Якимович Марина

Марина Якимович (Марина): Елена, я благодарю Вас за то, что Вы отозвались на моё приглашение.

 

Елена Скачко (Полеви) (Елена): Спасибо, Марина! Искренне рада общению!

 

Марина: Расскажите о детстве. О своих родителях. Что замечательного было тогда, что Вас впечатлило и осталось с Вами навсегда?

 

Елена: Детство моё… С чего бы начать… Несколько лет назад я прочла интервью с известной в Украине женщиной – модельером, которая жаловалась на своё «обездоленное детство» дочери военного. Она красочно сокрушалась по поводу того, что ей все время приходилось переезжать, менять школы, что это было ужасно трудно, что ей так не хватало «драмкружков, кружков по фото…» Я читала и поверить не могла, насколько по-разному можно относиться к одним и тем же явлениям…

Родилась я в населённом пункте со странным названием станция Насосная, в получасе езды от Баку. Уже в подростковом возрасте был период, когда я вдруг стала стесняться этого факта. Ещё бы, у всех место рождения – город Харьков, а у меня какая-то Насосная! Сверстники любопытствовали, некоторые хихикали. Но однажды о месте рождения меня спросил папа подруги, тоже бывший военный. Помявшись, я ответила и услышала неожиданный ответ:

– Ух ты, - сказал он. – Да ты родилась в легендарном месте! Во-первых, это важный стратегический объект, Насосная снабжает Баку пресной водой. А, во-вторых, в Насосной находится огромный военный аэродром, самый большой ангар, где ремонтируют самолёты со всего Советского Союза. Поэтому твою родину знает каждый лётчик!

И мир изменился в одночасье! Это, наверное, один из первых уроков осознания реальности, на которую мы можем влиять, просто по-разному думая… В тот момент я почувствовала себя особенной: у всех, как под гребёнку, город Харьков, а у меня – единственной – станция Насосная! Стратегический объект! Знает каждый лётчик! Шучу, конечно. Хотя…

А потом была точка. Этот небольшое поселение так и называли – точка. Пункт располагался на макушке горы. Добирались мы на нашу точку по жуткому серпантину, где-то у подножья горы мельтешили аулы. На горе стояло несколько радиолокационных станций, военные постройки и с десяток домиков для офицеров и их семей. На точке жили только военные с маленькими детьми, поскольку там не было школы. Но скучно тоже не было. Оттуда у меня воспоминания о первых зарытых под деревом «секретиках» и роскошных диких тюльпанах на другой горе – я стояла на краю и часами на них смотрела…

Как и следовало по плану, в шесть моих лет мы оказались в небольшом городе Имишли, в 17 км от иранской границы. Именно этот городок я считаю своей настоящей родиной. Потому что Имишли – это первая школа, первая большая дружба, этот море приключений, это первая любовь, это вечно сбитые коленки, это плюс сорок пять в тени летом и редкие снежинки зимой, которые мы ждали, как манну небесную… Летом – это ночи на голом деревянном полу, потому что в постели не улежать от жары, а зимой санки по грязи, потому что жалкий снег очень быстро превращался в серую кашу… Это бесконечные проделки, шалости и мелкие пакости, которые мы творили своим разношёрстным коллективом – от 2 до 12. Я смотрю на современных детей и всегда отмечаю, что давно не вижу среди них никого с разбитыми коленками. У нас же они не успевали заживать. Все мы постоянно были в зелёнке, сходили старые корочки, тут же появлялись новые ссадины. Помню, как я вместе с любимым бирюзовым «Школьником», которым страшно гордилась, свалилась в канаву и почти до ребра пробила себе бок каким-то сучком. Ничего, даже шрама не осталось.

Жизнь в закрытом по сути, но очень разнообразном, мультикультурном обществе формирует надёжные установки навсегда. Сегодня я понимаю, что именно оттуда, из детства, моё полное неприятие любого зашквара, замешанного на национальном вопросе. Многие сейчас меня осудят, но я терпеть не могу слово «патриотизм» в контексте современных отношений. Нет более манипулятивного понятия! Когда ты с детства сидишь в одной песочнице с русскими, украинцами, армянами, азербайджанцами, евреями, молдаванами, осетинами, поляками, латышами, - да какие, к черту, границы и национальности! Не всё ли равно? Ведь национальность – это данность, как и язык, и цвет глаз, и размер ноги… Это просто дано, как этим можно гордиться или не гордиться? Гордиться можно достижениями, но никак не божьей данностью. Я очень легко адаптируюсь за границей именно потому, что всегда исповедую принцип «со своим уставом не ходят в чужой монастырь». Попробуй услышать всех.

Я поздний ребёнок в семье. Когда я родилась, брату было уже 14. Три года спустя он уехал учиться в Питер, и больше мы с ним никогда не жили вместе, хотя в итоге он, будучи уже совсем зрелым, тоже вернулся в Харьков. Ему, конечно, довелось катать коляску со мной и таскать меня на плечах, но, по сути, мы выросли как единственные дети. У него очень драматичная судьба, его уже нет в живых, и я сожалею о том, что его было так мало в моем детстве…

А ещё именно там, в Азербайджане, я училась дружить «сквозь поколения». Мне и сейчас абсолютно всё равно, сколько лет человеку – 15 или 70, если мне есть о чём с ним поговорить. Как я уже сказала, наша компания всегда была разношёрстной: мы перемещались в пространстве ватагой, которую возглавлял, например, 13-летний Игорь, а следом за нами всегда тащилась 2-летняя Леночка Зорина. Родители совсем не боялись за нас, отпускали под ответственность друг друга, ведь территория была, хоть и условно, но охраняемая.

