Якимович Марина

Марина Якимович (Марина): Ефим, я благодарю Вас за согласие дать интервью. Ефим, пожалуйста, расскажите о себе. Начните с детства. Где Вы родились? Кем были Ваши родители? Как прошло Ваше детство?

 

Ефим Хазанов (Ефим): Родился в 1949г. в небольшом Белорусском городке Чериков, на Могилёвщине. Однако, всё моё детство и отрочество прошло в Новозыбкове Брянской области. Здесь же и приобщился к поэзии. Каким было моё первое слово я конечно же не помню, хотя по рассказам мамы говорить начал довольно рано.

Отдельные, наиболее яркие события моего детства я помню. И когда рассказывал о них маме, она удивлялась: «Как ты можешь это помнить? Ведь тебе было всего лишь чуть больше годика!» А уж начиная с 3-х, 5-

летнего возраста помню почти всё и довольно отчётливо. Достаточно привести такой пример: у нас над столом висел старый довоенный репродуктор – круглый, из чёрной бумаги. Мне три года. Когда по радио кто-то из артистов пел, я надолго замирал, прислушивался. А однажды вдруг заявил «Мама, когда я вырасту большим, я залезу в радио и буду петь». Моё детство и отрочество пришлось на довольно тяжёлый для страны период – середина пятидесятых, начало шестидесятых годов. В то время ещё были и талоны на продукты, и непонятное для меня, мальца: «килограмм в одни руки». Это касалось наиболее востребуемых продуктов. Поэтому мама меня поднимала ни свет ни заря, в мороз и в метель, кутала до бровей всякими тяжеленными женскими платками поверх пальтишка, и мы шли к магазину заранее, до открытия, чтобы быть в очереди поближе к

заветному прилавку. Маме было не до меня, не до моей дворовой жизни и тайных увлечений. Единственное, к чему она меня пристрастила, – к чтению. Именно пристрастила. Да так, что потом была уже и сама не рада, поскольку читал я, что называется, запоем. Доходило до того, что брал фонарик, накрывался с головой одеялом – и читал, читал, читал…

А у мамы была лишь одна забота: чтобы был её сын сыт, обут, одет. Она воспитывала меня одна, и особо заниматься мною ей было просто некогда, надо было деньги зарабатывать.

Мы жили в частном доме (мама называла его «жактовским»). Длинный одноэтажный каменный дом с четырьмя крылечками. В нём помимо нас проживало ещё четыре семьи. У нас было всего две комнаты и кухня с

печкой. С нами жила ещё бабушка и её старшая сестра. Мы с мамой ютились в одной из комнат, а бабушки-сёстры занимали следующую. В общем, в этом женском коллективе я был один мужчинка.

 

Марина: Вспомните, пожалуйста, самый яркий случай из детства.

 

Ефим: Трудно сразу сообразить… Тем более, из детства. Пожалуй, мой первый поход в детскую библиотеку, куда я записался как только научился более-менее прилично читать. Я набрал там кучу книг (три или четыре). В

основном, это были сказки. Я прочно «сидел» на этой теме вплоть до… по-моему, пятого класса. Однако, благодаря умнице-другу, с которым мы дружили с пятилетнего возраста, перешёл на тему индейцев (Майн Рид, Фенимор Купер). Он и в дальнейшем вёл меня по литературному миру. Всё, что читал он, непременно начинал читать и я: фантастика (Беляев, Ефремов, Стругацкие, Уэльс, Бредбери, Лем…); детективы (Адамов, Конан Дойль, Чейз, Сименон… ) всего не перечислишь. Потом (кажется, с 9-ого класса) уже читал серьёзную литературу – Хемингуэй, Ремарк, Мопассан, Золя, Драйзер…

Нашей отечественной классикой «заболел» лишь в зрелом возрасте. Особенно Достоевским.

 

Марина: Кто Вам нравится из поэтов? Почему? Что в творчестве любимого поэта есть такого, чего нет в творчестве других авторов?

