Ахмедова Светлана

Время – удивительная вещь. Непростая. Только дураки думают, что оно идет как идет – неизменное, бесстрастное, постоянное. Ни от чего не зависящее. У тебя сколько угодно доказательств его относительности. Полно. К примеру, вчера ты доехал до работы мгновенно, а сегодня прошла целая вечность, прежде чем ты выбрался наконец из автобуса – можно подумать, что утренний туман состоял из глицерина! Субботы просто не было, ее украли, серьезно, – не успел проснуться и выпить чаю, как уже смерклось, а собирался постирать и в кино… Вообще много чего собирался. Да.

 

Жизнь вообще короткая – она летит куда-то, чем дальше, тем быстрей, и коллега, который ежегодно бесит всех в майский праздник идиотской шуткой «скоро Новый год!», в сущности, прав. Он наступает все скорей и скорей с каждым годом.

 

Даже музеи, где специальные люди раз и навсегда остановили время для тебя – не утешают. Уже нет. Ты заходишь в двери, над которыми выложено из кирпича «1886.04» (апрель постройки был сто тридцать пять тому назад, а примерно через восемьдесят апрелей родился ты), и внутри всё дышит если не древностью, то – далеким прошлым, ну должно, по крайней мере. Но как быть с тем, что у тебя на даче ровно такие же чугунки и крынки, и ты прекрасно помнишь, как читал этот номер газеты, покупал такую вот книжку, а старшего брата назвали Юркой в честь только что приземлившегося Гагарина…

 

И уже невозможно просто рассматривать экспонаты – и не примерять на себя, не высчитывать, не параллелить. Время обрушивается лавиной – и накрывает, а ты застываешь в его янтаре, мрёшь комариком, превращаясь из живой природы в неживую, такую же как пыльный филин, траченый годами не-жизни волк, сражающийся с оленем с одна тысяча сорок шестого в застеколье, в дезинфецированном вакууме. Стремительно отворачиваешься, чтобы не видеть тусклых пластиковых глаз и грубого, через край, шва на ноге оленя – и встречаешься глазами с теми, кто хранил всё это для тебя в годы войны. Вот серьезная Николаевская, научный сотрудник – шляпка, сумрачный взгляд; Смирнов Б.А. – с лупой, вполоборота, у горла – легкомысленная бабочка; нежная экскурсовод Габбе с недавно стриженной под ноль (лагерь? тиф?) головой. Как ни приноравливайся сфотографировать, установленная вверху лампа засвечивает лица – хотя, возможно, виной тому не лампа, а нимбы.

 

Дома у тебя тоже есть такие фото – те же глаза, шляпки, галстуки. Единственное – ты точно знаешь, за что им, твоим, достались нимбы, хотя, может, они положены всем, кто жил тогда.

 

Потом ты выходишь на белый свет, на морозный воздух, живая природа приветствует тебя собакой и вороной, хочется чаю и закурить, хотя полгода как бросил. Ты опять подвижен, озабочен предстоящими делами, материален. Проверяешь телефон, отвечаешь на неотвеченное – «скоро – всё хорошо, только вот связь – через пару часов». Назавтра всё забудется. Даже то, что ты весишь тринадцать серых журавлей.