Дружили мы и с солдатами, поскольку этим юным мальчишкам не хватало общения с ровесницами, а мы как-то украшали их житие-бытие. Дружны мы были и с девочками-солдатками, многие из которых оказывались в армии в поисках жениха. Это мы знали, подслушивая разговоры взрослых. Да они часто этого и не скрывали! Отношение к солдаткам было неоднозначным, но я совершенно понимаю их. Они искали счастье своими способами, и что в этом такого? Что вообще постыдного в том, что человек выходит на охоту за своим счастьем? А некоторые просто сбегали от невыносимой жизни дома. Была у меня такая подружка – солдатка Ниночка, которой, как Золушке, было невмоготу жить с мачехой и отцом-подкаблучником…

А первые уроки сексуальной теории мне преподала Надя из Западной Украины, жена старшего лейтенанта Головко (надо же, помню!) Ей было всего 18, мне шёл 13-ый год. Она была настолько юной, что не вписывалась в компанию офицерских жён, ей было легче со мной. И вот когда её старший лейтенант уезжал в командировки, она звала меня к себе ночевать, а мама отпускала, – что такого, если боится девочка быть одна? И все ночи напролет мы болтали: я – «а ты?», «а он?» И в кромешной темноте шёпотом Надя рассказывала мне волнующие подробности… Знала бы моя мама, о чём мы говорили, наверное, не пустила бы.

И, конечно, первая огромная, космическая любовь, с настоящим взрослым поцелуем. Мне почти 13, ему 16. Он пел под гитару «Прощай, со всех вокзалов поезда…», а я замирала от восторга. Благодаря соцсетям, я знаю о нём всё, иногда общаюсь с его женой, которой по иронии судьбы стала тоже подруга из того времени. И до сих пор вздрагиваю, когда по Ретро-радио в машине звучит «Прощай, со всех вокзалов поезда…»

О детстве своём я могу говорить бесконечно, пора сворачиваться, понимаю…

Мне казалось, что моё детство закончилось, когда мы уезжали на папином «Москвиче-412» из моего маленького рая, и все 3000 км пути я плакала.

Я ждала новую жизнь с интересом, но всё равно плакала.

 

На самом деле, моё детство закончилось значительно позже, когда в 2006/7 годах один за другим ушли мои родители. Никогда не забуду этого острого и могильно-холодного открытия: я сирота. Это при том, что я тётка уже не первой молодости, у меня дети, семья, кошки, много людей рядом. А я сирота…

Чтобы не было впечатления, что все вокруг меня было обильно полито сиропом и смазано мёдом, скажу, что всякое, конечно, бывало. На самом деле, я очень часто воевала с мамой, она у меня была достаточно авторитарным, хотя и мудрым человеком. Закончилось тем, что в неполные 19-ть лет я сложила в спортивную сумку вещи по принципу «что влезло» и ушла из дома. К любимому ушла, который совершенно не нравился маме. Мы обе тогда жутко страдали, но несколько лет практически не общались. Примирил нас по-настоящему уже мой новорождённый сын, которого мама, как мне кажется, любила больше всех на свете. Иногда я с болью думаю об этих потерянных годах, которые могли бы пройти в тёплом и светлом общении. Но с другой стороны, возможно, они нам обеим были нужны. Маме для того, чтобы, наконец, отпустить меня, отвязать от пуповины; мне, чтобы пройти по своим собственным граблям и стать более терпеливой и понимающей…

 

Марина: Спасибо. Целая повесть. Интересно бесконечно, но давайте перейдём к вопросу о начале творчества. Вы помните этот момент? К кому Вы пришли со своим первым литературным опытом, и как это было встречено?

 

Елена: Как ни странно, но своё первое стихотворение я помню наизусть. В бабушкиной хате, в Белгородской области, где я проводила почти каждое лето, висел портрет моего деда, погибшего на войне. Слева была икона, а посередине большой отретушированный портрет. Я бесконечно приставала к бабушке с расспросами о деде, с глупыми вопросами типа: «А он тебя любил?», «А ты выходила замуж по любви?» Слава Богу, что приставала, потому что теперь я знаю совершенно удивительную историю своих бабушки и деда, и она сама по себе достойна хорошего сценария для фильма. В результате родилось 12 строк, которые я позволю себе привести полностью:

 

Мой дед о любви говорить не любил,

Слова да слова – что в них проку?

И только, когда на войну уходил,

Слезу уронил ненароком.

И бабушка, вдовий платок повязав,

О верности не говорила.

Но долго-предолго в потухших глазах

Надежда на чудо парила.

Живёт ожиданием много уж лет,

Презренье тая к многословью.

И преданно смотрит с портрета мой дед

С какой-то особой любовью…

 

Без «ужей» и прочих блох, как видите, не обошлось, но зато чувства были)) Лет мне было тогда…не помню точно, но не больше двенадцати.

