Khelga

Младший ребёнок, балуемый морями с полугодовалого возраста, в горах до нынешнего февраля был лишь однажды. Несколько лет назад я потащила сына, трёхлетку на батарейках, в Ессентуки. По-моему, тогда спал он только в самолётах - а в промежутках между самолётами бегал, прыгал, валялся, карабкался, ломал и орал, причём как вблизи минеральных источников, так и вблизи эльбрусов. Стояла дивная осень - сухая, пёстрая, обмахиавющаяся колоссальными листьями катальпы и потрескивающая скорлупками вызревших грецких орехов. Я быстро оставила затею насильной минерализации юного монстра - и потому перемежала ессентукские парки кавказскии горами: на горе Машук монстр пытался обесточить обелиск, посвящённый фатальной дуэли Михаила Юрьевича; но возле Медовых водопадов вёл себя прилично: прятался за мать и внимал экскурсоводу, потому что испугался живого оленя, коего бородатый абрек предлагал для фотосессий.

 

Тем временем всё окрест бушевало многоцветьем и благоухало прополисом.

 

Рассказываю - говорит, что смутно припоминает.

 

Может быть, поэтому повторные горы - зимние, монотонные и оттого кажущиеся выше и опаснее раз в сто - его потрясли.

 

Ремарка: если бы не те горы, я бы чокнулась. Пять краснополянских дней после второго февраля были исполнены истерического тремора: посещения больницы, объяснения с администрацией апарт-отеля, поиски Сашкиных документов, телефонные разговоры с Сашкиными друзьями, встречи с Сашкиными спешно прибывшими в Адлер родственниками...

Мой взрослый мальчик был полностью вовлечён. Мне даже думалось, что он взрослее меня.

Но оба мальчика - и большой, и маленький - приехали в горы, чтобы кататься на лыжах.

Поэтому, вернувшись утром третьего февраля из краснополянской больницы, я пожарила яишенку, навертела бутербродов с пастромой, разбудила сыновей и велела им надевать термалки, флиски, носки и далее по списку.

Большой накануне из аэропорта помчался в больницу и несколько часов сидел у дверей операционной, ожидая новостей. Потому буркнул, что будет спать до полудня - и заснул.

У маленького не было выбора.

 

Наверное, после адской ночи я была в изменённом сознании. Я потащила шустрого, спортивного, но нюхавшего горнолыжный порох исключительно в Подмосковье мальчика на самый сложный краснополянский курорт. На Альпику.

 

Ребёнок, ещё не подозревающий, весьма ловко вонзил лыжи во внешний держатель гондолы, забрался внутрь, манерно поправил маску, вагончик тронулся... и ребёнок запаниковал: за пределами канатной дороги оказалось слишком высоко, слишком широко, слишком гулко и бело; и, вероятно, у каждой скалы стоял двухметровый абрек с трёхметровым оленем наизготвку. Хоть не смотри в гондольи окна. Хоть зажмурь глаза и, сглатывая, три уши, изгоняя из них аэродинамический шум.

 

На пике дул ветер и алели воткнутые в сугробы транспаранты с надписями "обрыв", под каждой надписью пиктограмма: чёрный человечек кубарем летит чёрной с горы. Мальчик встегнулся в лыжи, выстегнулся из лыж и попросился домой.

 

Признаться, я тоже струхнула. Не ввиду себя: любимая Альпика была изъезжена мной вдоль и поперёк. Ввиду сына.

 

Но, представив, как Сашка тычком в спину придал бы мальчику ускорение, я смахнула злую слезу, спустила маску со лба на глаза, сжала палки, оттолкнулась, обернулась и рявкнула - надел лыжи и пшёл за мной!!!

 

И мальчик пшёл.

 

На первом спуске он падал, терял снаряжение и ругался подростковым матом. Устав оборачиваться, я велела сыну держаться впереди. И отчего-то грохнулась, увидев, как мальчик лягушонкой растянулся на трассе. Я удивилась, отряхнулась, убедилась, что свидетели позора отсутствуют - и метров через сто опять грохнулась почти синхронно с сыном. И метров через триста - опять. Такого со мной не случалось даже на заре горнолыжной карьеры. Я списала всё на материнские инстинкты, весьма, правда, своеобразные: вместо того, чтобы мчаться к поверженному ребёнку - подымать, подавать перчатку, целовать в шлем... я просто падала из солидарности. Причём на отдалении.

 

Но ко второму спуску мальчик, принявший факт, что красно-чёрные трассы Сорочан и

Поляны не имеют ничего общего, смирился с этим фактом. И, как говорят подростки, поймал вайб.

 

На третьем спуске лихачил и выделывался.

 

После пятого-шестого-седьмого жрал в кафешке бургер стоимостью в годовой бюджет Абу-Даби и спрашивал, полетим ли мы в горы в марте сразу после февраля.

 

После бургера опять пшёл. Порой приходилось поднажать, чтобы догнать.

 

 

Друг мой Терентьев, помнишь ли ты дошкольника, которого ты почти волоком тащил со степановской подмосковной горы? Мальчик теперь летает на лыжах по Кавказу. Мы справились. Жаль, ты не увидел и не увидишь его нынешние виражи.

 

Какая всё же несусветная глупость - эта твоя дуэль с ренджровером.

 

 

***

Мне надо высказываться, извините. Пройдёт.