Dr.Aeditumus

Роман «Золотой храм» написан в 1956 году. Прототипом главного героя, послушника Мидзогути послужил реальный персонаж, также послушник буддийского храма, который в 1950 году сжег храм Кинкакудзи, главную историческую и архитектурную жемчужину древней японской столицы Киото. Для комплекса этических и эстетических проблем, который в ту пору (да, собственно, и всю жизнь) отягощал Мисиму, сюжет с безумным юношей, спалившим религиозную святыню, одновременно олицетворявшую идеал совершенной гармонии и красоты, был просто подарком свыше. Бог весть, какие думы думал и какими идеями вдохновлялся, к чему стремился и от чего тщился освободиться японский аватара Герострата, но Мисима, похоже, вложил в голову Мидзогути, а заодно и в уста его друга Касиваги, собственные сокровенные помыслы и переживания, философские суждения и метафизические представления.

 

Один из своих тезисов: «Создать прекрасное произведение искусства и стать прекрасным самому – одно и то же», – он продолжил мыслью о том, что Прекрасное достигает совершенства только в акте его уничтожения, поэтому в метафизическом пределе Смерть и Прекрасное стремятся к отождествлению. Но Прекрасное (Красота) также неотделимо и от Эроса, и, значит, эротизм будет во всех отношениях (и в эстетическом, и в экзистенциальном, и в метафизическом) подлинным наполнением [онтологической] тяги [живого существа] к смерти (влечение к смерти, инстинкт смерти, или танатос в акмеологической* перспективе - это все родственные, или даже взаимозаменяемые в определенном контексте понятия, интенционально проявляющиеся как в интравертной, так и в экстравертной модальности). Боюсь, скрытые парафильные (некрофильные, для полной ясности) аллюзии тут будут неизбежны.

 

Итак, наш главный герой – сын бедного буддийского священника, страдающий тяжелой формой заикания (по его словам, врожденного), то ли становящегося причиной не менее тяжелых психических деформаций, то ли оказавшегося, как это часто бывает, следствием комплекса неполноценности (или, как минимум, окончательно на этой почве закрепившегося), характерные симптомы которого у юного Мидзогути налицо: нелюдимость (пониженная коммуникабельность), склонность к депрессии, суицидальные влечения, гипертрофированное самомнение, высокомерие, агрессивные и мстительные фантазии в формате мании величия. Вот фрагмент его кредо, возможно, свидетельствующий о признаках психотического расстройства: «Никто из людей не в состоянии меня понять – именно это сознание давало мне ощущение исключительности, вот почему во мне и не могло возникнуть желания как то самовыразиться, сделаться понятным другим. Я верил – мне самой судьбой предназначено не обладать ничем таким, что может быть доступно постороннему взгляду. И одиночество мое росло и разбухало, как откармливаемая на убой свинья».

 

С раннего детства почувствовав себя изгоем, мальчик крайне болезненно переживал любую демонстрацию пренебрежительного к нему отношения, не говоря уже об унизительных действиях и насмешках сверстников, и особенно девочек. Япония – это культура стыда, в своих носителях проявляющая себя в форме обостренной восприимчивости к оценкам окружающих и их переживании, лучше всего выражаемого словом позор. Стыд возникает от неумения вести себя в соответствии с принятыми в обществе нормами и правилами, а принадлежность к группе в японской культуре имеет большее значение, чем сохранение индивидуальности. И в этом контексте главным механизмом социального контроля становится переживание позора и чувства стыда, которое воспитывается с детства апелляцией к общественному мнению, посредством высмеивания и бойкота.

 

Хилый и болезненный заика, в придачу сын священника – просто классический объект унизительных насмешек и издевательств в среде уличных мальчишек-сверстников, и своё безнадежное положение Мидзогути регулярно усугубляет собственными неадекватными поступками, причем своей вины за них он не признает, зато за позор, который они на него навлекают, он возгорается усиленной ненавистью и к тем, кто стал причиной или свидетелем его стыда, и к подвергающим его осмеянию. Характерный пример: влюбившись в Уико, соседскую девчонку, он подкараулил её в темноте, возвращавшуюся на велосипеде с дежурства из военно-морского госпиталя, и, поддавшись внезапному порыву, выскочил из зарослей на дорогу прямо ей под колеса. Девушка испугавшись, затормозила и оторопела. Он и сам оторопел от своей глупой выходки, и, онемев от смущения, стоял как истукан в свете велосипедной фары, а когда попытался что-то сказать в объяснение своего «чудесного» появления, то начал давиться своим обычным заиканием, тогда узнавшая его Уико расхохоталась, и бросив ему в лицо: «Чортов заика!» – покатила прочь, издевательски бренча звонком.