 

К кому я пошла со своими первыми опусами? К родителям. Они и раньше меня терпели, когда я сажала их рядом на стулья, надевала сарафан в пол и, подражая Толкуновой, затягивала: «Мы на лодочке катались…» И потом, когда я читала им свои рифмованные строки. Папа страшно гордился мной, и то, что некоторые стихи того времени сохранились, - только его заслуга. Он печатал их одним пальцем на машинке и складывал в кожаную дерматиновую папочку. Много лет я считала, что стихи того времени утеряны. А уже после ухода родителей и гибели брата мне в руки попала сумка с семейными бумагами, фото, документами, вырезками… И – невероятно! – на дне этой сумки была старая красная папочка с напечатанными папой стихами. Он, оказывается, печатал под копирку, основной экземпляр отдавал мне, а копии хранил. И сохранил. Красная папочка постоянно лежит теперь на моём рабочем столе, она меня греет…

С папиной легкой руки я оказалась и в литературной студии при молодёжной городской газете «Ленінська зміна», в которой и была напечатана моя первая студенческая подборка.

 

Марина: А сейчас? Что Вас вдохновляет? Кто или что гонит Вас к письменному столу?

 

Елена: Настроение. Только настроение. Я никогда не пишу через силу. Я вообще не из тех, кто «не может не писать». Я очень даже могу не писать годами. Но иногда вдруг встаю с утра и понимаю: мне хочется поговорить с собой. Иногда вдохновляют чужие хорошие строки. Глубинно отзываются, – рождается реминисценция, но настолько далёкая от оригинала, что даже оговаривать этот факт не имеет смысла. А бывает такое, что проклюнулась строка и больше ничего. Я просто записываю её, а она вдруг даёт петли, нанизанные на спицы, и начинает вязаться полотно.

Я не наркоман от поэзии, но отношусь к тому типу людей, которые вполне могут и даже любят писать на заданные темы. Мне интересно решать задачки. Поэтому охотно участвую в конкурсах с интересными мне темами, это драйвит и не дает мозгам впадать в спячку. Вот к этому я как раз, ух как, склонна! Считайте, что это мой побег от маразма. Швейцарские бабушки учат русский язык, чтобы тренировать мозг, а я рифмую.

 

Марина: Скажите, Вы тешите честолюбивые мечты «остаться в творениях своих»? Когда Вы пишете, Вы думаете о масштабе стиха?

 

Елена: Да нет, конечно)) Именно поэтому я до сих пор серьёзно не думала об издании книги. Даже несколько лет назад, когда призом за выигрыш в Кубке ПБ было бесплатное издание книги, я этим не воспользовалась. Другие авторы издались, а я - нет. Кто-то покрутит пальцем у виска и будет прав. Но я сначала долго сомневалась, потом планировала редактировать, потом… В итоге, так и не собралась. А сейчас, пожалуй, даже рада этому. Не время ещё было. Много незрелого и неотшлифованного. Думаю, мне было бы сегодня неловко за тот сборник, согласись я издать его.

Я очень спокойно отношусь к своим работам, хотя сама их по-своему очень люблю. Что касается масштаба… Знаете, я вообще редко пишу согласно заданной идее. Бывает, но таких стихов у меня, думаю, не более 10%. Как правило, я начинаю писать, и понятия не имею, куда это вырулит в финале. Это такое для меня свободное падение и незапланированное приземление. Поэтому и масштаб – либо получается, либо нет.

 

Марина: Насколько Ваши стихи автобиографичны? Насколько в них о Вас?

 

Елена: В поэтическом сообществе часто звучат возмущения: почему вы ассоциируете ЛГ с автором? С одной стороны, это, действительно, неправильно. С другой стороны, я согласна с мыслью, что о чём бы ни писали, мы всё равно пишем о себе. Так или иначе сквозь все препоны прорываются наши личные переживания, отношения, взгляды… Поэтому трудно назвать мои стихи автобиографичными по фактажу, ну, какая я, например, Танька из «Воронья», которая едет выходить замуж за своего любимого в места лишения свободы? Или девушка, погибшая в 1943, но всё-таки «познавшая любовь», от лица которой я веду повествование в стихотворении «Любовь под Сталинградом?» Но всё равно они глубоко автобиографичны, потому что в их основе мои личные чувства, впечатления, что-то услышанное, увиденное, рассказанное кем-то…

 

Марина: Расскажите о фантазиях. Как родилось Ваше стихотворение «1917. Последнее свидание» или (потрясающее до основ) стихотворение «Гагарин и море»? Как возникает фантазийная тема? Как Вы развиваете её? Почему некоторые (не пережитые Вами) события Вам близки?

 

Елена: О, да я признанный строитель замков из песка… Все мои сюжеты, книги, сценарии, спектакли, фильмы – в голове… Я пишу в голове всю жизнь и только мизерную часть переношу в файл. Я нахожусь в бесконечном диалоге сама с собой и, как говорила моя мама, большую часть жизни витаю в облаках. В детстве я дождаться не могла, когда меня уложат в постель и, наконец-то, оставят в покое, потому что именно тогда начиналась моя ночная жизнь. Поскольку дети не умеют думать «про себя», то я постоянно что-то шептала, чем пугала маму.

