Перцевая Людмила

Артур Кларк в середине ХХ века написал роман "Большая глубина", время действия в котором обозначил наши дни. Фантаст смело предположил, что за 70 лет человечество решит насущные проблемы, обществом будет управлять единое планетарное правительство, техника и технологии будут развиты и поставлены на службу человеку, космос завоеван.

Евгений Водолазкин в своем романе "Авиатор" тоже решил перебросить человека на 70 лет вперед, сделал это мастерски, с большой художественной выдумкой, опираясь при этом на реалии. Отчего же меня не покидает ощущение после прочтения этой книги, что писатель, выражаясь языком картежников, передернул карты - и сделал это сознательно?

Роман этот издан не вчера, он уже завоевал престижные премии и переведен на многие языки, завоевал популярность. Водолазкина уже именуют кто русским Умберто Эко, кто - Маркесом. Меня вполне бы устроило и его русское амплуа, после романа "Лавр" он сам себе имя! Книга эта у меня стала если не настольной, то, безусловно, любимой - по тому заряду заложенной в ней доброты и милосердия, художественной искренности и честности. А ведь время действия "Лавра" - далекое средневековье, если не чума, так холера, смерти и горести, но духовный подвиг главного героя просветляет душу читателя, ему веришь, сочувствуешь, проникаешься любовью.

С полным доверием к перу Водолазкина бралась я и за "Авиатора". Роман сделан искусно, с писательской фантазией, герой существует одновременно как бы в двух измерениях - воспоминания уносят в прошлое, глаза пытаются постичь настоящее, в котором Иннокентий оказался. Картины эти бесконечно переплетаются, путаются возрасты, фамилии, амплуа героев. Интрига не отпускает читателя.

Коротко о сюжете: молодой человек, рожденный на рубеже веков, встретивший юношей Октябрьскую революцию, полюбивший прелестную девушку (в этом возрасте трудно определить, какое событие важнее!), по наговору оказывается на Соловках. Страшные испытания в концлагере завершаются медицинским экспериментом: его замораживают в азоте (вот она, фантастика!) и через 70 лет благополучно размораживают. Так из 30-х он оказывается в 1999-м, пытается адаптироваться и понять, что с ним произошло.

Художественный прием изыскан и обоснован: сначала Иннокентий вспоминает детали, запахи, звуки, имена, потом все это оформляется в картины, лица и личности, начинают вырисовываться жизненные коллизии... По совету доктора Гейгера, «размороженный» ведет дневник. В этом процессе познания себя рядом с главным героем всё четче обозначаются характеры и тех, кто поблизости - людей из другого времени. К концу романа писатель дает им тоже перо в руки - они пишут свои дневники, так создается иллюзия объемного взгляда на одни и те же события. Потом обозначения авторов под страничками дневника исчезают: читатель либо догадывается, где доктор, а где пациент, либо это уже не имеет значения!

А что имеет значение? В романе есть ключ к пониманию этой загадки. Цитирую:

«Рай – это отсутствие времени. Если время остановится, событий больше не будет. Останутся несобытия. Сосны вот останутся, снизу – коричневые, корявые, сверху – гладкие и янтарные. Крыжовник у изгороди тоже не пропадет. Скрип калитки, приглушенный плач ребенка на соседней даче, первый стук дождя по крыше веранды – всё то, чего не отменяют смены правительств и падения империй. То, что осуществляется поверх истории – вневременно, освобожденно».

То есть для героя (подразумевается - что в этот момент и для читателя) скачок во времени не так уж и ошеломителен, всё в этой стране как прежде, во времена революционного перелома: грязные вонючие подъезды, страшные больницы, где за пациентами некому ухаживать, опустившиеся люди. Про старуху-пациентку Катю Иннокентий скажет себе: "Она бы и на Соловках не пропала", - как бы сближая времена и обстоятельства.

