Чуднова Ирина

Этот диалог начался под конкурсом

(кто бы мог подумать, Квалификация весны 20-го — это 1400-й по счёту конкурс на Поэмбуке!) я стала отвечать и написала довольно много для комментария, поэтому решила перенести диалог в дневник.

 

Ирина Чуднова:

 

Нельзя заставить любить то, что не любится. Это нормально. Но, зачастую, причина нелюбви в незнании, в узости кругозора. А узость кругозора в небольшом вместилище. Люди ходят по привычному кругу, который очертил им образовательный процесс ещё в молодые годы. Всё, что не попало в этот круг, не освящено, не сакрализировано этой первичной культурной фиксацией, и потому находится за пределами освещённого круга, за которым волки и страшно. У тех же Бродского, Тарковского, Сосноры и множества других, имён которых многие любители Пушкина и Лермонтова даже не слышали, знаний и любви о Пушкине и Лермонтове больше, чем у воинствующих поборников Пушкина, Лермонтова и того же Есенина. Поэтому для них это выбор не между Пушкиным и Бродским, а между тем, что были силы взять (потому, что была молодость), и тем, что сил взять уже нет, так как импринтинг уже случился и второй раз в ту же реку не ходится.

 

 

Алексей Доценко:

 

Бывает так, что причина "нелюбви к тому, что "не любится" состоит не в узости кругозора, происходящего из "небольшого вместилища" индивида, а как раз напротив: в силу его широты и значительности. Многие прошли образовательный процесс в молодые годы, а после вырвались за пределы освещённого круга, обнаружив там не волков, но эволюционировавшую "несакрализированную вторичную культурную фиксацию", которая часто уступала первичной по качеству. Разумеется, любители Пушкина и Лермонтова внимательно читали Бродского, Тарковского, Соснору, Рыжего, Кушнера, Шварц, Чухонцева и даже Павлову с Полозковой, но, в силу эстетических вкусов, не нашли большой красоты (а иногда и глубины) в творчестве последних. Подобным образом любители Брюллова с Ивановым в галереях обходят стороной залы с живописью цветового поля, а любители Глинки с Чайковским не посещают концерты атональной и серийной музыки. Воинствование же, к сожалению, наблюдается со стороны поборников современной ассоциативной поэзии, воспитанных без достаточного "первичного импринтинга", зато самоуверенно полагающих, что, напр, грамматические рифмы есть часть устаревшей поэтической парадигмы, объявляющих "штампами" вполне благозвучные и понятные словосочетания, при этом абсолютно недопустимые и явно смешные конструкции объявляя находками и шедеврами.

 

 

Ирина Чуднова:

 

Алексей, я вроде бы написала "зачастую причина нелюбви" — то есть, есть случаи и не попадающие в эту выборку.

Вы — случай особенный, при высокой образованности, начитанности и насмотренности, явно у вас не недостаток эстетического опыта, в этом вас не упрекнуть, у вас что-то другое, я не могу разобраться, что именно. Может быть, недостаток структурированности этого всего, или не промытое искажённое стекло, сквозь которое вы смотрите на мир, или оно же, но тенденциозное, а может быть недостаток открытости восприятия — всё, что непохоже на условно любимое, вызывает отторжение, под которое подводится база.

 

От того, что любители барочной живописи не посещают залы импрессионистов или конструктивистов, ничего не происходит, это не проблема. И что любители Пушкина не покупают книги Елены Шварц тоже не проблема, это ведь вопрос выбора, во что вкладывать своё время, деньги и интерес.

 

То, о чём мы говорим сейчас, это другой вопрос — ведь фарш невозможно провернуть назад. никакая эпоха в искусстве не длится бесконечно, по-настоящему талантливый человек в 21-м веке не может быть эпигоном и даже продолжателем Пушкинской стилистики, так как вызовы у времени другие, и формы другие, мир другой, искусство ищет нами ответы на вопросы времени.

Конечно, можно век 21-й жить веком 19-м и даже 18-м, почему же нет, если эти формы сродственны автору. Но как остановить время, которое желает говорить нами, живущими, адекватно самому себе?

