Wowk

Леонид Львович Аронзон (24 марта 1939, Ленинград — 13 октября 1970, под Ташкентом) — русский поэт.

 

Годы войны провел в эвакуации на Урале. Окончил Ленинградский педагогический институт. Преподавал в вечерней школе, для заработка писал сценарии научно-популярных фильмов. В начале 1960-х общался с И. Бродским, в 1965 году сблизился с Владимиром Эрлем и другими поэтами Малой Садовой, дружил с Е. Михновым-Войтенко и А. Альтшулером.

 

На втором курсе Ленинградского педагогического института произошло главное событие его жизни – знакомство с Ритой Пуришинской, будущей музой, женой и соратницей.

Поженились они тайно, видимо, потому, что родители Леонида не были очень довольны выбором сына. В основном из-за богемных знакомств невесты.

 

По официальной версии, застрелился из охотничьего ружья во время поездки по Средней Азии. Однако характер ранения, по результатам патологоанатомической экспертизы, свидетельствует о несчастном случае при неосторожном обращении с ружьём.

 

Как многие его сверстники, вобрал элементы поэтики Пастернака, Ахматовой, Мандельштама, но с особенным вниманием развивал традиции Хлебникова, Заболоцкого (творчеству последнего Аронзон посвятил свой институтский диплом), других обериутов.

 

В центре поэзии Аронзона — мотив Рая, при этом его лирика, в особенности последних лет, глубоко трагична, в ней все настойчивее появляются темы смерти и пустоты. В середине 1960-х начал писать прозу.

 

При жизни практически не публиковался в открытой печати. Воспринимался одним из лидеров ленинградской неподцензурной словесности, некоторые видели в нём альтернативу Бродскому. Оказал заметное воздействие на современников и младшее поколение русских поэтов. В 1979 году сборник его стихов, составленный Е. Шварц, был издан приложением к самиздатовскому журналу «Часы», позднее с дополнениями перепечатан в Иерусалиме (издательство «Малер», подготовка текста — Ирэна Орлов,1985) и Санкт-Петербурге (Камера хранения, 1994).

 

В 1990 вышла книга «Стихотворения», составленная Вл. Эрлем.

В 1998 году издана двуязычная книга стихотворений Леонида Аронзона «Смерть бабочки».

 

3 июля 2011 года Гессенским радио (Франкфурт-на-Майне) была передана постановка по радиопьесе Ольги Мартыновой и Олега Юрьева «Petersburger Zwillinge» («Петербургские близнецы», на немецком языке), посвященной Леониду Аронзону и Иосифу Бродскому.

 

В 2018 году московским театром МастерскаЯЮ поставлен спектакль «Кто взошёл на вершину холма». Это первая театральная постановка по творчеству Леонида Аронзона.

 

24 марта 2019 года в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме прошел «День Аронзона». В программе принимали участие: писатель Валерий Шубинский, композитор Леонид Десятников, литературовед Петр Казарновский, литературовед Юлия Валиева, режиссеры Максим и Феликс Якубсон, издатель Ирина Тарханова. На вечере состоялась презентация новых книг Аронзона — «Графика» и «Письма Риты» (М.: Барбарис, 2018—2019).

 

12 октября 2019 года в Санкт-Петербурге, в канун 49 годовщины со дня смерти Аронзона, по адресу Графский переулок, дом 10 / Владимирский проспект, дом 11, где с 1963 по 1967 год проживал Леонид Аронзон, установлен памятный знак, скромная доска-миниатюра, созданная по лекалам старых городских придомовых табличек, «Райскому поэту Аронзону, влюбленному в красоту!». На доске изображена репродукция иллюстрации самого Аронзона. Инициаторами создания и установки знака выступили местные жители, простые горожане: пенсионер Валерий Петров, учитель Михаил Лоов и композитор Владимир Раннев.

 

***

Как хорошо в покинутых местах!

Покинутых людьми, но не богами.

И дождь идет, и мокнет красота

старинной рощи, поднятой холмами.

 

И дождь идет, и мокнет красота

старинной рощи, поднятой холмами.

Мы тут одни, нам люди не чета.

О, что за благо выпивать в тумане!

 

Мы тут одни, нам люди не чета.

О что за благо выпивать в тумане!

Запомни путь слетевшего листа

и мысль о том, что мы идем за нами.

 

Запомни путь слетевшего листа

и мысль о том, что мы идем за нами.

Кто наградил нас, друг, такими снами?

Или себя мы наградили сами?

