Якимович Марина

Марина Якимович (Марина): Селим, я благодарю Вас за согласие дать интервью. Расскажите о себе. Мы можем поговорить о Вашем детстве? О родительской семье?

 

Селим Эсилов (Селим): Конечно, поговорим. Ничего такого в этом нет. Я родился в Грозном. Детство прошло в Грозном и в Калмыкии, то есть в горах и степях, в селе и городе. Семья была многодетной. У нас очень умная мама. Детство моё было очень хорошим и действительно счастливым. У меня много тёть и дядь, и жили они в разных городах, кто в Астрахани, кто в Москве, кто в Ростове. Соответственно, каникулы я проводил тоже в разных городах. Ярких моментов было очень много. И ноги мы ломали, и тонули, и по горам лазили, и в лагерях бывали. У меня три сестры старше меня и три брата - моложе. Самая старшая сестра и самый младший брат - приёмные, мама их выделяла и, как мне казалось, больше любила. С братьями мы погодки, были друзьями и остаёмся ими сейчас.

Мы вечно странствовали, уходили в лес, в горы, нас искали родители и милиция, мы бросались в горные реки и учились плавать. И сейчас я смог бы переплыть любой бурный поток, как мне кажется. Мы ломали руки, ноги, носы, дрались и мирились. Здесь, в общем-то, всё как у всех советских детей, в том числе и пионерские лагеря, и походы. Из детства мне запомнились две сцены. Кажется, они либо как-то повлияли на меня, либо запомнились мне, потому что я так видел мир, и я как-то по-своему на него смотрел, не как все остальные. Один из таких самых интересных, как мне кажется, случаев, который является неким маркером моего мировоззрения - это поход с мамой на мельницу. Деревянная, на горной речушке, вся в белой пыли и с особенно вкусным запахом. Надо сказать, что мельник был таким, как будто его вырвали из Гарри Поттера, как персонаж каких-то сказок. Старый кафтан, припудренный мукой, какая-то странная песня, которую он напевал, при этом делая свое дело и не обращая никакого внимания на нас. Я не могу и не хочу это забыть. Этот клекот или звон болтающихся при вращении каменных огромных круглых плит тоже не забудется. Блестящие потоки под мельницей и мама, сидящая на мешке, полном кукурузных семян, ждущая вместе со мной, когда же поющий мельник засыплет наши мешки, наполнит их горячей кукурузной мукой. Я подставлял руку, набирал в неё и тут же ел. Этот вкус незабываем. Подумать только, маме тогда было всего 30 лет. Это воспоминание уносит меня в древность и очень волнует.

Второй случай, когда на окраину города приехали странствующие циркачи. Они установили огромные палки, на них растянули канаты, и под барабаны из натянутых козьих шкур ходили по этим канатам и даже прыгали. Это было незабываемо. Это меня завораживало. Притом что в Грозном был самый новый и оснащенный цирк, один из лучших в Союзе. С оркестром, с клоунами и ванильным мороженным в хрустящих стаканчиках. Почему-то именно канатоходцы, их простые трюки и барабаны меня как будто околдовывали и завораживали. Особенно меня впечатлило то, как они после представления собирали свои нехитрые приспособления: веревки, палки и всё прочее. Мне почему-то их было очень жалко, я не хотел, чтобы они уходили. Сцена из фильма про доктора Парнаса. Я навсегда запомнил их лица, такие интересные, не похожие на другие и очень уставшие.

Я жил в каких-то придуманных воображаемых мирах, очень похожих на сцены и атмосферу любимого мною фильма "Воображариум доктора Парнаса", кажется, он так называется. Часто уединялся, где-то подолгу бродил один. Ходил в гости к родственникам: старикам, тётям, дядям мамы или отца. Я был внучатым племянником для них. Полумрак в их комнатах, особенные запахи, чистота и их еда из трав, каких-то сушёных фруктов, мочёных яблок, мяса, которое прошло ферментацию, галушки из пшеничной и кукурузной муки. Вот таким было детство. Какая-то смесь современности и древности.

 

Марина: Селим, скажите, что Вы читали в детстве. Вернее, чем зачитывались?