 

Ефим: Раньше, когда начинал писать, любимым поэтом был Есенин. Я и сейчас ему поклоняюсь. Возможно, чисто по инерции, поскольку после него «перепахал» целую груду других достойных поэтов. Особенно серебряного века. Восхищался и Цветаевой, и Гумилёвым, и Блоком, и Ахматовой, и Пастернаком, и Мандельштамом… Думаю, что особо любимого поэта у меня сейчас нет. Что высококлассно – то и любимо.

 

Марина: Вы работаете режиссёром юношеского театра. Расскажите моим читателям, как Вы пришли в эту профессию? Это случайность? Чьё-то влияние? Или это было только Ваше решение?

 

Ефим: Режиссурой я увлёкся ещё с театрального училища. Со второго курса попал в армию, в куйбышевский Ансамбль песни и пляски. Там мне было где попробовать себя в этой новой для себя профессии. Писал и ставил

армейские темы – литмузкомпозиции, сценки, скетчи… в общем, всё, что представляло хоть какой-то интерес для «армейского» зрителя. Одновременно вёл конферанс и солировал в качестве вокалиста. По окончании службы долго ломал голову: к чему же всё-таки приложить свои старания? Сдуру ринулся было в музучилище. Поступил на вокальное отделение, но, проучившись год, понял: режиссура не отпускает; она, словно болезнь, сковала меня намертво… Было мне о ту пору уже 23 Возраст довольно зрелый, рассудительный. По мудрому размышлению забрал документы из музучилища и поступил в Институт Культуры на театральный факультет, режиссёрское отделение. Так началось моё зрелое освоение профессии.

 

Марина: Вы работали с подростками. Расскажите, можно ли сказать, что только Вы наставляли их, или они тоже Вас чему-то учили? Если «да», то чему?

 

Ефим: В настоящее время я работаю в школе руководителем детско-юношеского театра "Дебют" и преподаю "Мастерство актёра". Когда пригласили в школу, скажу честно, отнёсся настороженно и с боязнью. С детьми мне работать не приходилось. Однако после первого же года работы вдруг понял: это – МОЁ. Я ведь очень люблю детей, и если меня спросят: «Какое самое великое чудо на земле?», – не задумываясь отвечу: «Ребёнок».

Одновременно с мастерством актёра, преподаю детям ещё и сценречь и сцендвижение. Кроме того, у меня полно и других забот: сценарная работа, режиссура всевозможных школьных праздников. За почти пятнадцать лет работы с детьми составил двухтомник школьных сценариев аж на 900 с лишним страниц (кто бы издал!). Кроме того, пишу, ставлю и иногда веду как артист всевозможные заказные праздники.

 

Марина: Скажите, режиссер театра свободен в своих решениях или решение, какой спектакль поставить,

спускалось сверху?

 

Ефим: Бывало по-разному. Скажу лишь, что в любой ситуации чувствовал себя независимым. Даже если решение спускалось сверху, старался принять его за своё, отыскать нечто особенное в написании и постановке сценария (некую «изюминку»), чтобы это стало уже не кем-то свыше придуманным, а именно моим – от начала до конца выстраданным.

 

Марина: Ефим, так сложилось, что Вы сами состоялись в советское время, в которое такой значительный вес имела коммунистическая идеология, скажите, Вам это сейчас мешает или это не имеет никакого значения?

 

Ефим: Абсолютно не имеет и не имела никакого значения. Я и в советское время не был так уж прочно зависим от «партии и правительства». Ни перед кем особо не гнулся. Видимо, мало сталкивался лицом к лицу. Диссидентом, конечно, не был, но и особенно восхвалять успехи и достижения Союза Советских Социалистических Республик не желал. Мне это было скучно и не зрелищно для постановки. Я и сейчас довольно далёк от политики. Моя политика: человека надо делать не лозунгами и плакатами, а изнутри. А

будет ли это Театр, Музыка, Поэзия… не столь важно.

