Чернова

Кино – это диагноз культуры, это политика, это национальность, и в рамках сегодняшней серии Невиданного кино мы будем говорить про «Рай и ад» Акиры Куросавы.

 

Сразу замечу, что мнение российских критиков и любительские рецензии на Кинопоиске я не читала, так что полемический синтез здесь только с подстрочником эссе от Джеффри О’Брайена. Будет много слов, будет много спойлеров, поиграем с возможными смыслами, так что - «все события вымышлены», любые совпадения не случайны.

 

Итак, «Рай и ад».

Нет.

Начать следует по-другому.

Итак, Акира Куросава.

 

Возможно, вы видели его картины. Возможно, вы слышали фамилию. Но если не видели и не слышали, то давайте сделаем лирическое отступление и скажем, что в «большом кинематографе» прошлого века есть маленький пантеон из «внесших вклад», «изменивших взгляд», «оказавших существенное влияние».

Так вот, в этом пантеоне Куросава – один из небожителей.

За манию переносить сюжеты классической европейской литературы в родные реалии он, кстати, и дома, и заграницей считался самым «западным» из японских режиссеров. В его фильмографии - «Идиот» по Достоевскому, «Трон в крови» по Шекспиру, «На дне» по Горькому.

И вот за них Куросава самый «западный».

Ничего «западного» он в себе не видел. А видел он в себе сферического японца в вакууме. И на самом деле, так оно и было. Потому что «Идиот» - это не про князя Мышкина, едущего из санатория в Петербург, это про Кендзи Камеду, который из плена – в метель над Саппоро. Чувствуете нюансы? И при этом «Идиот» Куросавы - лучшая экранизация «Идиота» Федора Михайловича (хотя бы для меня).

Вот такой сферический японец.

С томиком Достоевского под татами.

Но если мы бросим беглый взгляд на эпоху и на социальный слой, к которым принадлежал Куросава, то увидим, что для такого сферического японца как раз и было нормой воспитываться на Шекспире, Бальзаке, Достоевском, Бетховене и Шуберте. Родился Куросава в 1910, в семье бывшего армейского офицера, с букетом почтенных самураев в роду. На дворе стояла эра Мейдзи, то есть время, когда увлеченность иностранной культурой еще не сгинула под напором националистских течений. Для молодого Куросавы европейская система взглядов была настолько глубоко ассимилирована, что уже являлась неотъемлемой частью менталитета. Поэтому «Трон в крови» и «На дне» - не экзотические переносы чужедальних характеров в пейзажи острова Хоккайдо, а детальные исследования той социальной среды и тех периодов японской истории, в которые Куросава поместил своих собственных героев.

 

«Рай и ад» - кино совершенно другое. Во-первых, оно про современность (но не совсем). Во-вторых, экранизация американского триллера, книги Эда МакБейна «Королевский выкуп» (но не совсем). И в третьих, это фильм, вышедший на экраны незадолго до того, как подобные триллеры стали пользоваться большим успехом (тут совсем-совсем и - продолжительные аплодисменты).

Куросава исследовал современность и ранее. Но «Рай и ад» более холодный, более отстраненный. Не такой душераздирающий, как «Ikiru», не такой жестокий (хотя, и не менее презрительный) в критике корпоративной системы, как «Плохие спят спокойно», и не настолько романтизирующий преступность, как «Пьяный ангел».

 

Но давайте уже его «смотреть», давайте уже над ним думать, анализировать противоречия, разгадывать визуальные коды и делать выводы, почему кино – это не IMAX и не на «тупо поржать», а диагноз культуры, политика, национальность.

 

Начинается фильм с титров (зачеркнуто) с круглого стола, причем в прямом и переносном смыслах.

В прямом смысле – на столе туфли, много-много женских лодочек, и вы не понимаете, почему там именно женские лодочки.

