Андрей Мансветов

при чём здесь я? при чём здесь это утро?

при чём здесь эта музыка во мне?

Александр Корамыслов

 

Стихи бывают проявлением речи, а бывают проявлением молчания. Иногда одно замещается другим, или заявляется одно, а на выходе читатель обретает иное, порой диаметрально противоположное.

При воспоминании о Саше Корамыслове первым на ум приходит слово «танкетки» – такое вот уменьшительно-ласкательное обращение к японским танка. Русскому слуху, конечно, танкетка больше напоминает о милитаристской теме, но детской, нестрашной (аллюзия на строчку из поэта Арсения Бессонова здесь совершенно намерена), и потому речь все же о поэзии.

В предисловии к книге «Танкетки на двоих» Корамыслов дает почти исчерпывающую характеристику жанра: «Танкетка (термин введен в 2003 г. поэтом Алексеем Верницким) представляет собой русскоязычный медитативный поэтический текст из шести слогов, разделенный на две строки (3 + 3 либо 2 + 4 слога). Танкетки должны быть написаны исключительно кириллицей, без знаков препинания, в тексте допустимо не более пяти слов:

Ё моё

а Я нет

То есть налицо гиперлаконизм и антисвобода, ведь в языке немало слов длиннее шести слогов, а они все выпадают. Именно в силу такой ограниченности, танкетки, по мнению Верницкого не должны были прожить (как жанр) дольше десятилетия, а вот прожили и продолжают жить.

И вот еще какая штука. Поэт совершенно не обязан и быть свободным, и стремиться к свободе, поэт, по-хорошему, вообще ничего не обязан. Даже вырасти. Обычно это говорят по-другому: должен сохранить ребенка в себе, но здесь более уместным мне кажется антидолженствование. Ребенок при этом все равно остается.

Например, в названии («Настоящий детский сад») и эпиграфе к заглавному стихотворению в подборке автора для «45-параллели». Корамыслов для эпиграфа берет строки Арсения Тарковского: «Дитя, беги, не сетуй / Над Эвридикой бедной / И палочкой по свету / Гони свой обруч медный…», свой же текст начинает с противопоставления: «Как страшно быть ребёнком несмышлёным», но «Ещё страшней быть несмышлёным взрослым». Дальнейший вывод-рефрен – вполне библейский. В исходниках: «Будьте «как дети» (Мф. 18: 3), «ибо таковых есть Царствие Божие» (Мк. 10: 14). В евангелии от Корамыслова – «Дитя, беги, не сетуй – и не падай!».

Это 2001 год. Не начало творческого пути (поэту уже за тридцать), но одна из вех. Поэт заметен и замечен. Критик Людмила Вязмитинова называет его неоавангардистом, что сам Александр комментирует довольно скептически: «По собственному ощущению - нормальный поэт в развитии».

Корамыслов организует литературные вечера в воткинском Музее истории и культуры (где работал многие годы), участвует в фестивалях и чтениях, входит в товарищество поэтов «Сибирский тракт» манифестированное в Перми в 2007, кажется, году. Публикует стихи, танкетки, однословия в журналах «Арион», «Воздух», «Волга», «Урал», «Дети Ра», «Соло», «Футурум АРТ», «День и ночь», «Крещатик», альманахах «Дирижабль» (Нижний Новгород), «Молодой Гений» (Костомукша), «Перелом ангела», «Тритон» (Москва), «Черновик» (Нью-Джерси) и т.д. В 2014 году выходит его первая книга «Песни мудехара». Дальше были еще сольники и коллективные: «Джаз», «Имя глагольное» (2015), «Танкетки на двоих» (2018), «Ради / двух-трёх лайков» (2018). Последняя вышедшая – «Монолог в тряпочку» (2022) – о ней еще поговорим, а пока – снова тема детства. Не лейтмотив, но точка постоянного отсчета. При всей видимой и нередко заявленной «танковости», герметичности – взгляд поэта всегда наружу.

В значимом (несколько раз слышал его в разные годы на разных мероприятиях от самого автора) стихотворении про «медитационные лагеря» мы снова встречаем детей, хотя и в качестве несколько ином:

Дитя, окружённое взрослыми

Неразвитыми, – считай, что родилось зря…

Это не только подтверждение уже заявленной тезы, не только легко выдираемый из контекста афоризм. Не нужно выдирать. Уж что-что, а афористичность поэзии Корамыслова ни в доказательствах, ни в подтверждениях не нуждается. Это заявка позиции несостоявшегося (или неоконченного) богоискательства, где бог – тот, кто научит. Оттого и преследующее стихи Саши полупроговоренное горестное ощущение, что нет – не научили.

Потому и «при чём здесь я?», уже упомянутое в эпиграфе, и «Монолог в тряпочку», и многое другое. Кажется, что автор сам не может до конца определиться, в каком качестве он выступает относительно своих текстов. Неспроста же появляется упрощенная (иронически уплощенная) вот такая манифестация себя:

но палата ума у меня

больше похожа на летнюю кафе-палатку

позвольте же подарить вам вот это смешное

и пригубить за ваше здравие

из пластикового стаканчика

«Вот это смешное» – на самом деле – отнюдь не смешно, как всегда не смешна, а, зачастую, трагична судьба клоуна за скобками арены и доспехами жирного грима.

