Перцевая Людмила

- Оно действует в своем праве: требует правильного согласования, исключения надоедливых повторов и включения в игру синонимов, разбивки длинных периодов на отдельные предложения – для более легкого восприятия текста. А кроме того восстанавливает фразеологизмы, произвольно разбитые автором, проверяет по словарю сочетаемость глаголов с определенными существительными и так далее – до бесконечности!

И в самом деле, как можно допустить на поля конкурса вот этакое предложение:

«Возню увеличивали дворовые, приходившие просить Ильича купить в городе – той иголок, той чайку, той деревянного маслица, тому табачку, и сахарцу столяровой жене, успевшей уже поставить самовар и, чтобы задобрить Ильича, принесшей ему в кружке напиток, который она называла чаем». А когда всё повествование пестрит фразами вроде этой: «Анютка, Поликеева старшая дочь, несмотря на дождь с крупой и холодный ветер, босиком стояла перед головой мерина, издалека с видимым страхом, держа его одной рукой за повод, другой придерживая на своей голове желто-зеленую кацавейку, исполнявшую в семействе должность одеяла, шубы, чепчика, ковра, пальто и еще много других должностей». Тут не только нынешняя словесница, но и свой брат литератор крякнет и молвит: «Да, редакторским пером тут надобно бы пройтись!..»

И крякали, и взыскивали, но пишущий почему-то не давался! Поди-ка и сами правщики такое вытворяли, что их и к печати допускать не следовало! Ну вот, к примеру.

«Да, я мечтал изо всех сил и до того, что мне некогда было разговаривать; из этого вывели, что я нелюдим, а из рассеянности моей делали еще сквернее выводы на мой счет, но розовые щеки мои доказывали противное. Особенно счастлив я был, когда, ложась спать и закрываясь одеялом, начинал уже один, в самом полном уединении, без ходящих кругом людей и без единого от них звука, пересоздавать жизнь на иной лад».

Любой критик воскликнет: щеки-то тут причем?! Да и вообще какое-то нелепое объяснение мечтательности…

В своем произволе авторы вообще доходят до нарушения всех норм и стандартов в своих художественных текстах, ставя в тупик и редакторов, и критиков, и, разумеется, читателей.

«Пухов шел, плотно ступая подошвами. Но через кожу он все-таки чувствовал землю всей голой ногой, тесно совокупляясь с ней при каждом шаге. Это даровое удовольствие, знакомое всем странникам, Пухов тоже ощущал не первый раз. Поэтому движение по земле всегда доставляло ему телесную прелесть – он шагал почти со сладострастием и воображал, что от каждого нажатия ноги в почве образуется тесная дырка, и поэтому оглядывался: целы ли они? Ветер тормошил Пухова, как живые руки большого неизвестного тела, открывающего страннику свою девственность и не дающего ее, и Пухов шумел своей кровью от такого счастья».

В таком повествовании затруднишься с правкой, тут переписывать начисто надо! А после того, как перепишешь правильно, с соблюдением всех норм словосочетаний и согласования – ничего и не останется. Как редакторам быть, пропускать все это …слововращение?!

Вопрос риторический, ответа на него нет, да и не требуется, потому что в этом слововращении и заключается художественная ценность текста. Или нет. Так в корзину его или в вечность? Вычистить или выпустить в жизнь во всей многоэтажной неуклюжести? И почему оно читается на одном дыхании, как некое откровение – которое еще и разгадать надо!

Я знаю одного автора, владеющего безупречным русским языком, без единого изъяна и мельчайшего огреха. Он выдает предложения на пол страницы, а то и больше, с точным выражением смысла, сцеплением в ткани повествования с другими такими же объемными периодами, не затрудняясь подбором слов, лексика у него богатейшая! Когда я читаю Леонида Леонова, я наслаждаюсь богатством, выразительностью, аристократической изысканностью русского языка – и его возможностью складываться в …«Пирамиду». Гурман литературных застолий Дмитрий Быков подозревает, что даже ушлые филологи не в состоянии проникнуть в стройные великолепные творения Леонова! И он прав, для меня чтение духоподъемных прекрасных романов Леонова и наслаждение, и тяжкий труд, зараз более 50 страниц не одолеть. Это вам не какой-нибудь Акунин, которого читаешь на ходу, хоть с тарелкой борща, хоть с бубликом и чаем, хоть вперемежку с разговором. Леонов требует затворничества и сосредоточенности. И кто бы отважился дать ему совет писать попроще, разбить свои периоды на предложения, и посетовать, что слишком уж он умничает!

У нас тут одна дама ходит по всем конкурсам и всем подает один универсальный совет: не выдавать первым предложением всю суть абзаца, поинтриговать, открываться где-нибудь в конце… А еще строго указывает, не путать стили и времена, мол, какие в наше время «версты»?

Указаний, советов, переписываний набело хватает от строгих ревнителей норм и правил, как и строгих окриков: «Вам замечание сделали, исправляйте, благодарить должны за науку!» И благодарят!

Хорошо, что это только внутренняя наша игра, школа графоманов, где научат всему сразу, и сонеты сочинять, и картинки к ним рисовать, и предложения строить без инверсий. Это Горький, который страстно хотел быть поэтом, но… не умел, мог в прозе допускать игру с инверсиями, этакий поэтически возвышенный стиль прозы, а вам и в стихах недопустимо менять порядок слов в предложении.

Подлежащее, сказуемое, дополнение, определение…