 

Есть прекрасная книга — "Поэтический словарь" Квятковского, оттуда можно почерпнуть массу приёмов для стихосложения и стихопонимания, по сути, в современной поэтике ни один приём не дискриминирован. Есть и поборники точных рифм, и поборники рифм ассонансных-диссонансных, составных и так далее (кстати, интересно проследить, как вообще развивается рифма в русской поэзии — от дискриминации всего неточного в 18-19, до значительного расширения поля созвучий в Серебряном веке), этим всем арсеналом или только его частью можно пользоваться и сейчас. И дело не в том, что штампы или граммаческие рифмы обязательно плохи, дело зачастую в том, что кроме констатации наличия их в стихотворении, о нём больше и сказать-то нечего. Поэтому, дело не в плохости этого всего, а в том, что кроме старой формы (ну, хорошо, классической), в стихотворении нет никакого содержания, кроме банальности. Когда есть, тогда обычно не говорят ни про рифмы, ни про штампы, фокус внимания говорящего переключается на более содержательные вещи.

 

Я как не против классических форм, я отлично понимаю, что в тексте не может быть всё новое, и новизна хороша, когда у неё есть фон.

Тот же Андрей Тавров пользуется классическими размерами, и рифмы у него часто совсем обычные, многажды виденные, и не привлекающие к себе особенного внимания, так в его стихах много другого, чтобы привлечь внимание к говоримому.

 

Но когда всё уже миллион раз виденное, всеми использованное, и форма, и содержание — о чём тут приходится говорить? Любишь читать Пушкина, читай. Хочешь писать, как Пушкин — нельзя запретить, но ведь на своих страничках обычно это может быть в каком угодно количестве, для себя и для друзей, для любителей того же. Претензий там редко кто высказывает.

Претензии начинаются тогда, когда это попадает в конкурс, то есть, в пространство, пусть суетливой и недостаточной, но всё же оценки и критики.

 

Многие авторы начинают писать с привычного по детству подражания Пушкину, Лермонтову, Ершову, Некрасову, Тютчеву. Они даже не осознают своё подражательство, просто пользуются калькой того, что есть в памяти, того, что выучено в школе. По сути, пользуются архетипом. И это нормально, архетип — это наше, человеческое, мы проходим эту стадию для того, чтобы не изобретать каждый раз колеса заново. И каждому сочиняющему в начале кажется, что он если не гений, то большой талант, вон как складно и ладно у него выходит!

 

И с этим он идёт сейчас публиковаться в сеть. Раньше шли в газеты, издательства, в лито. Только тут, если повезёт, начинается критика. В данном случае — сеть тоже велика и разливанна, поэтому сперва приходят единомышленники, с которыми хорошо общаться. Критика бытует в конкурсах. Контекст конкурса предполагает ранжирование, ответ на вопрос, почему эти стихи лучше тех, и всё это в условиях нехватки времени, особенно, если конкурс большой, проще написать, что рифмы не очень современны, речь заштампована, чем высветить и подробно показать, что в стихотворении и нет ничего содержательно нового, интересного. Отзывы в конкурсах нужно уметь читать через призму ситуации, момента, личности критика. Чтобы понимать, слушать оценщика или нет, дело он говорит или не особенно, стоит посмотреть на его собственные тексты, присмотреться к нему, поинтересоваться, что он ещё пишет и говорит. И уже потом решить для себя, прислушаться или нет. Бывает ведь, когда понимающий человек в суете не заметил, сместил акцент восприятия.

 

В конкурсах слетает корона «я гений, прочь сомненья!» (не у всех), но слетает. Это нужно пережить, отрефлексировать. Отделить неприятный удар по самолюбию от полезных выводов из слов критиков. И вот с этого момента и начинаются вопросы к самому себе — вот я пишу, а для чего я это делаю? что я хочу сказать? с кем я говорю своими стихами? и так далее.

 

Читатель же, если он разносторонний и не нацеленный на одно лишь потребление того, что он привык и любит потреблять, может и должен уметь оценить то, что за пределами его предпочтений, если он претендует на объективность. Именно поэтому критиком быть трудно и плохо, профессия сейчас практически вырождающаяся.

 

 

Поскольку получилось много, публикую это в дневнике.

 

Автор иллюстрации Евгения Двоскина