 

Что в такой ситуации пережил бы я сам или кто-либо из моих друзей в 70-х годах прошлого века, когда мы были одного возраста с Мидзогути? Сгорая от стыда, проклинали бы себя и свой идиотизм, гугнивость, подростковую стеснительность и неловкость, одновременно строя планы новых, более успешных подкатов к предмету своего романтического воодушевления. Ну, а что наш японский заика-мизантроп? А вот, пожалуйста, его собственное свидетельство: «Я желал смерти Уико, ложась вечером спать и просыпаясь утром. Я молился, чтобы она, свидетель моего позора, раз и навсегда исчезла с лица земли. Да если бы вокруг не было свидетелей, стыду не нашлось бы места на земле! Все люди – свидетели. Не было бы людей, не возникло бы и позора. …где-то по ту сторону ее мерцающих холодным блеском глаз, …я разглядел весь этот мир других людей – мир, никогда не оставляющий нас одних, подсовывающий соучастников и свидетелей наших преступлений. Надо уничтожить всех других людей. Для того чтобы я мог открыто поднять лицо к солнцу, мир должен рухнуть…»

 

Другой пример рано проявившейся в деструктивных наклонностях его тяги к смерти. Свою альма-матер, школу, где учился Мидзогути, посетил, курсант инженерного училища. Загорелый и по спортивному подтянутый, он, как молодой бог, своим внешним видом – выправкой, расшитым мундиром, манерами, изумительным кортиком, висевшим у него на поясе – привел гимназистов в священный трепет. Курсант, окруженный восхищенными гимназистами, обратил внимание на сидевшего в одиночестве парнишку и спросил учеников, почему он сторонится. Гимназисты, кривляясь, стали изображать, как бы их товарищ стал объяснять свое поведение: «Я з-з-з-заика!» Курсант предложил Мидзогути поступать в их училище, чтобы избавиться от своего порока, а тот вдруг, без всякого заикания, ответил, что станет монахом. Молодой бог, задумался и сказал, что через год-другой будущему монаху придется молиться за упокой его души, потому что война на Тихом океане уже началась. Потом школяры предложили курсанту побороться, и он, повесив форму, фуражку и кортик на забор, пошел с ними на ринг для сумо. Тогда заика, ничем не обиженный курсантом, но наоборот, как и все им восхищенный, поддался внезапному низменному импульсу и, если выражаться на языке религиозной метафизики, совершил сакральное осквернение божественного атрибута: «достал из кармана ржавый перочинный ножик, подкрался к забору и сделал на прекрасных черных ножнах кортика несколько уродливых царапин…»

 

Приведенные примеры уже в достаточной мере характеризуют духовную ущербность нашего персонажа, что в дальнейшем развитии сюжета лишь многократно получит достаточное подтверждение и логически подведет его к главному преступлению и апофеозу его осознанно направленной к энтропийному абсолюту жизни.

 

Настоятелем Кинкакудзи, Золотого Храма служил святой отец Досэн, давний приятель родителя Мидзогути, с которым тот прошел школу послушания секты Дзен и вместе учился в дзенской семинарии при храме Сёкокудзи. Посетив вместе с сыном своего друга и покровителя, он, уже тяжело больной, заручился в предчувствии скорого конца его обещанием позаботиться о судьбе сына по окончании им гимназии. Настоятель, по прошествии времени, выполнил свое обещание, приняв осиротевшего юношу послушником в свою обитель и всячески опекая его. В дальнейшем Мидзогути, поступивший по протекции своего патрона в университет и оставаясь в кампусе без присмотра и монастырской дисциплины, позволил своим дурным наклонностям не просто овладеть собой, но и всячески упражнялся в их культивировании.