Вообще, на мой взгляд, моё поколение – куда большие фантазеры, чем нынешняя молодежь. Не потому что они прагматичнее или глупее. Нет, конечно! Просто я, например, лет до десяти жила без телевидения! Оно, конечно, было, но только «даншир Бакы». И сплошные мугамы, танцы с цветочками и матчи «Нефтчи» (победные матчи любимой команды могли повторять по три раза!)

Что оставалось нам? Да! Создавать свой собственный иллюзорный мир. Возникает картинка, начинаешь мысленно её развивать, а потом уже сам себе актёр… Я вообще западающая, иногда до грани полной расшатанности эмоциональной системы. Когда-то по заказу биографического журнала я писала большую статью о своей любимой героине детства Гуле Королёвой. Концепция была примерно такая «Что осталось за переплётом книги «Четвертая высота»? Пришлось покопаться. И в какой-то момент я поняла, что пишу о Сталинградской битве, а практически ничего о ней не знаю, кроме клише… И начала углубляться. Читала документалку, воспоминания. Углубилась до такой степени, что мне стали сниться совершенно объёмные страшные бои, я просыпалась в холодном поту, долго возвращаясь в реальность… Сидела ночью на кровати и думала о том, что боженька уберёг меня от актёрской профессии, а то бы сошла с ума))

 

А вот «Гагарин и море» - это уже социалка в чистом виде. Моя страсть к социальной лирике – наверное, профдеформация. Сегодня у меня уже накопился цикл, который я назвала «Маленькие нетрагедии». Жизнь «маленького человека». Тема, которая меня волновала с детства. Я люблю наблюдать за людьми, поэтому

сюжетов всегда в избытке. Вот и Люська – это отголосок давнего воспоминания о девочке, которая у нас в трудовом лагере (были такие, помните?) закрутила совсем неплатонический роман с молодым физруком. Это, конечно, стало событием. Помню, были какие-то разборки, а учителя шептались возле костра: «А чего её мать вызывать? Ей разве до дочери?» На это воспоминание наложилось другое – о моей ученице Ирочке, девочке из неблагополучной семьи, которую все считали хамкой и дебилкой. А я с ней попробовала дружить. И оказалось, что это уникально способная девочка. Просто у неё не было ни единого шанса дома открыть учебник, она, по сути, в 5-ом классе была главой многодетной семьи, где родители с утра уже в стельку…

Много чего на свете яркого, но самое интересное – это отношения и судьбы.

 

Марина: Спасибо. У Вас бывали такие моменты неудачи, после которых Вы приходили к выводу «Всё! Больше никаких стихов!»? Как Вы выходили их этого состояния?

 

Елена: Такое решение у меня было одно. Но длиною в четверть века) В рамках молодёжной секции харьковского отделения СП мы часто выступали с «бенефисами». Собирались взрослые маститые литераторы (по местным меркам) и слушали нас, зелень зеленющую. Я тоже выступала и, кажется, меня даже хвалили. А однажды слово дали Нине, украиноязычной провинциальной девочке, которая тоже училась в моем вузе. Вышла она такая…простенькая, в старомодном платье, без тени косметики. И начала читать… Мне кажется, я до сих пор ощущаю те мурашки, которые табунами бегали по моей спине. Это было потрясающе! Она читала и плакала. И это было естественно, совсем не театрально. К сожалению, я не помню её фамилию. Очень хотелось бы узнать, как сложилась её поэтическая судьба, потому что она, конечно, была невероятно талантлива. Вышла я после этого маленького спектакля и поняла: всё, не хочу. Я больше не хочу писать. Если я не могу, как Цветаева и …как Нина, то не буду вообще. И за 25 лет не написала ни строки.

 

Марина: Вы говорите о себе «пишу малую прозу». Расскажите об этом в сравнении. Что написать легче и почему? Можно ли сказать, что на прозу нужен другой заряд энергии, другой настрой? Что определяет выбор темы в прозе?

 

Елена: Сейчас забросила)) Реально некогда. Несмотря на то, что одно электронное издательство давно ждёт сборник моих коротких рассказов. Самое смешное, что у меня они есть, но собрать их в сборник, вычитать, отредактировать в сотый раз как-то не выходит, всё время находится что-то более срочное.

Для меня никакой особенной разницы в настрое нет. Вопрос только один – хочется десерта, что выбрать? А вот оладьи это будут или тирамису, часто определяется уже в процессе.

Мои тексты, наверное, для многих и не писательство вовсе. Они всегда реалистичны, сосредоточены на каком-то одном аспекте, достаточно просты. Это скорее зарисовки из жизни. Блогерские миниатюры. И это вполне осознанный выбор. Я не писатель, я жизнеописатель. Хотя само понятие «хороший текст» постоянно трансформируется, и это тоже нужно учитывать. Глупо стоять на классических консервативных канонах, наблюдая, как современный мир стремится к простоте и динамичности. Это продиктовано темпами жизни. Сегодня востребованы «визуальные», кинематографичные тексты, которые держат внимание, рисуют картинку, не заставляют человека разбирать его на сегменты, чтобы понять, о чём идет речь. Но многие путают простоту с примитивностью и продолжают идеализировать консервативную прозу с налётом литературоведения. А потом обижаются, что их не читают.