 

Селим: Я не могу сказать, что читаю с трёх лет, это будет неправдой. Осознанно с интересом, с любовью и даже нетерпением (когда не было времени читать), я читаю примерно с девяти лет. Причем первым (моя первая книга) я прочел очень серьезный и довольно тяжёлый роман какого-то казахского писателя о любви, предательстве и нелегкой судьбе молодой женщины. Просто он мне попался в руки, видимо, у меня было время свободное. С тех пор я не останавливался. Читаю в данный момент роман Джулиана Патрика Барнса "Нечего бояться". Когда меня спрашивают о моих литературных предпочтениях, я отвечаю так: "Наверняка, я не всё читал из того, что вы читали и, наверняка, вы читали не всё, что читал я". В детстве, конечно же, я любил читать народный эпос, легенды о Нартах, народные мифы и предания. Всю школьную литературу я перечитал по два или даже три раза. Сейчас хочу ещё раз перечитать " Онегина", потому что я нашел закладку в этом романе, сделанную моей тётей, она это читала почему-то перед тем, как умерла. Не знаю, почему.

Вот все говорят, что роман «Война и мир» невозможно прочесть полностью, есть даже шутки по этому поводу, но мне очень нравится, я прочитал его полностью. Очень нравится мне «Каренина». Прошедшим летом прочёл роман "Монахиня" Дени Дидро, Иэн Бэнкс «Чистый продукт", "Собор Парижской Богоматери" и ещё несколько книг.

 

Марина: Спасибо. Селим, скажите, а какой Вы теперь?

 

Селим: Мне в конце декабря исполняется 51 год. Этот возраст говорит о том, что вы не молоды (вам следует, вы обязаны, вам не надо бы и прочее). То есть это тот возраст, как я думаю, когда ошибки уже не прощаются и за слова нужно отвечать (пусть этот глагол кому-то покажется криминально-жаргонным, но это так). В моём народе говорят так: «Человек, переступивший пятидесятилетний возраст, должен взять в руки трость». Вы спросите, почему? Потому что, перешагнув этот рубеж, ты не можешь полностью, как прежде, доверяться своему телу, своему физическому состоянию.

У меня в связи с тростью возникает вопрос, а спросить уже не у кого. На старых фотографиях членов моей семьи, и не только моей (фото, например, 20-30 годов), мои тётушки и бабушки все с тростью. Мне интересно, что это была за мода такая, и в чём суть этой трости и зонтиков. Хотя с зонтиками и перчатками более или менее понятно. Я думаю, то, что я говорил о трости, это из хадиса и чисто религиозное. Тем не менее, я считаю, что выглядеть нужно хорошо и одеваться соответственно. Сейчас много всяких процедур омолаживающих и поддерживающих физическое и эстетическое состояние. Я этому придаю значение.

 

Марина: Насколько мне известно, Вы врач. Когда Вы определились с выбором профессии? Когда Вы решили, что станете врачом? Почему врачом? Так захотели Вы сами, или на Вас повлиял чей-то пример?

 

Селим: С выбором профессии я определился в подростковом возрасте, ближе к выпуску из школы, когда, само собой разумеется, встаёт такой вопрос. В семье у меня две тёти врачи: тётя Жарман - терапевт и тётя Седа - педиатр. С детства я любил слушать их беседы, споры о диагнозах, прогнозах. Меня завораживало то, что они говорят о конкретных людях, как мне тогда казалось, как о каких-то механизмах и поломках в них. Тогда меня это шокировало.

Когда настало время выбора института, тётя Жарман мне сказала так: «Мир материален и материально очень интересно организован. И живая и не живая материя функционируют по определённым законам и правилам. Самая из них высокоорганизованная материя – это, конечно же, человек. А медицина - элитная область знаний. Специальность очень благородная и благодарная».

 

Марина: Пожалуйста, расскажите о том моменте, когда Вы начали творить. Как это случилось? В каком возрасте? Что толкнуло на это? Кому первому Вы показали свои первые литературные опыты, и как это было встречено?

