Шелест Владимир
Виталий Калашников. Гори, гора
18 ноя 2020
Виталий Анатольевич Калашников родился 18 ноября 1958 года в г. Хадыженске Апшеронского района Краснодарского края.
Окончил философский факультет Ростовского университета.
Жил в Ростове-на-Дону и Азове, где выступил одним из основателей поэтической группы «Заозёрная школа» (Геннадий Жуков, Виталий Калашников, Игорь Бондаревский, Владимир Ершов, Александр Брунько).
Занимался ювелирной керамикой. После переезда в Москву у Виталия Калашникова появилась своя мастерская. Выставки произведений, изготовленных там, проходили в Японии, Америке, Франции.
Виталий Калашников является автором гимна Грушинского фестиваля.
По сценариям Калашникова сняты несколько фильмов и поставлены пьесы. Последнее время жил и работал в Москве.
Умер 11 января 2012 г., не приходя в сознание, в результате уличного нападения в ночь с 6 на 7 января в городе Дубне. Похоронен на кладбище хутора Недвиговка (Танаис).
Убийцу поэта в августе 2012 года приговорили к 10 годам колонии
***
Каждый новый день — лишь один из дней
Под луной, под лампой, под потолком.
Слава Богу, он ещё жив во мне —
Человек с брезентовым рюкзаком.
Слава Богу, он терпеливо ждёт,
Тихо отсыпается до поры,
Чтобы встретить личный свой Новый Год
С праздничною ёлкой ночной горы…
Раз-два-три,
Гора, гори.
До утра
Гори, гора…
За горой печали свои оставь,
Мы сидим на склоне к плечу плечо.
Если эта радость тебе не в кайф,
То какую надо тебе ещё?
Где, в каком краю, на какой реке
Сутки напролёт и в жару, и в грязь
Будешь так сидеть с огоньком в руке,
Звёздочкой на ёлочке затаясь?
Раз-два-три,
Гора, гори.
До утра
Гори, гора
* * *
На руках у меня тепло,
Что по телу ее текло,
На губах у меня еще
Теплота ее губ и щек,
А глаза до сих пор хранят,
Как глаза у нее горят.
Колокольчик в ушах звенит —
Так она со мной говорит.
И вокруг загустел, как воск,
Чудный запах ее волос.
Рано утром ушла домой,
Но она до сих пор со мной.
1974
* * *
Короли! Не падайте из окон!
Слишком уж возможно при паденье
Повредить свой августейший локон
Или сбить светлейшие колени.
Озирая царские владенья,
Любопытству Вы не поддавайтесь,
Даже если вид на удивленье,
Ради бога, не перехиляйтесь!
А в небе ласточки летают
И все время подстрекают:
— Ах, что за мантия!
— Ах, что за птица!
— Но где гарантия,
Что полетится?
Ах, как было бы красиво —
Мантия на фоне синем!
Нет свободы обалденнее,
Чем свободное падение!
1976
* * *
Полторы недели ждать —
Лучше я повешусь!
В это срок я мог создать
Книгу или крепость.
Мог бы все разрифмовать,
Что зарифмовалось,
Но пришлось сидеть и ждать —
Сердце отлучалось.
1977
***
Спросила прикурить. Спешу
Разжечь огонь меж нами.
Коробку робко потрошу,
Протягиваю пламя.
Ее окликнули. Она
Ушла на звон и речи…
С горящей спичкой у окна
Стою весь вечер.
1977
* * *
Пытаясь продержаться гордо,
Старался из последних сил,
Но слово изодрало горло,
Пока его произносил.
Но слово об асфальт расшиблось
Птенцом, упавшим из гнезда,
И, не расслышав, ты ошиблась,
А я исправить опоздал
Или, вернее, побоялся,
И все забылось.
Я остался.
1978
* * *
Когда я помышляю о высоком,
Я становлюсь собою. С высоты
Мне очень хорошо и одиноко
Глядеть на заоконные кусты.
Но вспомню — поливаете цветы
И из окна глядите одиноко.
И эта мысль сбивает с высоты,
Когда я помышляю о высоком.
1976
* * *
Что-то предначертанное в нас
Скрыто, но однажды открывается —
Вам пора в дорогу — пробил час!
"Осторожно! Двери закрываются."
Женщина любимая — женой
Все казалась, а теперь прощается.
Молча все прощает, и за мной
Осторожно двери закрываются.
1978
* * *
Любил он так, что мог наверняка
Всю жизнь отдать служенью чепухе:
Разглядывать на небе облака,
Разглаживать морщинки на руке.