Впрочем, это выбор каждого. Кто-то выбирает масс-маркет, кто-то торит свой мало понятный, но, возможно, гениальный путь. Моя жизнь сложилась таким образом, что я служитель масс-маркета) Но и в этом сегменте есть свои шедевры. Гайдай, например, в кинематографе. Или Виктория Токарева в литературе.

 

Марина: Скажите, у Вас когда-нибудь был личный гуру, на которого Вы при написании стихотворения мысленно оглядывались («это он одобрил бы», «это осудил», «а вот здесь вообще непонятно»)?

 

Елена: В юности был. Но давно это было. Сейчас в этом нет нужды. Все свои слабые места я знаю сама. При всей своей безалаберности, хаотичности и случайности, я вообще очень прагматичный человек. Гуру нужен для того, чтобы реализовываться в рамках какой-то цели, иначе я не вижу смысла ни в убийстве времени, ни в трате денег. Да, именно так, всякая работа должна оплачиваться, а наставничество – очень непростой труд. А поскольку нет у меня какой-то верховной цели в поэзии, то и в учителе нет потребности. Я получаю удовольствие от того, что постигаю что-то сама.

 

Марина: А сами Вы когда-нибудь были чьим-то наставником в творчестве? Насколько ответственно быть для кого-то таким ориентиром?

 

Елена: Так сложилась моя профессиональная жизнь, что наставником мне приходилось быть постоянно. Факультеты журналистки готовят специалистов общего профиля, а их методики покрылись пылью ещё в прошлом веке. Поэтому главный редактор, помимо основных функций, - это и ментор, и преподаватель, и сам себе айчар.

А в последние годы у меня уже накопился опыт литературного коучинга (простите, знаю, что многие не любят этого слова, но не знаю, как это обозвать по-другому). В основном, это консультации по написанию блогов, статей и бизнес-книг. Ответственно? Безусловно. Поэтому я не со всеми соглашаюсь работать. Если я вижу человека, который надеется, что я за два занятия сделаю его популярным блогером, то отказываюсь.

 

Марина: Елена, Вами написано очень много совершенно потрясающих стихов, но можете ли Вы о себе сказать, что «песня лучшая моя ещё не спета»? Или уже спета? Какое стихотворение из написанных Вы считаете своим самым удачным. Или о чём расскажете в «лучшей песне»?

 

Елена: Спасибо за вдохновляющие слова! Время покажет. Пока жив человек, ему хочется верить, что лучшее у него ещё впереди. Что касается уже написанного, то… Всё меняется. Кажется, вот – это оно! А спустя год находится какое-то другое «вот это оно», и то, предыдущее, уже теряет яркость. Все-таки мы субъективны по отношению к самим себе. То, что нам кажется важным и значимым, часто остается незамеченным читателем. И наоборот. В этом году такое вот несовпадение случилось со мной на Чемпионате Балтии по русской поэзии. Я разместила две подборки – именную и анонимную. Первая мне казалось зрелой, проработанной до деталей, глубокой. А вторую я собрала буквально «из того, что было». Нет, врать не буду, мне в принципе нравится моя анонимная подборка («Гагарин и море», кстати, из неё), но она мне не казалась основательной, концептуальной, крепкой. А что в итоге? Первая подборка осталась практически незамеченной, если не считать несколько очень дотошных и старательных комментаторов, спасибо им. А вторая была отмечена обозревателем, как одна из лучших, бурно обсуждалась конкурсантами и попала в лонг. Просто у конкурсов свои законы и закономерности. И, насколько я поняла, нужны не только хорошие стихи, но и определенный опыт, чтобы попадать в спрос, и умение сделать выбор.

 

Марина: Какое место в Вашей жизни занимает поэзия? Можно ли сказать, что это главное? Или это увлечение – не больше. Есть – хорошо. Не станет – ну и Бог с ним.

 

Елена: Вот что точно могу сказать о себе: я ни разу не графоман. Нет у меня болезненного желания идти в библиотеку, когда все пошли в кино))) Я могу не писать и не заставляю себя это делать. И не схожу с ума от штатного неписуна (термин, украденный у Тани Половинкиной). Но это полноценное хобби, и отношусь я к нему вполне серьёзно. Как сказала мне однажды знакомая девушка–психолог, «заядлые рыбаки и голубятники депрессиями не страдают». Люди, у которых есть какие-то смыслы, кроме жизнеобеспечивающих, действительно легче проходят кризисы и переживают мятежные времена. Человеку разумному всегда нужно чего-то хотеть. Даже когда уже, казалось бы, всё есть. И это «хочу ещё» позитивно реализуется именно в хобби. И не важно, что именно ещё – написать рассказ, сшить пальто для собаки, собрать шедевр из щепок, нарисовать фиолетовое небо, посадить сто пятьдесят первый сорт лилии, испечь кулебяку…

Поэзия – это моё рукоделие. Потому что другое рукоделие мне недоступно в силу "неоттудавыросших" рук.

 

Марина: Как Вы думаете, сетевая поэзия вытеснит «книжнопечатную»? Чем это хорошо и чем плохо?

 

Елена: Уже вытеснила. Хорошо это или плохо? Это просто неизбежно, и бороться с этим процессом – как запускать стрелки часов против движения. Стрелки, которые тоже уже на грани вымирания.