 

Селим: Один приятель-друг пишет стихи и выкладывает их на Ютубе, у него очень много отзывов на некоторые стихи, десятки тысяч прочтений и сотни отзывов. Он мне подарил свою книжку со стихами. Я прочел их, не все, конечно, а несколько. И понял, почему у него так много отзывов, потому что он пишет патриотические стихи. Тогда я решил почитать стихи других поэтов, именно современных. Я просто забил в поисковике «сайт современных поэтов» и открыл «Поэмбук». Это было ровно два года назад. Я тут же, нисколько не стесняясь, написал несколько стихов. И стали приходить отзывы, как положительные, так и отрицательные, как же без них. О том, что существуют правила стихосложения, я ведать не ведал, просто писал свои мысли и всё. Знаете, Марина, я этих правил до сих пор не знаю, начал было учиться, но времени нет, и я перестал. Может, я повторяюсь, но поэтом себя никогда не считал и не воспринимал это занятие всерьез, но я очень серьезно отношусь к тому, что хочу донести, что хочу высказать, чем хочу поделиться. Позже я понял, что писать не обязательно о себе и от себя, есть понятие ЛГ, когда можно попытаться поставить себя на чьё-то место, и, мне кажется, что у меня это получается. Впрочем, читателю виднее. У меня есть даже два стихотворения от имени ящерицы и от имени пустыни. Правда, они одни из первых.

Я с детства разговаривал не только с окружающими, но и сам собой. С самим собой, наверное, чаще и больше. Я склонен к рассуждениям, но в том брутальном обществе, в котором я вырос, говорить о своих чувствах не принято. Это я усвоил с детства. Зато теперь мне можно писать стихи о том, что и как я вижу.

 

Марина: Вы говорите, что не имеете школы стихосложения за спиной, но это Вашему творчеству не мешает быть интересным и очень образным. Мне нравятся Ваши сравнения «праздничной хлопушкой с конфетти взорвался листопад или «в акварельной зиме. Расскажите о том, как рождаются Ваши стихи. С чего начинаете работу над текстом?

 

Селим: Мне кажется, этот процесс происходит у всех одинаково. Могу, конечно, ошибаться. Если говорить о содержании, то некоторые мои стихи - это просто пересказ, изложение в виде стихотворения того, что я когда-то слышал, и что меня взволновало, истории из кавказских мифов и легенд, истории из корана. Так что моего в них, можно сказать, не так много, если только манера пересказа.

Другой блок стихов - это полная фантазия, например, меня тронули фаюмские портреты, глаза на них, а как их оживить? Как в них заглянуть и увидеть то, что их делает такими? Хотя я знаю, что это всего лишь способ написания портретов, принятый в то время, но тем не менее. Есть у меня стихи-описания картин. Здесь все просто. Описываю то, что вижу. Что касается сравнений, то этим я упражняюсь с самого детства. Иду по улице, вижу какое-нибудь явление и пытаюсь придумать ему сравнение. Так я делал всегда и задолго до того, когда вдруг стал писать стихи. Просто так интереснее, и время в пути короче. У меня все очень просто.

 

Марина: Расскажите о стихотворении «Люди и рыбы». Оно очень пронзительно. Как оно родилось?

 

Селим: Люди и рыбы? Знаете, я же ведь долгое время работал в центре реабилитации для детей с ограниченными возможностями. Ну как «долгое»? Закончив ординатуру в Саратовском медуниверситете, я вернулся домой к родителям в 2002 году. Время было ещё неспокойное, не очень мирное. В только что открывшемся центре реабилитации не хватало специалистов (в том числе и врачей), я и устроился туда, хотя не был профильным специалистом. Пришлось получать образование по уже новой специальности. Из нескольких я выбрал реабилитацию при психических болезнях и поехал учиться в Питер. Вначале я работал врачом-реабилитологом, затем заведующим, заместителем директора и около десяти лет директором этого центра. Историй было очень много. Мы не лечили детей, для этого есть специализированные учреждения. Нашей задачей была социализация детей, то есть коррекционное образование, психологическая реабилитация и ещё много аспектов. Меня удивляло, что дети были как взрослые и в то же время оставались детьми. Во время игр, различных концертов и других досуговых мероприятий они были детьми, а перед тем, как ложиться спать, или на занятиях с психологами или другими специалистами - совсем взрослыми.