Как милость, ожидать любой приказ,
Как богомаз, хранить в воображенье
Иконопись ее зеленых глаз,
Божественную грацию движений.
О, сколько унижений он познал!
И чувства накопил в себе так много!
Когда его однажды повстречал —
Я почему-то уступил дорогу.
Она ему служила идеалом,
А у меня спала под одеялом.
1978
В гостях у мэтра
В углу сидело кресло, а диван
Полулежал, откинувшись на стену,
И, образуя стройную систему,
Стояли книги всех времен и стран.
Закатный луч по комнате плясал,
Тревожа зеркала и позолоту,
Рабочий стол, казалось, сам писал —
Весь вид его изображал работу.
Курила сигарета в хрустале
Задумчиво, не стряхивая пепел,
А на стене старинный пистолет
Куда-то за диван устало метил.
Все вздрогнуло и изменило лик,
Дыханье замерло у кондиционера,
И отлетела пыль от старых книг,
Когда навстречу мне из-за портьеры
Вошел роскошный бархатный халат,
Рукав тянувший для рукопожатья:
"Я вас прочел. Недурно. Очень рад…"
И слез восторга не сумел сдержать я.
1978
* * *
Чтобы что-нибудь понять,
Нужно женщину обнять.
Чтобы что-то написать,
Нужно женщину бросать.
1979
* * *
Как-то раз приключилось со мной:
Проходя вдалеке от дорог,
Заблудился в чащобе лесной
И набрел на один хуторок
Срубы с виду обычны, но там
То ли спят, то ли делают вид
Выйдешь в сени — идут по пятам.
Чиркнешь спичкой — она не горит
1978
* * *
Мне Родина всегда казалась ямой,
В которой бродит одинокий бык
Россию я не называю мамой —
Я с детства знаю, что она мужик.
1977
* * *
… И обходя свой дом со всех сторон,
промахиваясь, руки разбивая,
он плакал, в ставни гвозди загоняя
так быстро, как во время…
он потом
подумал, как похоже, как похоже;
взял две доски и к двери подошел,
остановился — так нехорошо,
нет, так он не решился подытожить.
Он суетился, ничего не видел —
Она стояла, он ей говорил,
подай мне, принеси — она стояла,
потом пошла, ладонью прикрывая рот;
и он пошел,
и чемодан понес, и если бы не кот,
орущий в чемодане (кот вернулся
и жил один здесь), он бы обернулся.
А так он говорил коту: не ной,
сейчас придем, и примерял иной
путь, на котором он давать
не сможет ни на миг себе покою,
чтоб ничего не помнить и не знать,
без сил под утро падая в кровать
и быстро засыпая,
...как землею.
1987
Павиану Бесхвостому
М. Кулаковой
Люди плачут, а боги смеются.
Завывает высокий тростник.
Мимо носа проносятся блюдца —
У обочины новый пикник.
И блаженны, проросшие в мир
В те минуты, когда у дороги
Омываются ноги, и боги
Погружаются медленно в пир.
Но, позволь, собеседник ли ты
Или все-таки зрелища зритель?
Утеплитель ты или обитель?
Опылитель ты или цветы?
Значит, вновь аргумент ощипать,
Теплой курицей бить по мордасам…
И тростник, не желающий мяса,
Надрывается плесенью стать.
Но положен предел саранче,
И солярис толпы подубоен,
В этом гаечном горнем ключе
Мы зажаты, как нолик с резьбою.
И не пробуй в иной пантеон,
Не ныряй в куропатку, как в детство,
Там из цели становятся средством,
Там в собаках почил Актеон.
Разве выход — безгрешный штатив?
В колоске коллапсировать ломком?
И не страшно ли, мышь придушив,
С ней играться безмозглым котенком?
Есть прорехи в планиде греха,
И сквозь них прорывается хохот.
Мы нечайны, как кровь или похоть,
Или точка в средине стиха.
1990
* * *
С. И.
Она звонила и сейчас придет.
Мы виделись в одном из сновидений,
я спал… Да, я рассказывал, когда
ты выходил с четвертою когортой,
она стояла впереди других
в сирийском пеплосе
и вдруг, тебя заметив,
пошла вперед, и, что-то говоря,
тебе совала сверток или может
платок какой. Ты руку отстранял
и шприц не брал, но все же взял, засунул
в карман нагрудный, застегнул его
на пуговицу медную с звездой
и обернулся даже, а потом
ты с шагу сбился, видно, потому
еще раз улыбнулся. Напрягись,
ты должен это вспомнить. Постучали?
Сейчас открою.
… ну, открой глаза…
декабрь 1989
Почитайте стихи автора
Наиболее популярные стихи на поэмбуке