 

Марина: А Вы скучаете по ушедшему советскому времени или считаете, что хорошо, что оно ушло?

 

Ефим: Мой ответ вам покажется смешным и странным, но я отвечу: я скучаю по советской колбасе – той самой, из проклятого коммунистического времени; колбасе натуральной, без сои, дух от которой разносился едва ли

не со входа в магазин. Мне жаль нынешнее поколение, ибо оно так никогда настоящих продуктов и не попробует.

А если серьёзно, то я совершенно не согласен с тем, что надо было полностью отказаться от «окаянного» коммунистического прошлого. Почему надо было всё непременно ломать, почему бы не взять всё то, что было в

этом времени хорошего, а остальное забыть, как проклятие, как некую химеру.

 

Марина: Скажите, чем, на Ваш взгляд, нынешняя молодёжь лучше нас, и чем хуже?

 

Ефим: Важная тема. С детьми я работаю довольно долго. Так вот… У меня две группы: младшая и старшая. Дети младшего возраста резко отличаются от старшего – они чисты, наивны, хотя и менее послушны. Старшие… С ними сложнее. Подростки с девочками своего возраста ведут себя совершенно по-хамски. У них нет уважения ни к ним, ни ко мне как к режиссёру.

Совершенно не стесняясь, могут выдать отборный уличный сленг, а то и мат. Матерятся даже девочки. От таких я избавляюсь немедленно, даже если Он или Она суперталантливы. Для меня гораздо важнее чистота и дисциплина в коллективе. В чём завидую? Они умнее нас. Информативно умнее. Одно мне жаль: если бы они были бы ещё и сердцем умнее…

 

Марина: Скажите, как в Вашу жизнь вошла поэзия? Это случайность или закономерность? Можно ли сказать, что это было неизбежно? Кто стал первым читателем? А кто критиком?

 

Ефим: Стихи писать начал в пятнадцать лет. Основная моя профессия – режиссура, а стихи считал просто своим хобби, не придавая этому занятию достаточной серьёзности. Видимо, именно по этой причине до 1997 года

писал «в стол». В 1997 г. вышла моя первая книга «И давайте, давайте любить…», затем ещё: «Мой старый дом» (2001) и «Станция «Дальняя» (2007), двухтомник «Река-любовь» (2010-ый). А в 2014-ом вышел уже 4-х

томник, куда вошли два довольно серьёзно расширенных тома поэзии с одноимённым названием «Река-любовь»; третий том – «В час пик» - юмористический и четвёртый: «Поздравляю с…». В него вошли

поздравления с самыми разными праздниками… А началось всё в далёком 1964-ом. Сначала, как водится, необъяснимая тоска. Маленький губернский городок в Брянской области. Мне пятнадцать лет. То, что ещё год назад увлекало, скрашивало одиночество, теперь меня уже не удовлетворяло. Мы жили неподалёку от вокзала, и каждый гудок проходящего пассажирского поезда волновал до крика. Хотелось поскорее туда, за ним, – в такое манящее и волнующее «Далёко». А тут ещё подвернувшийся невесть как и невесть откуда томик Есенина. Помню, как после прочтения (а прочёл залпом), задохнулся от красоты и образности. Захотелось непременно научиться так же. И вот именно тогда и начались мои «поэтические муки». Первые мои опыты были в виде срифмованных записочек-признаний в любви однокласснице. Сидела она парт за пять-шесть от меня, и мне

доставляло огромное удовольствие наблюдать, как при прочтении моего маленького нехитрого опуса, она густо заливалась краской. Видимо, ей нравилось. А по мне так стихи были весьма и весьма плохонькими. Так

продолжалось, наверное, с полгода, а потом я уже влюбился по-настоящему. В студентку. Она была меня этак годика на три постарше, но я, комплексуя по этому поводу, уже начал писать серьёзно. Именно ей. Именно

о любви. Писал очень много, все свои радости и переживания рифмовал и поверял бумаге. Видимо, поэтому мои ранние стихи скорее похожи на дневник, чем на продуманную поэзию.