Те дети, которые долгое время проводят в больницах, как раз-то и умели делать из капельниц, то есть из трубочек, фигурки рыбок, человечков и др. Видимо, их медсестры учили или такие же дети, как они сами. Лейла, которая не раз находилась у нас на реабилитации с лейкозом, теперь большая, ей где-то под тридцать лет. Высокая, худая, нет, стройная - лучше так, бледная с румяными щеками, сама доктор, и в белом халате с фонендоскопом смотрится очень хорошо. Вот она одна из тех деточек, которые на скорость плели рыбок. Я, глядя на нее, думал, сколько?

У меня был старший брат, которого я очень слабо помню, вернее - не помню. Он умер от лейкоза. У меня дома в ящике стола две рыбки из трубочек, одна от брата, вторая от Лейлы. Вот собственно и история стихотворения.

Я очень не хотел, чтобы дети плели такие игрушки, наверное, потому что они ассоциируются с какой-то безысходностью что ли, ну, в общем, плохая это память, да не игрушки это вовсе. Я очень много бюджетных денег тратил на приобретение настоящих современных игрушек и различных конструкторов для наших детей. Бывало, ревизоры мне делали замечания, мол, почему такие суммы вы тратите на игрушки.

Недалеко от нашего учреждения располагалась воинская часть и комендатура. Как-то к нам зашёл командующий Приволжским округом войск МВД генерал Змеев Михаил Алексеевич. Он попросил об экскурсии по центру реабилитации, после которой спросил, чего бы мы хотели, дескать, не стесняйтесь, могу, мол, не всё, но многое. Дети захотели маскарадные костюмы и игрушки. С тех пор, на протяжении десяти лет, Приволжский округ привозил и лично вручал детям игрушки, костюмы, компьютеры и ещё много всякого. Уж не знаю, как он их закупал, как проводил через бухгалтерию, вместо патронов и гранат – игрушки, но с тех пор недостатка в них не было.

 

Марина: Спасибо, Селим. Скажите, как Вы думаете, Ваша основная деятельность и поэзия – это разные миры? Или есть проникновение одного мира в другой? Есть ли в медицине поэзия, а в поэзии медицина?

 

Селим: Начну издалека. Все ушедшие/уходящие эпохи поэзийны и поэтичны. Это мое мнение. Почему так? Во-первых, это прошлое или, как я сказал, уходящее, связано с памятью. Память - это вообще один из (как бы это сказать поэтично) столпов поэзии что ли. Поэзия - она всегда и прошлое, мы пытаемся воссоздать пережитое, чувства например или события, и сохранить их. Поэзия - возможность зафиксировать чувства. Если архитектура - застывшая музыка, то поэзия, несомненно, застывшие, зафиксированные особенным способом письма, чувства, которые можно извлечь, воссоздать и передать, даже если это событие произошло минуту назад. Меня угораздило родиться если не на стыке глобальных политических или экономических событий, то всё же прикоснуться и прочувствовать и взять что-то из уходящих эпох. Моя первая учительница, несмотря на то, что уже давно появились шариковые ручки, учила меня каллиграфическому писанию. Мой класс был последним, который писал пером, обмакивая его в чернильницу. Это же я могу сказать и о написании истории болезни, она писалась от руки, начиная от первых жалоб пациента и заканчивая выписным эпикризом. Конечно, это время творческого процесса и осмысления не только данных исследований, а вообще клинических размышлений. И здесь я прикоснулся и взял всё, что возможно, от эпохи, когда история болезни писалась на желтоватого оттенка бумаге, от руки, начиная с паспортной части и заканчивая, как я сказал, выпиской. Современное письмо истории болезни на глянцевой бумаге, по которой ручка скользит, мне ненавистно, но мною принимается. Что тут поделаешь, прогресс требует соответствия, и это не плохо. Как говорила недавно умершая директор пушкинского музея Ирина Александровна Антонова, это то, что когда-то будет определено и соответственно названо, пока этому нет названия, и я этого не понимаю. В медицине очень много симптомов и анатомических образований с вполне поэтическими названиями. Я никак не мог нащупать и охарактеризовать у больного поджелудочную железу на уроке по терапии. Преподаватель с красивой фамилией Волга Наталья Борисовна как-то сказала мне: «Вы, Селим, так мучаетесь, потому что ищете что-то плотное, какими вы привыкли видеть орган, а вы попытайтесь нащупать грациозную пантеру, сидящую и качающуюся на лианах, найдите и погладьте её, а не тискайте". С тех пор поджелудочную железу я могу нащупать всегда. Или возьмем понятие "цитокиновый шторм", это такой процесс при ковид, когда в крови резко возрастает циркуляция биологически активных или даже агрессивных веществ, в норме запечатанных каждый в своем отсеке и выполняющих строго ограниченную функцию. Их критическое повышение сбивает с толку иммунитет, и клетки иммунной системы по ошибке атакуют собственные ткани. Гибель клеток и гибель больного связаны именно с цитокиновым штормом. Я не буду говорить о пограничных состояниях, таких как неврозы, психопатии, акцентуации, это вообще кладезь вполне поэтических симптомов, поведений. Эти тургеневские меланхоличные барышни, эти делириозные стихи Эдгара По и так далее. Моя основная деятельность, медицина и поэзия - это да, переплетающиеся миры. Хотя я никогда не считал себя поэтом. Просто делюсь своими мыслями и бываю очень рад, если кто-то их понимает и разделяет.

