Леонид Демиховский

I

 

Не знаю, поздно ли мы засиделись у Сережи, зимой рано темнеет. Было тепло: снег таял. На углу у Гастронома, под желтым фонарем, ошивалась компания несовершеннолетних пьянтосов – тянули из горла какую-то дрянь. Человек здравомыслящий не стал бы испытывать судьбу, вот я и пошел вглубь района. Фонарик, как у звонко смеющихся вдалеке мальчишек, был мне не нужен, я провел всю свою сознательную жизнь в длинном ряду L-образных хрущоб по Волгоградской, каждый бугорок знал на ощупь. Да и идти-то недалеко, окна Сергея хорошо видны из моих. А дом обогнуть – минутное дело! Ну, пятиминутное: не срезать же по заснеженному двору...

 

Голые, хотя и густые кусты палисадников не могли скрыть фигуру такого размера. Я понятия не имел, откуда она взялась. Тяжелый топот раздался за спиной и заставил оглянуться примерно у второго подъезда. А оглянувшись, я мгновенно принял единственно верное решение: дать дёру. Черный расплывчатый контур был огромен, вдвое выше меня, и широк неимоверно. Хриплый баритон сквозь одышку свирепо пыхтел: “Стой, сволочь!”

 

Я никогда не был хорошим бегуном, а последние два-три года не то что бы совсем не бегал, но жрал не в меру, и меня изрядно разнесло. Плохо, конечно, быть склонным к полноте, но не в этом дело: ноги стали ватными, сердце забилось в истерике, кровь застучала в ушах. Думаю, что и глаза из орбит вылезли, но не стану врать, не видел.

 

Тем временем чудовище приближалось. Следовало немедленно привести план в исполнение. То есть, пошевеливаться. Я не нашел ничего лучшего, как бежать напрямую, по рыхлому мокрому снегу.

 

Эх, лыжи бы! На лыжах я навострился лет с пяти. Я тогда не выговаривал букву “л”, меня водили к логопеду. И я выпрашивал у отца “рыжи”. А он: “Скажешь правильно - куплю!”. Сказал! Однако ноги в мягких креплениях разъезжались, и удовольствия от новеньких “Телехан” было кот наплакал. Помогла соседка-одногодок. Переросток, она была выше меня на целую голову, и куда тяжелее. И гигантскими шагами ходила за мной с единственной целью: наступить на задник моей лыжи и полюбоваться очередным падением. Убегая от нее, я научился кататься. Убегая...

 

Ноги вязли в снегу, подснежная вода заливала ботинки. Я несколько раз упал, один раз – в лужу. Правый ботинок остался в последнем сугробе.

 

Плевать! Забегаю в подъезд. Теперь на четвертый этаж. Господи, помоги оторваться! У меня ведь и ключей-то нет… Скачу через две ступеньки – короткие ноги через три не позволяют. Вконец задыхаясь, изо всех сил выдавливаю кнопку звонка…

 

— Мама! За мной Баба-Яга гонится!

 

— Что ты, деточка, успокойся, господи, да на тебе лица нет! Кто тебя так, мальчишки? Ты мокрый весь!

 

Громовые удары в дверь. Мама не из пугливых – росла в детском доме.

 

Прихватив из ванной валёк, открывает дверь. Я не вижу, что там происходит: корчусь от страха за стеной. Слышу только запальчивые голоса, затем более спокойные, и тут же решаю, что сошел с ума: не понимаю ни слова! Наконец, дверь хлопает, и мама возвращается в дом. С моим ботинком в руке. Казалось, она выменяла его на валёк.

 

— Этой пожилой женщине, объясняет мама, мальчишки светили фонарем в окна каждый вечер. И выкрикивали оскорбления. А сегодня она решила поймать кого- нибудь из хулиганов, но по ошибке бросилась за тобой.

Ничего себе, “пожилой женщине”!

Мне восемь лет…

 

Назавтра:

— Мам, ты знаешь, а Наташка вчера видела, как я от этой старухи убегал. Она сказала, что не перенесла бы, случись с ней такое. И ты знаешь (я перешел на шепот), еще она сказала, что люди говорят, что бабка эта – …еврейка! Думаешь, врут?

 

Родители как-то странно переглянулись.

— Гм, – почему-то замявшись, но с веселыми искорками в глазах, сказал отец, нужно было тебе раньше объяснить, да вот как-то не случилось… Видишь ли, Леня, ты тоже еврей...

 

Если бы не искорки, я бы сейчас не писал рассказ. Я бы умер от разрыва сердца. В тот самый момент. Моя чувствительная совесть не вынесла бы гнёта ответственности за, пусть и непреднамеренную, принадлежность к чему-то, о чем нужно говорить шёпотом. Как, к примеру, о том, откуда берутся дети. Но искорки оставляли надежду: папа иронизирует. Может быть, я сам виноват. Может, с родителями о евреях говорить вообще не следовало. Может, это не принято. Это всё нервы. После вчерашней истории. А то кто бы стал дома непристойности повторять?

 

-—…и Алик с первого этажа, и Шики, и Тамара, и тёти… Помнишь Раису Израилевну, твою любимую воспитательницу? И она.

 

Господи, безутешно думал я. Какой кошмар! А с виду - люди как люди. Просто всемирный заговор какой-то!

 

Кассилевский Оська озадачился кошкой. Я, засыпая, бормотал: Карл Маркс! Ленин – на четверть… Энгельс и вовсе не был... Счастливый!

 

II

 

Утро. Молодой женский голос.

 

— Правильно, киргизы, казахи… Ну, активней, какие еще народы живут в нашей стране? Чья это рука? Демиховский Леня!

 

— Евреи!

 

НЕМАЯ СЦЕНА.