У меня есть ощущение, что в наш прагматичный век именно сетевая поэзия спасла поэзию в принципе, потому что дала ей возможность существовать в публичном пространстве. Это здорово, что поэзию можно популяризировать, что она доступна и развивается. Но теперь нам всем предстоит нелегкий этап – научиться отделять зёрна от плевел. Это не только к поэзии относится, это актуально для любого текста.

Сегодня сетевая поэзия – это громадная городская свалка, в которой тонны разного барахла – от эксклюзивных пуговиц до дырявых носков из позапрошлого века. И, чтобы найти жемчужинку, надо основательно порыться. Поэтому обязательно нужны профессиональные площадки, конкурсы, фестивали, которые будут выполнять роль сита.

К сожалению, количество некачественных текстов создает ещё одну проблему – притупление массового вкуса и снижение уровня культуры. Люди привыкли доверять печатному слову, поэтому часто слишком наивно относятся к тому, что «написано пером». Но книга всё равно останется, в этом я нисколько не сомневаюсь. Кино не вытеснило театр, компьютерный рисунок не вытеснил живопись, а интернет не похоронит полностью ни книгу, ни журнал. Хотя бы потому, что всегда будут существовать кинестетики, которым просто необходимо взять книгу в руки и погладить страницу.

 

Марина: Давайте поговорим о Вашей работе редактором. Вы с восторгом отзываетесь о журнале «Единственная». По Вашим словам «Самое яркое, сильное и любимое» издание. Пожалуйста, подробнее: чем оно сильно? почему любимо? и благодаря чему ярко?

 

Елена: У меня весьма странно, на обывательский взгляд, сложилась профессиональная жизнь. Я очень хотела в журналистику, но без всяких амбиций. Просто писать. Однако так случилось, что всего лишь через год моего пребывания в профессии меня почти насильно сделали главным редактором крупного проекта, телегида, который существует до сих пор. Видит Бог, я никогда не бежала за карьерой, а она догоняла меня. Скептики скажут: «Ой, да ладно, кокетничает, сама, небось, цеплялась руками и ногами… » Вовсе нет. Я боялась. Я была страшно не уверена в себе и своих умениях. Для меня это было слишком рано и поэтому стрессово. Кроме того, я жутко ленива и не очень-то люблю брать на себя ответственность за других. Меня вполне устраивала роль заметного редактора, к которому прислушиваются, мнение которого играет роль в общих процессах, но при этом я сама себе хозяйка. Но вышло так, что мне пришлось согласиться. Хотя бы потому, что меня об этом попросила редакция, которая не хотела прихода руководителя со стороны. А четыре года спустя я в один день всё для себя решила: ухожу. Помню недоумение всех – от корректора до владельца бизнеса. Конец 90-х, бедлам полный, с таких позиций не уходят… Но я точно знала, чего хочу. Я хотела в женскую прессу. Очень хотела. Уволилась, решила отдохнуть пару месяцев после четырехлетнего марафона. И не поверите, случилось чудо. В феврале я уволилась, а в марте мне позвонили и пригласили работать в американский концерн. Главным редактором женского журнала! Так в моей жизни на прекрасные 18 лет появилась «Единственная», которую мы довольно быстро сделали самым тиражным женским журналом Украины. В начале двухтысячных нас перекупил известный швейцарский медиаконцерн, и это было ещё одно чудо. Потому что началась не просто работа, началась учёба и потрясающий опыт. В моей жизни был период, года два, наверное, когда я неделю каждого месяца проводила в Варшаве, в восточно-европейском офисе компании. «Единственная» стала проектом-путеводителем для огромного количества людей, в нашей редакции «родилось», наверное, половина главных редакторов всего журнального рынка Украины. Под зонтиком нашего бренда было запущено ещё с десяток популярных проектов. Это был мощный и влиятельный журнал, потому что наши социальные материалы бередили общество. Мы поднимали серьёзные темы из женской жизни. И дети-инвалиды, и семейное насилие, и женское трудоустройство, да разное. Занимались благотворительностью. По итогам нашей деятельности учредители приняли решение о создании Благотворительного Фонда «Единственная», которые вёл замечательные программы. А главное – это читатели. Популярность журнала зашкаливала. Приходили мешки писем, когда ещё не канули в Лету бумажные конверты. Помню, женщины писали: «Единственная» - мой лучший психолог…» Это драйвило и вдохновляло!

Я до сих пор сотрудничаю с моим любимым проектом, хотя он переживает тяжёлые времена, как и все журналы Украины.

 

Марина: Давайте поговорим о Вас самой. Как Вы думаете, с Вами легко? Вы открыты для общения?

 

Елена: Я совершенно открыта, откровенна, могу без купюр обсуждать практически любой аспект своей жизни, потому что «нет в нашей жизни ничего такого, чего однажды уже не случилось с другими». Хотя всё чаще мне кажется, что я социализированный интроверт. На контакт я иду свободно, но сама не ищу. Мне не скучно с собой. Считаю, что со мной легко, потому что я не из тех, кто «не поступается принципами». Я гибкая, компромиссная, не умею долго злиться. Бываю, конечно, и противная, но это для баланса))

 

Марина: Вы можете вспомнить какой-нибудь случай из жизни, который удивил Вас примером огромного великодушия, или такие вещи встречаются только в фильмах?