 

Марина: Скажите, Селим, Вы пишете только стихи? Никогда не пробовали себя в написании рассказов или, скажем, эссе?

 

Селим: Не знаю, стихи ли то, что я пишу. Говорят, что стихи. Пусть будет так, а рассказ один у меня есть. Он о моем любимом Санкт-Петербурге и моих похождениях в этом прекрасном городе. Я пожалел, что начал писать этот рассказ: это, как оказалось, очень сложно. Проще писать стихи, как мне кажется.

 

Рассказ мой опубликован с названием «Возвращение в Атлантиду». Отзывы были хорошие. Я думаю, у меня много хороших отзывов, и на стихи в том числе. Мне кажется, людям нравятся мои мысли, хоть они изложены не очень. Потому некоторые отзывы от доброты и снисхождения. Что касается эссе. Некоторые современные авторы представляются почему-то эссеистами, а не писателями. Я это заметил ещё тогда, когда смотрел школу злословия с Татьяной Толстой и Авдотьей Смирновой. Мне кажется, именно эту форму прозы я смог бы написать или хотя бы попробовать. Небольшой объём и собственный взгляд на тему с некоторой аргументацией. Думаю, что у меня могло бы получиться. Есть на сайте один эссеист. Я его читаю, и мне очень нравятся его работы. Ник у этого эссеиста Мистер Твистер, кажется.

 

Марина: Скажите, почему люди пишут стихи? Что лежит в основе желания передать свою мысль или настрой?

 

Селим: Наверное, тем, кто пишет стихи, есть что сказать. Мне кажется, они просто обязаны их писать. Стихи никуда не деваются, они создают некое поле, которое влияет на человечество, его развитие. Может, немного пафосным вам покажется мой ответ, но все это можно обосновать. Я не буду даже пытаться это делать, просто так думаю. У человека всё через речь, язык отличает человека от других существ больше чем что-либо, а стихи - это высшая форма речи. Не зря все писания написаны стихами.

А в основе желания передать свою мысль лежит желание поделиться тем открытием, которое ты сделал. Иначе стихосложение вообще не имеет смысла. Каждое стихотворение - это открытие.

Кроме того, для кого-то это психотерапевтический эффект, кто-то получает огромное удовольствие от признания, лайков там, похвалы. Для кого-то это чисто профессиональное действие. Не идут мысли, нет стихов (как, например, сейчас), да и думаешь, не идут и ладно. Это всё была какая-то блажь, придумал себе развлечение, в котором ничего не смыслю и ничего не удается. Пойду-ка дальше своей дорогой, лечить больных, заниматься детьми, домом и всё прочее в таком же духе. И вдруг, через какое-то время, без видимых причин, вначале появляется какая-то аура, как у эпилептиков. (Приступам эпилепсии предшествует аура, и больные знают, что наступит сам приступ.) Так вот, появляется аура, описывать её не буду, если в двух словах, какой-то душевный подъем. Да, скорее всего так, и через некоторое время приходят стихи. Здесь нет мучений, нет необходимости искать и подбирать слова. Всё как бы изливается изнутри. Такие стихи, как правило, самые лучшие, и ты за них не беспокоишься. Не сомневаешься в них. Остаётся лишь орфографию соблюсти, в чём мне помогают.