 

Кто наградил нас, друг, такими снами?

Или себя мы наградили сами?

Чтоб застрелиться тут, не надо ни черта:

ни тяготы в душе, ни пороха в нагане.

 

Ни самого нагана. Видит бог,

чтоб застрелиться тут не надо ничего.

 

* * *

Всё лицо: лицо – лицо,

пыль – лицо, слова – лицо,

всё – лицо. Его. Творца.

Только сам Он без лица.

 

* * *

Всё ломать о слова заострённые манией копья,

в каждой зависти чёрной есть нетленная жажда подобья,

в каждой вещи и сне есть разврат, несравнимый ни с чем.

Вот на листьях ручей. Так давай говорить о ручье.

Вот на листьях ручей. Это ранние влага и свет.

Я смотрю на тебя, отражённого в дикой траве.

Просыпаться. Зачем? Ты во сне наклонишься к ручью,

я тебя ничему так до смерти и не научу.

О, забейся, как лист, и, схватившись за ветвь, наклонись,

всё скользи по траве и цепляясь, и падая вниз.

О язык отраженья, о вырванный с мясом язык,

повторяешь с трудом зазубрённые кем-то азы.

Вот на листьях ручей. Ты к нему наклонись не дыша.

Безглагольный зародыш под сердцем, всё та же душа.

Вот на листьях ручей. А над ним облака, облака.

Это снова скользит по траве, обессилев, рука.

Будут кони бродить и, к ручью наклоняясь, смотреть,

так заройся в ладони и вслушайся: вот твоя смерть.

 

* * *

Когда безденежный и пеший

бегу по улицам один,

осенней площадью помешан,

осенним холодом гоним,

 

и всадник мечется по следу

на чудно вылитом коне,

стихи случайные, как беды,

они всего верней во мне.

 

Но так недолог я над миром,

когда с утра скользит река,

когда последнее мерило

к лицу прижатая рука,

 

когда стою, и мир развернут,

скользит река, и под мостом

плыву, раскачиваясь мёртвый,

на воду сорванным листом,

 

но счастье всё-таки страшнее

среди друзей, в тени жены.

Беги тех радостей, Евгений,

мы перебьёмся до весны!

 

* * *

Вот человек, идущий на меня,

я делаюсь короче, я меняюсь,

я им задавлен, оглушен, я смят,

я поражен, я просто невменяем,

 

о, что задумал этот великан,

когда в музеях сумрачных шедевры

обнажены и мерзнут и векам,

как проститутки, взматывают нервы,

 

а за оградами шевелятся сады,

и портики тяжёлые на спинах

литых гигантов, и кругом следы

изящества и хрипов лошадиных.

 

как непонятен гений и талант,

живёт он в нас или живёт помимо,

как в яблоке, разбитом пополам,

живут сады, как будто в спячке зимней,

 

всё знать вокруг и ничего не мочь,

входить творцом и уходить вандалом,

но будь во мне, дурачь меня, морочь

предчувствие великого начала,

 

и вдруг я вырос, кончился мираж,

гигант шатнулся, выдохся, отхлынул,

остался мир, балдеющий, как пляж,

и всевозможный, как осенний рынок,

 

теперь иду спокойный человек,

несу свой торс, пальто несу и шляпу,

моя нога вытаптывает снег,

и облака игрушечные виснут.

 

* * *

 

Э.Н.

 

Баюкайте под сердцем вашу дочь,

придумывайте царственное имя,

когда во мне, как очередью, ночь

всё тянется каналами глухими.

 

Мне Вас любить, искать Вас наугад,

и новую приветствовать утрату,

на каждый след Ваш листья прилетят

и припадут к пустому отпечатку,

 

И станет ночь бряцанием садов.

Душа, устав от шёпота и версий,

легко уснёт, ворочаясь под сердцем.

 

Но буду я, как ранее готов

опять любить, искать Вас наугад,

ложась, как ветвь, на острие оград.

 

* * *

Каким теперь порадуешь парадом,

в какую даль потянется стопа,

проговорись, какой ещё утратой

ошеломишь, весёлая судьба,

 

скажи, каким расподобленьем истин

заполнится мой промысел ночной,

когда уже стоят у букинистов

мои слова, не сказанные мной.

 

Гони меня свидетеля разлада

реальности и вымыслов легенд,

покорного служителя распада

на мужество и ясный сантимент,

 

и надели сомнением пророчеств,

гони за славой, отданной другим,

сведи меня с толпою одиночеств

и поделись пророчеством моим.