 

Елена: Знаете, я не люблю демонстративных поступков. А именно их часто путают с великодушием и щедростью. Когда я читаю что-то типа «он сбросил с вертолета на поселок, в котором она живёт, миллион алых роз», то всегда думаю: «Лучше бы водопровод в детском доме поменял…» Но водопровод – это тихо и незаметно, а цветы в небе над поселком – это же тема для новостной ленты! А настоящее великодушие, как правило, несуетливо. Свекровь моей подруги как-то лежала в военном госпитале. Подруга каждый день, после работы, ходила её навещать. Свекровь выписали, она уехала домой. А подруга (мы вместе работали, я её часто подвозила) продолжала почти каждый день выходить возле госпиталя. Примерно через неделю я её спросила: в чем дело, Клавдия Петровна вроде же уехала? И оказалось, что Аня моя ходит к иногородней женщине из общей со свекровью палаты: «Это же ужас какой - лежать в больнице целый месяц, когда к тебе никто не приходит…» И она ещё долго ходила к этой совершенно чужой, простой женщине из Винницы, носила ей гостинцы, разговаривала с ней, выполняла её мелкие поручения.

А ещё я знакома с киевлянкой, которая в страшном 2014 году приютила в своей квартире шестерых (!) стариков из Луганска! Шестерых! Представляете?! Когда я ей сказала: «Ну, ты героиня, я бы сошла с ума…», она ответила: «Ты не поверишь, я тоже схожу с ума каждый день… Дура я, а не героиня. Стараюсь пораньше уйти и попозже вернуться… » И её искренность ещё больше укрепила меня в мысли, что она героиня.

 

Марина: Если бы Вам была дана возможность вернуться в какой-нибудь день в своём прошлом и переиграть своё какое-нибудь давнее решение, что это было бы?

 

Елена: У каждого из нас в архиве есть нечто, за что нам стыдно или неловко, за что испытываем комплекс вины. Я не исключение. Главная моя боль связана с тем, что я была, как мне кажется, не самой лучшей дочерью.

 

Марина: Спасибо за ответ на этот вопрос. Своим читателям я хочу пояснить, что когда беру интервью, я соглашаюсь на то, что какие-то вопросы могут быть проигнорированы.

Скажите, когда Вы бываете неправы, легко признаёте ошибку или предпочитаете замалчивать её, чтобы не нанести ущерб авторитету?

 

Елена: Ущерб авторитету – это когда ты накосячил, но при этом, как ишак Шурика, упираешься и застреваешь намертво на своей колдобине. Я вообще считаю, что гибкость мышления – это главный маркер интеллекта.

 

Марина: Как Вы думаете, в каких ситуациях оправдана ложь?

 

Елена: В этом я не оригинальна, есть такое понятие как ложь во благо. И она таки есть – ложь во благо. Кому нужна правда, если она калечит жизни, делает людей врагами, портит настроение, ставит человека в неловкую ситуацию? «О, да ты поправилась!» - говорит мне при встрече шапочная знакомая. Зачем, скажите? Я разве не знаю сама, что я поправилась? А ещё я постарела. Это правда? Конечно. Но зачем мне это озвучивать?

Очень часто люди говорят правду не ради правды, а ради того, чтобы самоутвердиться, ублажить собственную ущербность или уравновесить свои комплексы. И не очень думают о последствиях. Или думают, но делают мелкие пакости умышленно. Поэтому я очень настороженно и даже брезгливо иногда отношусь к этим принципиальным «правдолюбам». Тем более что эта правда очень часто бывает лишь субъективным взглядом.

Приведу пример. Когда-то давно я знала, что моей подруге изменил муж. Но я прекрасно понимала, что «открыть глаза» - это просто разрушить пару. Или нашу дружбу. Когда слухи прошелестели, и подруга спросила меня об этом, я невозмутимо ответила: «Понятия не имею». С тех пор прошло более двадцати лет, они по-прежнему вместе, очень благополучны во всех отношениях. Дружим по сей день. Я солгала? Ничего подобного. Я сказала свою правду. А правда моя заключалась в том, что я не была намерена прорости чертополохом в чужих отношениях.

Правда нужна в судах. А в жизни… стоит носить в кармане кляп и иногда пользоваться, когда ужасно хочется сказать бесполезную правду.

 

Марина: На Ваш взгляд, доброта - это значимо, или «хороший человек - не профессия»?

 

Елена: Значимо, конечно. Только истинная доброта, а не «ах, я такая душка, плачу над раздавленной тушкой…» Была у меня такая коллега-рекламистка. Оплакивала букашек и спиленные деревца. А интриговала и гадила с такой изысканностью, что Мария Стюарт и Екатерина Медичи обзавидовались бы.

 

Марина: Расскажите о Ваших детях. Они взяли от мамы стремление творить?

 

Елена: Мои дети – самые лучшие в мире. Шучу, конечно. Хотя для меня, конечно, они лучшие. Детей двое: взрослый мальчик и пубертатная девочка. Дети разных пап, но оба рождены в большой любви. Что сказать о детях? Они у меня не отличники, не перфекционисты, не чемпионы, хотя, в принципе, всё, за что они берутся, у них получается хорошо. Дочка, например, свои первые деньги заработала в 9 лет, когда в художественной студии один бизнесмен купил её работы для оформления своего офиса. Из трёх приобретённых работ две оказались дочкины. Сын играет в футбол, страстный болельщик, креативит в пиар-агентстве.