Всплывают персонажи из того давнего, забытого времени - живые! - вот только любимая девушка Анастасия и палач Воронин сильно постарели, к сотне возраст подходит! Но зато внучка - разумеется, Настя - очень похожа на свою бабку в молодости. Всё повторяется, и любовь тоже, пусть немного по-другому, но повторяется! И даже будет у Иннокентия ребенок от Насти, девочка. Теперь он может и уходить – вслед за своими современниками.

Изменились запахи, звуки, детали? - Но это всё так не существенно, главное - не меняется за сто лет Россия!

И в этом главный исторический подлог художественного произведения, посыл, который транслируется читателю с большой эмоциональной силой. Это как раз то, что меня больше всего потрясло и возмутило. Осмысленно ли, сознательно ли, но "Авиатор" в этом плане символичен и значим, как резюме духовных исканий всех писателей постперестроечных времен, на сто лет отстоящие от Октябрьской революции.

Подчеркну одно очень важное обстоятельство, обозначенное заглавием романа: главный герой не был авиатором, он в той, прошлой жизни, еще никем не успел стать. Но, как все мальчишки, страстно увлекался воздухоплавателями, бегал смотреть, как взлетают первые аэропланы. Ему казалось, что оттуда, сверху, все видно по-особенному четко, обобщенно, значимо! Видимо, писатель намекает, что и его роман вот этим взглядом сверху (не сказать бы - свыше!) проникает в самую глубь неизменного круговорота вещей: "Все будет так, исхода нет..." - как приговорил Блок.

Но я-то эти десятилетия не спала! Как и миллионы моих современников, проживавших в реалиях советской эпохи! Каждый конкретный роман о тех временах с большой убедительностью, с разной степенью талантливости, даже гениальности, оглядываясь на прошлое, повествует мне все о тех же Соловках и лагерях, о страшном времени социального излома, и приговаривает, приговаривает, приговаривает это время!

Вот самые яркие произведения, написанные уже после распада СССР: "Обитель" З. Прилепина, "Зулейха открывает глаза" и "Дети мои" Г. Яхиной, "Пирамида" Л. Леонова, теперь вот "Авиатор".

Водолазкин перебрасывает своего героя из-под давильной машины тирана Сталина - в безумные 90-е, когда индифферентный пьяница Ельцин вообще ничем не управлял: "Берите суверенитета, кто сколько сможет..." И вообще всего берите и тащите, кто сколько захватит. Казалось бы, воплотился лозунг: "Государства должно быть меньше, всё отрегулирует рынок", - а демография зафиксировала, что самоубийств в 90-ые было больше, чем погибших от сталинских репрессий! Отрегулировал рынок…

Две страшные пиковые точки в «Авиаторе» сближены, чтобы показать: да тут всегда так, по другому не бывает... Как же не переводить эти романы на все языки мира, для изучения этой загадочной страны варваров, которые сами над собой устраивают страшные эксперименты - и не меняются! Откуда там какие-то достижения могли возникнуть? Где объяснение?

Да, советская эпоха была по историческим меркам совсем недолгой. И как за такой короткий срок можно было решить задачи, неразрешимые на тот момент в развитых странах? Так стремительно наладить социальные лифты? КАК?

Нам лишь в связи с пандемией напомнили, что эпидемиологическая служба организована и развернута была в СССР необычайно эффективно, в кратчайшие сроки, а говорить о подвигах наших исследователей и врачей было нельзя, - спрашивается, почему?!

Всеобщее образование по единым стандартам во всех республиках – США и сегодня не могут себе этого позволить, слишком затратно! Доступная медицина, которую даже "оптимизация" на западный манер пока не сумела окончательно уничтожить. Мы-то грешили, что ее уровень низок, пока своими глазами не убедились, что и в США, и в Германии, и в Израиле ДВЕ разных медицины, для тех, у кого есть деньги, и для всех остальных. А у нас, между прочим, еще в довоенные годы появились детские поликлиники, педиатрии в таком реальном воплощении и сегодня нет нигде, кроме России.