Нет, автор все же не достигает того накала самоотречения, юродства, чтобы «выставлять на позор скверну мира». Он определяет себе иную стезю. Его метод – ирония, его изобразительно-выразительное поле – паузы и умолчания, его место – возле слова, причем читатель сам волен выбирать – слова со строчной или заглавной. Или как вот здесь (Однословник-2002) :

горькопьЮшка (по ан. "сладкоежка") - противоположность сладкоежки, любитель пить горькую.

Где орёл, там и решка.

Где тарелка - там кружка.

Ты - моя сладкоежка,

Я же - твой горькопьЮшка...

Кстати, обратите внимание, ирония Александра далеко не всегда, точнее редко, а может и вовсе никогда не направлена на высмеяние, обострение и все прочее, для чего она обычно используется в современном мире.

Он предпочитает иметь «в виду чернь отнюдь не пушкинскую / но ювелирную». Или же разгибать драму родительско-детского конфликта в фарс анекдота. И получается, что «бочку царь Салтан на сына катит, а тот не понимает ничего...».

Вот здесь, на этом месте, можно бы проштемпелевать поэта Корамыслова постмодернистом (это, увы, участь любого нео- и т.п. авангардиста уходящего в прошлое «нового времени» девяностых – нулевых годов) и успокоиться собственной формальной правотой. Только что нам даст штемпель? Форма, повторюсь, мало что значит для пожизненного «монолога». Смысл его приходится искать и угадывать за шуткой, эпатажем. Нужно заглядывать одновременно и за, и в слова, приращивая к семантике культуру, вычитая политику, не разочаровываясь банальностью, а, порой, и сальностью речи. Когда «в тряпочку» – это можно.

Мне, например, оказывается важным другое. Важно задуматься вместе с автором, что «интересно должно быть работать в облачных хранилищах», и, возможно, сделать свой собственный шаг от обыденного термина цифровой эпохи к пажитям небесным. Автор, вообще, чаще, чем что-либо иное, предлагает читателю задуматься. Не настаивает, не обязывает, именно предлагает. Он за свободу.

Так, обыгрывая известное Пушкинское: «Поэзия должна быть глуповатой», Корамыслов решительно освобождает и «читателя», и «поэзию» от уз долженствования (собственно, я уже говорил об этом – и вот подтверждение).

…Ну а с которой стати

он, бедный, должен — и она должна?

Ответ – нет в обоих случаях. Единственное заявленное долженствование, точнее даже не долженствование, а неизбежность – смерть. Не хотелось бы говорить, что ее тема является лейтмотивом последней книги, и, тем более, об авторском самопредчувствии, однако по частотности упоминания – смерть, увы, оказывается вне конкуренции. Она – и ответ на вопрос: «ужель я настоящий?», и факт цифрового мира: «даже байт не сохранится / чмоки-чмоки», и итог спокойного ожидания, выраженного заемной речью прошлых литературных эпох:

…Скоро я

(возможно) землю буду целовать

холодными недвижными устами...

Но, главное, – она сезонна, она – часть уравнения, через которое определяется жизнь. Здешняя ли, вечная – не важно. Смерть – уроборос, поскольку «человек живёт для смерти / смерть живёт для человека». И, в общем, результирующем смысле смерть – это отстранение и самоустранение, не умаляющее, но возвышающее до обобщения и присвоения.

И даже раннее: «Чего желать ещё? - Раздвиньте ноги, / торчащие в Божественном проходе! - / чтоб я прошёл, в сырую землю лёг...» контекстно являясь постмодернистской игрой (ну, там «смерть автора» и прочее бла-бла-бла), по факту восходит к философскому речению, которого, мне кажется, Александр всегда немного стеснялся, оборачивая в одежды иронии и самоиронии.

Как бы там ни было, Корамысловский постмодернизм оказывается весьма высокой пробы. Пробы Умберто и Хорхе Луиса. Его, Корамыслова, равный библиотеке библиотекарь прогуливается в настоящем детском саду расходящихся тропок, по каждой из которых, как минимум, имеет смысл тщательно пройти. Имеет смысл примерить все лица – сторожа, грузчика, Мандельштама, Рембрандта, птицы и рыбы, поющей Гребенщикова. Найти Бога везде, ведь, действительно «Бывает, идёшь, задумавшись, по закрытому цеху — / и вдруг видишь металлический ковчежец с мощами святой».

Итогом же всех рекомых путешествий у автора становится никогда не покинутая уменьшительно-ласкательная речь. А также и иже – компактное Слово, афоризм, месседж, который нетрудно отдать, и еще проще взять и снова отдать.

на разломах коры небесной

нахожу драгоценные мысли

делюсь со всеми

PS. Я задумывал и начинал это эссе совсем не так и по другому поводу. Просто хотелось поговорить в коротком метре о новой книжке Саши. Даже отослал ему, и мы немного обсудили написанное. А потом 10 декабря 2022 года поэта Александра Корамыслова не стало. Здесь можно было бы процитировать чужую, или вписать собственную эпитафию ему, но не хочется. Разве что привести одну из танкеток, выставленную в заголовок авторского сайта, не знаю, насколько новую, но уж очень в тему:

молчу

держу слово