершенно по-русски вырастает из сна! Вернее, в этой сказке сон органично является из были, они переплетаются, дополняют и развивают сюжет и разграничить их просто немыслимо.

Я долго перебирала в уме зарубежных романистов, но ярких примеров использования сна в качестве средства художественной изобразительности так и не вспомнила. Ни у Бальзака, ни у Фейхтвангера, ни у Диккенса, - они все строго реалистичны. До такой степени, что если и взбредет в голову, к примеру, Даниелю Дефо мореплаватель Гулливер с его путешествиями, великанами и лилипутами, он уверяют, что все так и было, никакой это не сон и не мечтание! Правда, ярчайший пример фантасмагорий сновидений являет нам волшебник Вильям Шекспир в своей комедии "Сон в летнюю ночь", невольно подумаешь, что у него учились все авторы фэнтези! Позднейшие изобретения этого жанра с драконами, эльфами, волшебниками и вампирами только подтверждают эти потуги выдать картины сбрендившей фантазии за реальность.

В живописи выскакивают моментально и Гойя с его серией офортов «Сон разума порождает чудовищ», и Старший Брейгель с "Безумной Гретой", и Иероним Босх с его фантасмагориями. Он их не называет снами, но исследователи уверяют, что художник «…материализует подсознательные неуловимые видения, рожденные изначальными инстинктами, а для исследования его произведений подходят методы современного психоанализа, разработанные Фрейдом».

Впрочем, я отклонилась, живопись - это совсем другое. Хотя по выразительности, яркому эмоциональному воздействию «Черный человек» Сергея Есенина даст фору любому сюрреалисту!

 

«Голова моя машет ушами,

Как крыльями птица,

Ей на шее ноги

Маячить больше невмочь.

Черный человек,

Черный человек

Черный человек

На кровать ко мне садится,

Черный человек

Спать не дает мне всю ночь».

 

Поэты, писатели видят эти сны всякий раз поразительно ярко, всегда по-своему, рассказывают то длинно и подробно, размягчая душевное состояние читателя, то лишь пошевелят красными занавесками – и в сердце поселится ужас. Там, в мире творчества, нет строгих правил, стандартов и запретов. Творец сам себе голова, сам расцвечивает выдуманную жизнь еще более неправдоподобными картинами сна, или… отправляет Нос майора Ковалева разгуливать по Невскому. И на сон не будет ссылаться!

***

У меня стихов со снами почему-то огромное множество, все в традициях отечественной литературы. Вспомню хотя бы вот этот: "Заговор для спокойного сна"

 

Кричал и дергался во сне,

Как загнанный охотой заяц,

И трудно догадаться мне,

Что заставляет тебя так маяться?..

 

Как мне избыть твою беду,

Дыханье сделать ровным, легким?..

Позволь, я в сон твой прокрадусь,

Заговорю и боль, и вздохи,

 

Рукой разглажу рябь морщин,

Что по душе прошли кругами,

Чуть будет больно - не взыщи,

Но полегчает вслед за словами.

 

...Шептала, пела, ворковала,

И спящий посветлел, затих,

Улыбка детская блуждала, -

Видать, помог смешной мой стих!..