Высочайшая культура во всех ее проявлениях, от сети библиотек до консерваторий, до театров оперы и балета. И нечего смеяться, в балете быть впереди планеты всей – тоже не фунт изюму! А сеть музыкальных школ, которые перестройка чуть не ликвидировала, да наши мэтры от музыки отстояли…

Права женщин, которых в Великобритании еще лет 50 добивались.

Только сегодня как-то стыдливо заговорили, что в "застойный" брежневский период рост ВВП в СССР составлял около 7% в год. Сеть геологоразведочных изысканий покрыла всю территорию огромной страны, всем отделившимся республикам оставлены шкафы бесценной геологической информации, на государственном уровне ни одна самая развитая в мире страна такого не проделывала. И на все эти преобразования нужно было подготовить миллионы грамотных работников - в училищах, ФЗО и ПТУ, в ВУЗах и академиях. У нас было самое грамотное население в мире! Победа в страшной войне. Космос...

Я сбивчива и сумбурна. Мне даже как-то совестно все это проговаривать - мои современники все это знают. А внуки уже нет, они считают, что Галина Вишневская исключительно силой таланта выросла и стала звездой, какое отношение к этому имеет государство! А к Лемешеву, к Улановой?.. К ученым, которые с падением железного занавеса рванули за границу? Имеют право! Я коварно спрашиваю: «А ты платишь за обучение в МГУ?» Внук возмущается: «Почему я – плачу? Мне платят стипендию, что тут такого, ты о чем?»

Недавно на очередной передаче у Волгина (ТВ, Игра в бисер) шел разговор об исторической художественной литературе, вспоминали писателя эмигранта Марка Алданова и его исторические романы, рассуждали, имеет ли жанр перспективы. (Пиарятся, раскручиваются и находят живейший отклик у читателя всевозможные фэнтези, почти заменившие историческую прозу). Один из собеседников вспомнил, что его друг из писателей страстно хочет написать роман на историческую тему из советского прошлого. Все хором согласились, что пора! Общество заждалось.

Конечно, писатель, а вслед за ним и читатели жаждут острых сюжетов, трагических перипетий, значимых героев. А я бы добавила: и честного взгляда на исторические события. У Александра Кабакова как-то спросили, не хочет ли он написать роман о советской эпохе? И он с пренебрежением бросил: "А что там интересного, я уже эти времена и не помню". Перед этим с таким же пренебрежением отозвался о Максиме Горьком, как о "неумном писателе".

А Горький, между прочим, написал "Жизнь Клима Самгина", бесценное свидетельство о своем времени. Алексей Толстой оставил нам "Хождение по мукам", Михаил Шолохов - "Тихий Дон". И это мои современники хорошо помнят, не уверена, что читают внуки. Но это все - знамение переходного периода, великого излома. А созидательная сущность эпохи разве не стоит такого же яркого, полноценного отражения?! Или промолчим, пусть всё, что было сделано за годы этого стремительного рывка останется тайной, которая уйдет вместе с нами в могилу?

Писатели не решаются, но афроамериканские страсти в США, подхваченные по всем странам Запада, показали, что сегодня самой значимой и востребованной становится фигура историка, честного и нелицеприятного толкователя времен не столь отдаленных. Пока по всей земле, в больших и малых государствах сносят памятники и запрещают книги, фильмы, а самая важная информация хранится под грифом "совершенно секретно", майданы с глупыми пацанами, толпы, которые в неосознанных протестах топчут себе подобных, будут длиться, бессмысленно и бестолково. А цивилизация наша будет заворожено крутиться по кругу.

 

Как там у Водолазкина? - Проходят империи, остается крыжовник и скрип калитки... И только в самом конце Иннокентий вспоминает, что Зарецкого он убил, так что посажен был не по наговору, а за реальное преступление. Пусть плохого человека, но убил - и только перед самым своим уходом раскаялся.