 

Марина: Поэзия – это в Вашей жизни важно? Или есть – замечательно, не станет – ну и бог с ним.

 

Ефим: Нет, Поэзия для меня важна. Она оставила глубокий след в воспитании меня мною же. Начну с того, что в процессе стихосложения, перекапывал кучу Авторов (профессиональных, конечно). Долго искал именно свой «почерк». Не хотелось быть ни на кого похожим. Первые мои стихи явно пахли и Есениным, и Светловым, и Евтушенко, и Рождественским. Меня в них пока ещё не было. Я там появился лишь после пяти-шести лет

едва ли не ежедневных мук стихосложения. Но я и сам не заметил, как духовно стал глубже, тоньше, чувственней. Это я только сейчас, с высоты своего возраста стал отчётливо понимать, как Поэзия сделала меня не только поэтом, но и просто ранимым, чувствующим чужую боль и страдания человеком. Тогда не понимал. Тогда просто писал.

 

Марина: Вообразите, Вы читаете чужие стихи. В них восхитительная находка (удачная метафора или рифма). Вы склонны позавидовать автору?

 

Ефим: Хороший вопрос. Приведу такой пример… В одном из моих стихотворений есть такая строка:

«Здесь куст осенний – как застывший взрыв/На солнце желтизною пламенеет». Помню, как радовался удачной находке: куст – взрыв. Однако (кажется, через год) стал листать то ли Давида Самойлова, то ли Арсения Тарковского – и вдруг! Господи! Там тоже «взрыв». Только он сравнил купол дерева со взрывом. Но мне от этого было не легче, ведь он написал это раньше! Блуждая по сети, много читаю стихов неизвестных авторов. Бывает, набреду на великолепное сравнение (образ) – задохнусь от красоты, готов расцеловать автора… А где-то подспудно всё же кольнёт мысль: «это не я – это Он придумал»

 

Марина: Что питает Ваше вдохновение? Что подсказывает темы?

 

Ефим: Я понимаю вас – вы пытаетесь сейчас проникнуть в так называемую «кухню» моего творчества. Уж и не знаю, поверите вы или нет, но никакой такой «кухни» у меня нет. Я не пишу стихов по заранее продуманному плану. Стихи приходят совершенно неожиданно, ни с того ни с сего. Зачастую (почти всегда) совершенно неожиданно для меня приходит просто строка. Одна всего лишь. Но где-то там, в самой глубине подспудья совершенно интуитивно птичкой ворохнётся: «это может стать стихотворением». И мне уже абсолютно неважно первой она (строка) будет, последней, или расположится где-то в середине столбика, но она – уже будущее

стихотворение. Иногда, лишь к концу написания приходит концовка: «вот, оказывается, о чём будет моё стихотворение!» И лишь тогда стих мой начинает обретать определённую авторскую мысль. Раньше всегда в кармане носил блокнотик и авторучку. Случалось и так, что писал даже на салфетке или на полях газеты, а, придя домой, немедленно бросался к столу, чтобы записать то, что зарифмовал. Иногда сочинял и просто по памяти – срифмовывал в голове, заучивал наизусть целых пять-шесть четверостиший, и уже дома вносил всё это в блокнот. Практически не правил. Разве что одно-два словечка.

 

Марина: Я знаю, что у Вас пять бумажных сборников, причем выпуск первого пришёлся на то время, когда выпустить книгу было не просто, это не было доступно любому, способному оплатить издание. Сборник должен был быть подписан к изданию. Расскажите об этом моим читателям.