Поскольку я вечно была занята, то дети мои росли, как бурьян. На каком-то этапе я поняла, что воспитание – это просто общий образ жизни. Они должны понимать, что, почему и как я делаю. Мы, родители, не должны играть дома какие-то роли, а просто быть собой. И главная моя радость в том, что дети нас не боятся и ничего от нас не скрывают. Два абсолютно разных человека, как садовый пион и дикий шиповник. Дети разных эпох. Сын – землянин, вполне реалистичен и надёжен, дочка – инопланетянка, своенравна и мечтательна. И вся моя жизнь сосредоточена на том, чтобы помочь им стать счастливыми.

 

Марина: Вы держите животных. Животные всегда требуют любви и ухода. А что они Вам дают в ответ? Чему, на Ваш взгляд, они способны научить?

 

Елена: На самом деле, я не сторонница того, чтобы в доме было много животных. Все хорошо в меру. Но как-то так получается, что у нас всегда животных больше, чем одно) Это какое-то магическое стечение обстоятельств. Сейчас у нас две пожилые кошки и две собаки-йорка – мама и сынок. Все животные у нас с историями, рассказы о них тянут на целую главу.

Животные в доме – это иллюзия того, что у вас всегда есть маленькие дети. И это очень ценно, кстати. Как бы тебе ни было лень, как бы ты не жалел себя и не хотел бы продепрессировать под одеялом целые сутки, у тебя ничего не выйдет. Ты всё равно встанешь, уберешь лотки, раздашь миски с пайком, поиграешь с одним, помоешь другого… И депрессии как ни бывало)

Животные – это эмоции. Нам бы поучиться у собак радоваться и быть счастливым от любой мелочи!

И ещё я разделяю традиционное мнение, что дети должны расти с животными. Для них это естественно и очень комфортно.

 

Марина: Ну и последний вопрос. Елена, расскажите о самой яркой в Вашей жизни мечте. Она сбылась, и это было счастье? Она сбылась, но это уже не имело значения? Она не сбылась, но уже и не надо? Она не сбылась, но ведь ещё не вечер?

 

Елена: В детстве, когда мои подружки кололи куклам уколы, взвешивали песок на весах из кирпича и доски или размахивали указкой в импровизированном классе, я делала вырезки из маминых журналов «Работница» и «Крестьянка» и клеила в каком-то своем порядке в общую тетрадь. Люди, которые создают эти журналы, казались мне небожителями. Я читала рубрику «Письмо позвало в дорогу», где журналист обязательно кому-то помогал восстановить справедливость, и мечтала, что однажды я тоже это сделаю. Чуть позже к журналам ещё добавилась газета «Семья», которую я читала от корки до корки, и тоже мечтала…

Уже в конце 90-х я поехала в командировку в Москву. Я была страшно занята, бесконечные переговоры, по три – четыре встречи в день. Я еле успевала нырять в метро и выныривать из него: пробки уже тогда были гигантскими. На фоне спокойного, даже несколько ленивого Киева мне это казалось безумием. И во всём этом хаосе я всё равно нашла время и напросилась в гости к главному редактору еженедельника «Семья». Проект тогда уже чувствовал себя очень скромно, современные таблоиды подавили его.

Но я сидела в маленьком кабинете, главред держала на руках вальяжную кошку, мы пили чай, и я неспешно рассказывала о том, как когда-то мечтала однажды переступить этот порог в качестве журналиста…

И мы обе готовы были всплакнуть. Каждая по своему поводу.

 

Мечты сбываются. И появляются новые. Так должно быть. А если они не сбываются, значит, это были не мечты…

 

Марина: Елена, я благодарю Вас за откровенность и уделённое мне время.

 

Елена: Спасибо, Марина, за удовольствие вспомнить и подумать.

 

23.07.2020

 

 

 

ЛЮБОВЬ ПОД СТАЛИНГРАДОМ

(Лидии Петровне Березниковой, фронтовичке,

моему университетскому куратору посвящаю)

 

Зимой,

под Сталинградом,

в сорок третьем,

Оглохнув от «Катюш» и ППШ,

Упала я в алеющем рассвете,

Чуть-чуть не добежав до блиндажа…

Мы брали высоту - в неравных силах.

Но верили, что все-таки дожмём…

А небо от отчаянья бесилось,

Срываясь то метелью, то дождём…

Я видела, как сквозь тугую сырость

Зловещей черепахой плёлся танк…

А перед ним с бутылкой смеси вырос

Мальчишка мой вчерашний - лейтенант…

Мы до зари сидели с ним в землянке,

И тихо вспоминали «до войны»…

Смотрели на свечу в жестяной банке,

Оплывшую как кружево луны…

Утихло пламя.

В темени чумазой

Мальчишка напоследок закурил…

Признался, заикаясь, что ни разу

По-взрослому девчонок не любил…

Струился свет в невидимую щёлку,

Душа и тело потеряли страх…

Колючую мальчишескую щёку

Я гладила ладонью до утра…

Зимой,

под Сталинградом,

в сорок третьем,

Упав на снег растрелянно-рябой,

Погибли мы в алеющем рассвете,

Но все-таки изведали любовь…

 

Елена Скачко (Полеви)