 

Марина: Скажите, Селим, за что Вы себя могли бы похвалить?

 

Селим: Такой неожиданный вопрос. Воспитание и философия таковы, что хвалить себя не стоит и скорее всего не за что, это притом, что голова должна быть высоко поднятой всегда. Я не могу себя за это похвалить, но рад, что у меня такой характер, что зла не помню и быстро прощаю, даже если не просят прощения. Я пытаюсь поставить себя на место другого человека и оправдать его.

 

Марина: Скажите, Селим, а за что бы Вы могли себя поругать? Конечно, если самокритика вписывается в систему мировоззрения.

 

Селим: Очень даже вписывается. Я не сдержан, взрываюсь, конечно, быстро отхожу, но это не оправдывает. Мужчине это не идёт. У меня есть ещё недостатки, о них я бы не хотел говорить.

 

Марина: Принято считать, что свободный человек - это тот, кто делает только то, что хочет, и не делает того, чего не хочет. Не кажется ли Вам, что совершенно свободный человек – это никому не нужный? Что для Вас свобода и где её границы?

 

Селим: Бог ты мой, как много о ней, о свободе говорят. Кто знает, что такое свобода? Тут без религии и политики не обойтись, но я постараюсь. Вопрос ко всему и чрезвычайно философский. Я, например, за последние неполные три недели сделал три шага: перелёт из Грозного в Москву, уволился с одной работы и устроился на другую и завтра выхожу на первое дежурство. Ни с кем не попрощался, я имею в виду на прошлом месте работы, просто взял да написал заявление и ушел. Не люблю я прощаний, проводов и церемоний. На данном этапе своей жизни я выбрал из двух разных несвобод ту, которая меня устраивает сейчас. Свобода - это свобода выбора из существующих несвобод, того варианта ограничений которые тебя вот сейчас устраивают. Теперь я москвич уже с пропиской. Днём буду работать, по вечерам ходить на фитнес, а по выходным - по музеям и театрам. Это моя нынешняя свобода-несвобода.

 

Марина: Давайте поговорим о Вас самом. Расскажите о себе, Вы какой? Строгий? Мягкий? Компромиссный? Категоричный?

 

Селим: Строгость? Я как-то настороженно отношусь к этому качеству. Мне кажется, в нём есть доля страха, что ли, или даже боязнь физического воздействия. Это из классической литературы, мне кажется. Нет, строгость я не приемлю. На компромиссы иду, мне кажется, вся жизнь состоит из компромиссов. Что касается категоричности, то да, к себе я требователен, категоричен и вообще, скорее всего я консерватор, но, повторяю, по отношению к себе. Я за семейные ценности, за разумные традиции, не пережитки, а традиции.

 

Марина: Скажите, к человеку с плохой репутацией Вы отнесётесь настороженно, или отбросите мнения многих и начнёте составлять своё?

 

Селим: Я не совсем понимаю, что такое плохая репутация. Я к человеку, если вижу его впервые, отношусь уважительно, иначе и быть не может. С какой стати с чьих-то слов буду о незнакомом или малознакомом человеке судить и на этом строить отношения? Если же в дальнейшем выяснится, что да, он не тот, за которого себя выдает, то делаю свои выводы и выстраиваю новые отношения. Я не так давно сделал для себя открытие: новый человек - это новые проблемы. Он является или появляется в твоей жизни и берёт свои проблемы и свои взгляды с собой. И вообще, мне нравится фраза Алисы Фрейндлих из служебного романа "у меня были подруги, но я их ликвидировала". У меня друзей очень мало, можно сказать, нет друзей, и очень много приятелей.

 

Я имею замечательную мудрую маму, троих братьев и трёх сестёр, около сорока надёжных умных двоюродных братьев и сестёр, прекрасных двоих детей и замечательную умную жену. Спрашивается, зачем мне ещё и друзья? Физически не хватит меня на них.