 

Учеба была заброшена, и студент проводил дни в мрачной праздности, предаваясь помыслам осуждения чужих пороков, в особенности отца настоятеля, в чем находил оправдание собственным грехам, и погружаясь в философские медитации на тему Красоты, Смерти, Разрушения и их взаимосвязи. Праздность, как известно, мать всех пороков, обильный урожай которых и собрал вскоре неудавшийся монах и нерадивый студент. Деструктивное начало, овладевшее его духом, сумело возбудить в нем деятельное противоречие даже собственным честолюбивым мечтам о будущем преемственном получении должности настоятеля Золотого Храма, что было вполне реально при явном расположении к нему отца Досэна, пока злая воля не завела юношу на кривые пути самоотрицания и полного разрушения не только карьеры, но и всей своей жизни.

 

Вознамерившись повторить «подвиг» Герострата, он оказался уже не в состоянии думать ни о чем другом, став маниакально одержим этой гибельной идеей, венчать исполнение которой по его плану должен был суицид. Возможно, мечтательность его натуры и не позволила бы дурным фантазиям дойти до своего осуществления, ибо в его привычке было откладывать исполнение любых замыслов на неопределенный срок, услаждая свой дух бесконечно лелеемыми иллюзиями. Однако, демоны, навевающие злые мечтания и лукавые помыслы не всегда оставляют мечтателей во власти их мрачной эйфории, но и самими обстоятельствами их жизни могут подтолкнуть очарованного ими странника к исполнению фатальных замыслов. Это и случилось с Мизогути, только от суицидального финала его отвратило величественное зрелище совершенного им преступления, впрочем, зная истинное ничтожество его души, нам и в голову не приходило, что ему хватит мужества на трагическое завершение поставленного его тщеславием спектакля.

 

Остается неясным, зачем Мисиме понадобилось делать рупором собственных философских суждений, метафизических прозрений, эстетический построений и этических изысканий столь мелкого и неприятного персонажа, да ещё и нанимать ему в помощники не менее антипатичного Касиваги. Даже чуть ли не единственного положительного персонажа, школьного друга нашего Герострата, утонченного интеллигента и идеалиста Цурукаву, автор мазнул под конец черной краской. «Подлинно эротическая концепция» смерти, всю жизнь манившая писателя, нашла здесь разрешение не в главном герое, излишне источающем нравственный негатив, но в воплощении Прекрасного, Цурукаве, ибо (по мысли Юкио) подлинного совершенства Красота может достигнуть только через свое уничтожение. Ну и, пожалуй, ещё в смерти Уико, прошедшей по лезвию бритвы, между самопожертвованием и предательством.

 

Почти на всем продолжении чтения романа меня не оставляло чувство брезгливого отвращения к главному герою вкупе с его другом Касиваги, да и к прочим персонажам мне не удалось испытать ничего, кроме неприязни или безразличия. Наиболее интересными оказались фрагменты отвлеченных (философских, эстетических и метафизических) рассуждений автора, хоть и предложенных читателю через посредство мало симпатичных героев. Тяжелое послевкусие, оставленное романом, можно, пожалуй, охарактеризовать как «запах тления», а учение Дзен, столь привлекательное в теоретических опусах Судзуки и популярных версиях западных адептов, выглядит изнутри, да ещё в сопровождении мрачной тени суицида, до безобразия отталкивающим. При всем при этом «Золотой Храм» является самым читаемым в мiре японским романом. Так, может быть, дело не в нем, а во мне (хоть я и сам, Бог весть зачем, прочел его дважды)?

 

PS. Мисима прожил 45 лет. Написал 40 романов (из них 15 экранизировано), 18 пьес, десятки сборников рассказов и эссе. 25 ноября 1970 года после неудавшейся попытки театрализованного военно-реваншистского переворота он покончил с собой, совершив харакири (ритуал сэппуку). Финал жизни писателя стал как бы экзистенциальным манифестом его идейной, мiровоззренческой и идеологической позиции и одновременно ключом ко всему его творчеству.

 

*) Акмеология (от др.-греч., akme — вершина, др.-греч., logos — учение) — раздел психологии развития, исследующий закономерности и механизмы, обеспечивающие возможность достижения высшей ступени (акме) индивидуального развития.

 

Литература.

1) Жизнь и смерть Юкио Мисимы, или Как уничтожить Храм. Григорий Чхартишвили (Борис Акунин)

2) Стыд и вина в японской культуре. Наталья Шкапа.

3) Студопедия: Деструктивные влечения (влечения к смерти)

 

На фото: Юкио Мисима - Desire for death. Медитации в образе св. Себастиана (Kishin Shinoyama, Yukio Mishima as St. Sebastian, 1966)