 

Ефим: Об этом долго рассказывать… Постараюсь вкратце. Как-то раз, тёплым июньским вечером я провожал домой старенькую учительницу словесности. Идти было довольно далеко, и, чтобы скоротать время дороги, она читала мне стихи поэтов серебряного века. Читала проникновенно, с чувством. Явно любила Поэзию. Уж и не знаю, как я осмелился, но, запинаясь и краснея, я вдруг сказал ей:

 

- А можно я вам прочту свои стихи?

От неожиданности она остановилась.

- А вы тоже пишите?

- Пишу, - ещё более краснея, ответил я.

- Ну, прочтите…

После первого же моего стиха она остановилась:

- Это вы написали?!

- Я…

- Прочтите ещё.

Я прочёл ей ещё два или три.

- И это вы написали?!

- Я…

И пока мы шли к её дому я уже смелее читал ей свои ранние стихи. Подойдя к дому, она вдруг сказала:

- Фима, у вас хорошие стихи. Их надо печатать.

 

Именно с её лёгкой руки, благодаря её хлопотам мои стихи и песни были опубликованы в самой первой моей книге «И давайте, давайте любить!»

 

Марина: Что, кроме стихосложения, увлекает Вас?

 

Ефим: Отвечу кратко: книги, книги, книги. В последнее время «сел» на исторические романы.

 

Марина: Расскажите о себе? Вы какой? Вы коммуникабельны или первый контакт всегда труден?

 

Ефим: Нет, я контактный. И довольно весьма. Иду на плотный контакт уже с самого первого диалога. Возможно, это у меня потому, что, как правило, иду на Человека, заранее считая, что он хороший, что он – Друг. Увы! Очень часто обжигался. А разочаровываться всегда больнее.

 

Марина: Скажите, Вы себя любите, или Вам свойственно быть собой недовольным? Если «да», то за что?

 

Ефим: Не-ет, себя я не люблю. Не за что. А за что мне себя любить, если Господь щедрой рукой плеснул в меня кучу самых разных способностей, а я многое из того, что он мне дал, безжалостно отверг. Очень часто мне судьба говорила: «На, пользуйся!». А я бездумно отталкивал руку мне нечто важное дающую. Кто ж виноват? Видимо, мой характер. А конкретнее – нерешительность в принятии того или иного серьёзного решения, моё

собственное неверие в себя.

 

Марина: Представьте себе ситуацию. Вы публично горячо отстаиваете свою точку зрения, и Вам удалось доказать всем свою правоту и даже повлиять на принятие «вашего» решения. Но потом Вам открывается, что Вы были не правы и это решение – взятый ошибочный вектор. Как Вы поступите?

 

Ефим: Хоть и стыдно признаться, но, тем не менее, буду с вами откровенен: я продолжу настаивать на правильности моего ошибочного решения. Только на сей раз замаскирую его под всякие сопутствующие негативные причины, повлиявшие на несостоятельность провала моего проекта. Я типичный Овен

(да ещё и Бык) – ужасно упрям. Если что-либо задумал, иду напролом, чтобы своего решения добиться.

 

Марина: Как Вы думаете, Ефим, что такое счастье? Счастливый человек – это редкость? Или счастливым может быть каждый?

 

Ефим: Глобальный вопрос. И требует глобального ответа. Попробую ответить… Однако, знаю наперёд, «глобальности» в ответе не будет. На мой взгляд, счастье складывается из махоньких счастьиц. Встал утром –

ничего не болит: счастье! Отдал полштуки долга, который на тебе гирей висел, – счастье. Написал классный стих, такой, что аж ладошки взмокли от удовольствия, – счастье! Чмокнул в пунцовую щёчку малыша (женщину в губки) – счастье, счастье, счастье…

И вот исходя из этой моей теории, и можно сделать следующий вывод:

СЧАСТЬЕ ДОСТУПНО АБСОЛЮТНО ВСЕМ!

 

Марина: Скажите, есть в Вашем прошлом, какой-то такой поступок, о котором Вы горько жалеете? Что Вы запретили себе навсегда?