 

Марина: Селим, расскажите моим читателям о Вашем отдыхе. Что Вы делаете, когда свободны от профессиональных забот? Ваш идеальный отпуск, он какой?

 

Селим: Я люблю хорошее кино и хорошую книгу. Поэтому моё идеальное времяпровождение - это диван и книга. Иногда езжу по другим странам. Чаще всего во время отпуска занимаюсь семьёй и домом. Делаю это с удовольствием. Это всё в идеале. Последние несколько лет я работаю на двух или даже трёх работах. Если на одной из них отпуск, то уже хорошо, высвободившееся время даёт возможность отдохнуть морально и физически тоже, не надо ездить в разных направлениях. Когда чувствую, что смертельно устал и больше не могу, беру больничный на неделю, или две и отдыхаю от всех работ.

 

Марина: Как думаете, Вам дано разобраться в человеке сразу? Как работает Ваша интуиция? Вы часто разочаровываетесь в людях?

 

Селим: Нет, не дано. Я не могу разобраться в человеке сразу. Если есть повод разочароваться в нём, мигом становлюсь к этому человеку равнодушным, и на какое-то (очень короткое) время мне его становится жаль. Разочаровываться в людях, я думаю, приходилось каждому. Интуиция у меня хорошая, но я к ней не часто обращался и не очень жаловал её, думаю, она на меня обиделась. Я люблю объяснения, аргументы и факты, потому что только к ним ты и можешь апеллировать при обстоятельствах. А если доводится разочароваться в близком человеке, с которым связывали десятилетия дружбы, требую (и очень настоятельно) объяснений. Дальше становлюсь равнодушным. Если я разочаровался в человеке, то уже не мирюсь. При встрече могу процедить: «Здравствуй», но чаще даже без этого.

 

Марина: Представьте, что Вам предоставлена возможность реализовать любое желание. О чём бы Вы попросили?

 

Селим: Не могу представить. А с другой стороны, всё, о чём я когда-то мечтал, сбылось. Наверное, здоровья и долгой безбедной жизни со своей семьёй.

 

Марина: Ну и последний вопрос. Селим, Процитируйте, пожалуйста, самое, на Ваш взгляд, мудрое (точное) высказывание.

 

Селим: Их так много и они порой противоречат друг другу. Есть одна русская пословица, которая меня забавляет "мудрые пословицы придумали немудрые люди". Не могу обойтись без священного аята: "разве тот, кто творит, похож на того кто не творит". Конечно, тут речь о Всевышнем, но в некоторой (очень скромной) степени это можно применить и ко всем обитателям сайта.

 

Я думаю, что пишущие люди всё-таки из избранных, если они настоящие.

 

Ну, где два, там и три изречения "Мы можем что-то изменить? Нет! Тогда не вижу смысла паниковать». Не могу сказать, чьё оно, но оно тоже меня заставляет улыбнуться.

 

Марина: Я благодарю Вас, Селим, за откровенность и уделённое мне время.

 

Селим: Спасибо и Вам.

06.01.21

 

 

ГЕНЗЕЛЬ И ГРЕТЕЛЬ

 

Не оставляет настоящее следа,

Как та снежинка, что нигде не повторится,

Растает, долетая на огонь.

Минувшее, –

Мы видим всё, когда уже застыло,

Всё стало льдом.

И можно лишь потом

Глядеть, глядеть, глядеть на отпечатки.

Твои шаги – две линии сплошные,

Вдоль них, пунктиром, тонкий трости след.

Как будто бы отсюда, до двери…

 

Там будет подогретое вино,

Достаточно разжечь огонь в камине,

Ну, как разжечь…

Привычно щёлкнуть кнопкой,

И по стене негреющие блики

обманкой расползаются и скачут.

Смотри. Смотри,

Как плачут ивы под окном, и льды…

Растает всё – уйдёт вода,

И слёзы,

 

Но с ними что-то важное исчезнет.

Родная, не сметай сухие крошки,

Чтоб утром мог я вспомнить, без чего

Нельзя совсем…

 

Эсилов Селим