Бахтинов Вячеслав
О плагиате
12 июл 2020
Сегодня прочитал стих "Качели" автор Элис, где в комментах обвинили автора в плагиате, сказав, что концовка украдена у Khelgi. ( Причём тут Khelga?:))
Собственно вот стих и один из комментов:
Пряду магическую нить,
вплетая нежность,
и бабье лето,
и дожди,
и зим бесснежность,
Недолговечность мотылька,
пугливость лани,
и неспособность отвыкать,
и пыл желаний...
В тугую нить вплету ещё -
кромешность ночи,
когда тот сон,
мой вещий сон
тебя пророчил…
Но семь Законов Бытия -
не переделать…
Качнулась вправо жизнь моя,
качнувшись влево…
Коммент:
AK-49
сегодня в 13:03
"Качнулась вправо жизнь моя,
качнувшись влево" - где-то я это уже сегодня с утра читал... " Не у Кельги ли в Альбоме?!
А вот ещё один замечательный стих:
Вадим Месяц
ПРАВИЛА ДОРОЖНОГО ДВИЖЕНИЯ
Кристине К.
К своей студенческой подруге в синей блузке,
такой же синей, словно юбка у подруги,
Кристина едет по осеннему Нью-Йорку:
сначала в горку, а потом – под горку,
сначала влево, а потом направо,
на мостик, а оттуда в подземелье,
не то чтоб быстро или величаво,
а если честно – просто еле-еле,
что и пора бы чокнуться от скуки...
Она в мольбе заламывает руки...
Но всё же едет. Терпит перегрузки...
И что-то шепчет. (Что-то не по-русски.)
Она сегодня едет на свиданье,
которого ждала все эти годы,
чтобы часами слушать назиданья
великой жрицы музыки и моды,
к своей смешной соседке по общаге,
живущей нынче в центре мирозданья,
где так пестры народные гулянья,
но на домах одни и те же флаги,
где виден свет другого измеренья
былых веков и строгого уклада,
где, может быть, уже со дня творенья
так высока обычная квартплата...
Туда и направляется Кристина.
И путь ее необычайно тесен.
О где ты, ковылевая равнина
казачьих табунов и диких песен!
А здесь, куда ни глянь, ползет сосед:
Фольксваген, Бьюик или Шевролет...
(Вон вовсе марсианская бандура...)
Это и есть высокая культура –
невозмутимый сумеречный бред...
Горит зарей промышленная рань,
по стенам бродит матерная брань,
сжимается проспектов кубатура...
Кристина плавно едет через мост.
Уже проплыл за окнами погост
с расставленными белыми крестами...
(Хотя и с башен не достать до звезд,
сколь ни шепчи горячими устами...)
Кристина понимает, что почем:
что юбка – это лишь мануфактура,
что блузка – это лишь мануфактура,
пусть и шуршит под тоненьким плечом...
Она сказала: "Если будь пониже,
все небоскребы были бы – в Париже..."
(Она к тому же тонкая натура.)
И, между прочим, хороша собой...
А сотню лет назад – почти славянка,
не видевшая радостного танка,
что шел по Праге следом за толпой...
И я не видел. Это наш удел –
не видеть ничего, раз не родился;
пока не эмигрировал, не спился,
не стал самим собой, как и хотел.
Чтоб, глядя в пол гостиницы Савой,
твердить – а не пора ль родить ребенка?
Опять какой-то знак. Бензоколонка.
Хозяин шутит с пьяною братвой...
Да, этот мир бывает так похож
на наш.
И если я внезапно скисну,
боюсь, что, возвратясь в свою отчизну,
тогда лишь и пойму, чем он хорош...
Да что там я? Забудем про меня.
Не будем громко говорить по-русски.
Кристина едет по Нью-Йорку в синей блузке.
Что? Где? Когда? Так, в середине дня.
Да, в середине дня. До часа пик.
В стране правостороннего движенья.
(Простите, если снова на язык
приходят православные сравненья.)
Кристина едет. С нею едем мы...
Вот уже виден признак кутерьмы,
людское дно, плеснувшее наружу...
И если я обрел вторую душу,
то где-то здесь, в предчувствии сумы...
Оно у всех, мне кажется, в крови:
у саксов, у испанских разночинцев,
у негров в ожидании гостинцев,
у русских в ожидании любви...
Последние живут в другой округе,
то ль в местной Жмеринке,
не то в Калуге...
А что? Приехал, так давай, живи...
(Мы заворожены движеньем центрифуги.)
Ее подруга ненавидит этот город,
ее подруга гневно жмурит губки,
хотя живет в одном дворе с актрисой,
рок-музыкантом и великим Дантом.
Ее подруга, кроме синей юбки,
не обладает никаким талантом...
(Что, впрочем, рядом с вечностью – ничто.)
К тому же, музыкант уже немолод,
поэт гостит с просроченною визой...
И ты, шепча про это и про то,
в гремящем бриллиантовом манто
воюешь каждый день с ленивой крысой.
Кристина едет, будто бы к сестре,
что ей знакома вплоть до синей блузки...
Не помня, как сверкают на заре
мороз и солнце, соль на топоре,
кремнистый брег Подкаменной Тунгуски...
И лишь потом гремят замки кутузки
или звучат дуэли на горе...
Что? Где? Когда? Должно быть, в декабре.
Куда точнее, – просто в декабре.
Быть может, здесь, – но только в декабре.
Что очень далеко в календаре...
Кристина приближается к Деревне.
Привет тебе, последняя деревня.
Кристина жадно смотрит на деревья,
хотя их мало, но они – деревья.
Они стоят в горшках для распродажи:
березы, вязы, фикусы и пальмы...
И осень до сих пор глядит сквозь пальцы
на экспонаты в этом вернисаже:
на стариков у тихих барахолок,
затянутых в ремни бродячих телок...
И, если б не Кристина, я бы рад
влюбиться в них опять, во всех подряд...
Свобода по Бродвею носит мусор...
О где ты, молодой фотопродюсер!
Приди, взгляни в глаза моей Кристине,
не может быть, что нет тебя в помине!
Она же понимает, что почем!
Что где-то за обширными морями
она – совсем другая рядом с нами...
Совсем не та, но вовсе ни при чем...
Она сегодня едет в гости к маме!
И папе...
Что ей делать у подруги?
И друга, что лысеет от натуги
в связи с монументальными делами...
А что ей, кстати, делать у домашних??
И вот мотив осеннего разлада
подальше от превратностей вчерашних
несет ее заведомо куда-то...
Пречистая манхэттенская дева,
Кристина просто едет по дорогам.
Ведь если плакать – плакать о немногом
гораздо лучше, чем страдать о многом...
Когда ты уже хлопнул дверкой кэба,
катиться в пропасть, в грязь, пускай на небо,
куда приятней, если добровольно...
Опять велосипед. Гудок Линкольна.
Тупой шлагбаум. Снова переправа.
Родная речь давнишнего напева,
как будто жизнь, слегка качнувшись вправо,
качнется влево.
А вот и вдохновитель:
И. Бродский
Рождественский романс
Плывет в тоске необьяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необьяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необьяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необьяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не обьясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
Делайте выводы.)
И да, следуя логике этих "умников", все авторы, которые использовали в своих стихах строку "Как лист увядший падает на душу"- воры и плагиатчики.
Почитайте стихи автора
Наиболее популярные стихи на поэмбуке
