Поэмбук /
Современники /
Андрей Мансветов /
БЮРОНАХОДОК. Владимир Кочнев. Наречие как существительное и метод взгляда
Андрей Мансветов
БЮРОНАХОДОК. Владимир Кочнев. Наречие как существительное и метод взгляда
18 апр в 14:16
чтобы забыть о смерти
иногда достаточно белой бабочки
вспорхнувшей на край старой шляпы
В серии «Single» московского издательства «СТиХИ» к данному моменту вышла
только одна пермская книга, а именно «Секретное наречие» поэта и прозаика Владимира
Кочнева. По мнению итальянского филолога Франческо Биго, написавшего аннотацию к
ней, сингл Кочнева – «это очевидный пример современного верлибра в русской
литературе; моделями которого, возможно, стали Владимир Петрович Бурич (1932—1994)
и Геннадий Иванович Алексеев (1932—1987)», и, одновременно, карта поэтических
путешествий автора.
Возможно и травелог, и карта оного здесь действительно имеют значение, но мне,
при чтении, представляется более важным проговариваемая автором онтологическая
бесприютность поэта, который с первых строк и страниц оказывается не участником, а
лишь свидетелем чужого счастья, который не находит в собственном мире ни отклика, ни
понимания.
«это всё что ты хотел мне сообщить?»
«да»
«тогда пока»
…говорит поэту Кочневу мир.
Стоит ли удивляться, что взгляд поэта устремлён в другой мир, тот самый, где
трава зеленее, деревья выше и так далее. В мир, где ещё может быть хорошо одному,
можно быть счастливым, невзирая на холод и ветер, да так, что невольно задаёшься
вопросом, спасла ли Герда Кая, вырвав из чертогов и колдовства снежной королевы.
одинокий мальчик
среди пустого зимнего двора
моя душа
…говорит поэт Кочнев, и не понимаешь, идет ли речь о возврате к (невыходе из?)
подростково-детской парадигмы, или о взрослой горькой и точной фиксации
невозможности простого прошлого счастья. Рисовка это, понты, или…
Листаем дальше и «или» оказывается вернее, как бы не манили «сказочные
горизонты». Перед нами вновь оказывается «поэт в доме ребенка», как озаглавил в свое
время Евгений Келебай пролегомены к философии творчества Бродского.
Вот отсюда, пожалуй, и можно начинать путешествие – «всё уходит как рельсы
смеркается вдалеке», – выведя за скобки, точнее, постоянно держа в уме снова и снова
приходящих в текст и маленького мальчика, и бесприютного поэта «в этот день на свалке
забытых вещей», и опять (всегда!) наблюдателя, которому «если чего-то хочется — это
стоять / рядом с окном не понимая где ты».
Собственно, только после этого самоопределения-непонимания и можно начинать
говорить о «других». Нищих гениях, которым не хватает на сигареты, парне-хиппи по
кличке Иисус, который, может быть, и в самом деле Он, контуженном ветеране, который
остался
светить своей улыбкой в подвале
без права выхода оттуда.
Рядом с ними, здесь же возникают и другие «другие». Стареющие манекены.
обязательная «ты», которая
вырываешь мне сердце
и уносишь его в лёгком кармане…
Люди, вещи, события, с которыми, о и об которых происходит поэтическая речь,
истираясь, но не погибая в жерновах стереотипов.
где мелодия заката как розовая пена
струится из-под пальцев сосен калек
и выходит из городского прибоя Елена
и дольше дня длится век
где жизнь – это прекрасная пьеса
а не чёрная месса с криками «невермор».
Собственно, только после такого выплеска мы попадаем из «говорит кто?» в
«говорит как?». Начинается подход к тому самому «секретному наречию», заявленному в
названии книги.
Переворачиваем страницу и на месте изначального, герметичного «я видел»,
обнаруживаем открытое к диалогу и к соучастию «посмотри», где двое немых, две
ласточки, два тюленя, да не важно, кто, могут быть облиты «нежностью взаимного
понимания».
А дальше, рядом очень точный и узнаваемый литературный портрет пермского
городского сумасшедшего, посещавшего в девяностых литобъединение при местном
союзе писателей.
Он постоянно принимался писать,
Мгновенно забывая всё написанное.
Все его гнали,
А я немного завидовал.
Вот оно, то самое секретное наречие as it is. Не важно, говорит автор, кто пробудит
это в тебе, и, тем более, не важно, кто ты. В любом случае, жизнь – это
сумма слагаемых
памяти суффиксов или разбитых стёкол.
На этом, да и, собственно, почти на любом месте можно обратить внимание, что
представленная в книге поэзия Владимира просто изобилует повторами. Можно вменить
это автору в вину, а можно вспомнить, что и поэзия, и речь вообще – это искусство
повторов с небольшим, но значимым поворотом зрения. Так рассказываются истории,
трюизмы превращаются в стихи тоже так.
Черт его знает, удается ли автору, поэту, ребёнку, влюбленному, сумасшедшему и
так далее, написавшему эту книгу, нащупать общий язык с читателем. Может быть, это
просто не важно, ведь секретное наречие – оно для своих.
Почитайте стихи автора
Наиболее популярные стихи на поэмбуке