 

Ефим: Увы, есть - ударить человека. И именно это я себе запретил. В молодости, чтобы защитить себя или отстоять свою точку зрения, приходилось драться. В армии особенно. Армия – это страна в стране. Там

законы жёсткие (кто служил, меня поймёт). Сами представьте: страна мужиков, и каждый признаёт только один закон - закон кулака. Понимаю, иначе вести себя там было нельзя, но… До сих пор у меня в ушах жив звук

соприкосновения моего кулака с чужим лицом. Ужасно неприятно и… стыдно.

 

Марина: А теперь, пожалуйста, расскажите о забавном случае из Вашей жизни.

 

Ефим: Самым забавным и в то же время горьким было для меня одно событие: мой юбилей. Проводили мы его в одном из Домов Культуры. Вывесили заранее афиши, где крупным шрифтом было: ЕФИМ ХАЗАНОВ,

остальное – меленько. Каково же было моё удивление, когда в назначенный день я вдруг увидел: зал набит битком. Оказалось, пришли на Геннадия. Народ, не ознакомившись толком с афишей, лишь издали прочтя то, что крупно, явился не на того Хазанова. Вот уж действительно – и смех, и слёзы. После этого случая я и сам стал довольно зло подшучивать над собой и, знакомясь с кем-либо, всегда первым делом извинялся за свою фамилию. Даже набросал такое четверостишьице:

 

Пишу не громкой славы ради,

И не для творческих смотрин.

Хазанов я, но… не Геннадий,

Ефим – и всё же… не Шифрин.

 

 

Марина: Ефим, пожалуйста, процитируйте, самое точное, на Ваш взгляд, высказывание.

 

Ефим: Прошу прощения, если покажусь назойливым, но я снова о Есенине: «Лицом к лицу – лица не увидать,

Большое видится на расстоянии»

 

Марина: Ну и последний вопрос. Ефим, будущее, оно какое? Для людей, для литературы, для Земли?

 

Ефим: Точно утверждать не берусь. Одно лишь знаю наверняка: не таким, каким вижу сегодняшнее настоящее. Я по характеру оптимист и верю в самое лучшее. Мне кажется, что пора этого мирового сумасшествия рано или

поздно схлынет. Возродится вечное истинное, сгинет сиюминутное ложное. А чтобы не словоблудить, отвечу коротко – своим стихотворением:

 

Что это будет – время полутьмы?

Час скорби и последующей славы?

…В пирог, нафаршированный людьми,

Добавят и поэтов для приправы.

И слово затеряется в веках,

И затвердеет в немоте планета,

Но, всё же, в заповедных тайниках

Останутся сонаты и сонеты.

И кто-то чуткий, шар земной рыхля,

Молиться станет над сырой могилой,

Чтобы пролился дождь,

Чтобы земля

Ещё, ещё поэтов народила!

 

Марина: Ефим, я благодарю Вас за откровенность и уделённое мне время.

 

Ефим: В свою очередь, и я благодарен вам, Марина. В последние годы я редко так распахиваю сердце.

10.01.2021г

 

* * *

Никто не мерил, сколько крови пролито

И груды тел загубленных не взвешивал,

Лишь плюсовал статистик к цифрам нолики

Да ложкой чай рассеянно помешивал.

 

Всё подсчитали точно математики,

Им - строки цифр (поэтам - эпитафии),

Упали в них бумажные солдатики

Без званий,

Без имён,

Без биографии.

 

Как сгинули?

Где были похоронены?

Лишь в кадрах,

Что "Мосфильмом" не раскрашены,

Из той, военной старой кинохроники,

Бегут они, солдатики бумажные.

 

Их лица некрасиво перекошены,

Их матюги на плёнках обезмолвлены,

И падают они не по-киношному,

Фильм черно-бел - и раны обескровлены.

 

…Солдаты, что вам цифры бесполезные?

В семи нолях статистика вчерашнего.

Вы, всё-таки, останетесь железными,

Простите внукам души их бумажные.

 

Ефим Хазанов