Кейн

Раньше она пахла как цветы, которые я нес на свидание, как еле уловимый аромат духов, пьянящий меня во время медленного танца, как помада, которую я съедал вместе с поцелуем.

 

Я всегда сильно реагировал на запахи, на последние деньги покупал дорогую туалетную воду, а неприятно пахнущих людей просто избегал.

 

Меня буквально подташнивало от столовых, коридоров ЖЭКа и некоторых подъездов.

 

Я отказывался от угощения своей бабушки, которая специально для меня жарила дешевые полуфабрикатные котлеты и делала салат, вырезая из помидоров, купленных со значительной скидкой, подгнившие места.

 

Я бормотал что-то типа «я такое не ем» или «сейчас же пост», а потом сильно обижался, когда она в очередной раз пыталась накормить меня этими котлетами или хотя бы парочку дать с собой.

 

Как-то недавно я зашел в один из самых красивых храмов Петербурга. Каждый из них удивителен по-своему, но этот… Купола скорее на ювелирные изделия похожи, чем на купола. Очень красиво.

 

Так вот. Захожу я в храм, там ступеньки, и пахнет… Пахнет там неприятно. Мочой там пахнет. И парочка нищих сидит.

 

У меня возмущение, раздражение, протест. Как так?! Это же храм! Ладаном должно пахнуть, Богом, Любовью… Я тут, понимаете, весь преисполненный духовности, помолиться пришел, а они… Сидят и пахнут!

 

А потом… Потом задумался. Холодно было на улице. Очень холодно. А здесь тепло. Действительно, а как пахнет Любовь? Та Любовь, о которой этот храм?

 

Моя бабушка, угощавшая меня котлетами, умерла.

 

В последний год она не вставала, и в квартире пахло тоже, мягко говоря, не очень.

 

Я ей лилии приносил. И не только потому, что они красивые, а еще для того, чтобы они этот запах перебивали.

 

Я ухаживал за ней, как мог, как умел, как получалось.

 

Бабушке 95 тогда было, и соображала она уже с трудом. Я злился, иногда кричал на нее.

 

Потом испытывал жуткое чувство вины, ненавидел себя и принимал твердое решение больше никогда не повышать на бабушку голос.

 

Снова покупал лилии, приезжал, видел, что она не выкинула, а постирала и сушит памперсы, опять выходил из себя и орал.

 

Так повторялось каждый раз. Я чувствовал беспомощность, отчаяние и ужас, отдавая себе отчет в том, что не способен простить даже родного, старого и больного человека.

 

Наверное, я кричал от страха и бессилия, я боялся смерти, наверное. Но я кричал на родную бабушку, которая любила меня и заботилась обо мне всю мою жизнь.

 

Это было ужасно.

 

И однажды я сдался. В очередной раз, стоя около двери ее квартиры, с лилиями в руках, я помолился. Нет, я молился и раньше, но именно в этот раз я осознал, что мне нужен Бог. Просто необходим, потому что без настоящего Чуда мне не обойтись.

 

Без Бога я тот, кто я есть, — орущий на свою умирающую бабушку неблагодарный внук. И мне был нужен Бог.

 

Я попросил Его прийти, и Он пришел. Возможно, Он пришел бы и раньше, да раньше я Его не приглашал, думая, что справлюсь сам. Или просто в тот момент в моем сердце освободилось место, которое раньше занимала так называемая «духовность».

 

Для Бога этого оказалось достаточно.

 

Он зашел вместе со мной в квартиру, и в тот вечер я был спокоен. Я не кричал.

 

Вспоминая сейчас тот период своей жизни, я считаю его настоящей школой любви. Со всеми криками, запахами и отчаянием.

 

Это не было похоже на фильмы «про любовь» или на благочестивые книжки про афонских старцев из церковной лавки.

 

Это было похоже на жизнь. И на смерть.

 

В этой школе я узнал, что памперсы бывают не только детские.

 

Что в аптеку можно ходить не только за презервативами, и что Любовь может пахнуть, как больница, бомжи, старики, детский дом или тюрьма.

 

И если в моей жизни нет таких запахов, если я их не чувствую или бегу от них, — то, скорее всего, я никого еще не любил по-настоящему.

 

И если бы сегодня бабушка нажарила мне тех самых дешевых котлет, я бы съел их все. А если бы все съесть не получилось — те, что остались, я обязательно взял бы с собой.

 

И это были бы самые вкусные котлеты в моей жизни.

 

Никита Плащевский