В переносном – за столом не рыцари и не король Артур, скорее, их полные противоположности: три жадноватых топ-менеджера, один скользкий помощник «принеси-подай-пошел-вон» и волевой, высокомерный, легко впадающий в гнев управляющий фабрикой «Национальная обувь» (ага, вот почему там женские лодочки).

Жадноватые топ-менеджеры глубоко переживают, что фабрика не зарабатывает ни йены, туфли в производстве стоят, как стелсы, а отсутствующий в кадре директор – старый консервативный дурак, которому только армейские ботинки шить. Но есть один конгениальный план, как порешать все проблемы. Запустить в производство дешевую картонную модель, склеенную рыбьим жиром японской кильки, а против директора объединиться и выбросить самодура в море. Не хватает только грамма акций, а у высокомерного управляющего этих акций целый килограмм.

Обладатель килограмма (по имени Кинго Гондо, с лицом и мощной, просто тигриной энергией потяжелевшего Тосиро Мифуне) слушает вальяжно и периодически снисходительно пофыркивает в усы. Топ-менеджеры пришли к нему домой, он – хозяин и пространства, и положения, и в целом не против конгениального плана, просто ждет, когда гости аккуратно подведут к предложению сделать новым директором «Национальной обуви» именно его.

И тут выходит маленькая неувязочка.

Топ-менеджеры такого не предлагают.

И это важный момент.

В Гондо сразу включается «За правду! За Родину!», картонную модель он рвет вдрызг, невежливо объясняя топ-менеджерам, что она – дерьмовая в зародыше, что пусть те туфли, которые фабрика выпускает сейчас, стоят дорого, но зато они, как британские почтовые ящики, а с британскими почтовыми ящиками, известное дело, можно даже на танки ходить, настолько они качественно сделаны. Что касается старика-директора, он хоть и дурак, но понятия у него правильные.

Оскорбленные в лучших чувствах топ-менеджеры выгоняются пинками, и тут жене и помощнику «принеси-подай-пошел-вон» с радостным потиранием рук сообщается, что акций у Кинго Гондо не килограмм, а два, и вот буквально сегодня Кинго Гондо прикупит еще и третий, - не важно, что ради этого пришлось заложить абсолютно всё имущество (и одну почку). Важно только то, что он сам сделает себя директором фабрики и, наконец, станет шить те британские почтовые ящики, которые ему нравятся: удобные, ноские, но стильные. А деньги (и почка)? А деньги там после заработаются (почку в процессе зарабатывания он прирастит себе сам).

И собственно, мужик Гондо небезгрешный, но цельный, с внутренним несгибаемым стержнем, и понятия у него правильные.

И собственно, с такой завязкой зритель говорит себе «ну, ясно, ну, понятно» и уже морально готовится к чему-нибудь вроде «Председателя» с Тосиро Мифуне в роли Михаила Ульянова – это картина о том, как волевой решительный мужик разоренный войной колхоз поднимал, лучший фильм за 1966 год по опросу журнала «Советский экран».

Так вот – нет.

Не дождетесь.

Потому что на семнадцатой минуте фильма, который длится два с половиной часа, вся невинная благодать с намеком на социалистический капитализм (не спрашивайте меня, что это такое, я так и не увидела) внезапно и навсегда заканчивается. И поводы юморить – тоже. Нет, они остаются, конечно, но – совсем крошечные, скорее, это возможность пару раз улыбнуться над концертными роялями в раскидистых кустах, правда, анализируя всю ленту целиком, невольно думаешь, что Куросава их запланировал.

Так что же будет?

Вы.

Абсолютно.

Не представляете.

 

И это уже уровень Гарри Гудини, как по мне. Потому что я смотрю кино надцать лет, и не один мастер не проворачивал подобный трюк: убедить меня, что ключевой момент главного входа внутрь его картины – незначительный розыгрыш, проходной кадр, не вырезанный из окончательной версии кусок пленки.

И я бы сказала, что это прокол, постановочная ошибка, невнятная режиссура, но всё далеко-далеко не так просто.