Андрей Мансветов
БЮРОНАХОДОК. Игорь Ваньков. «Ничье и мое по праву»
18 апр в 14:31
Читая довольно много и весьма разнообразного стихотворного контента, я как-то
не ожидал и не задумывался даже, что могу столкнуться с чем-то принципиально не
понимаемым. И вот передо мной свежая книга молодого пермского поэта Игоря Ванькова
«Зил», при чтении которой такое столкновение произошло. Нет, я, разумеется, могу
нагуглить, и что такое «клауд-рэп», и все остальные неизвестные мне слова из лексикона
поколения, отстоящего от моего более чем на четверть века. Принять – не уверен.
Пресловутая, описанная классиком, проблема отцов и детей оказывается, действительно
существует. Тем интереснее в первом же стихотворении сборника было обнаружить
строчку, за которую зацепился взгляд (ради таких находок, собственно, и читаются
стихи):
Чем зелёней весна, тем нелегче зима…
Вот это вот подчеркиваемое вордом, как неверное – «зелЁней», выломившись из
ординарно-нормативного зеленей, стало для меня первой точкой встречи с поэтическим
голосом Игоря. Оттого захотелось вглядеться и в картинку, каковая оказалась тоже, как
минимум, интересной, поскольку автор предлагает смотреть на мир «в сумраке газовых
плит». Но не только в сумраке.
В следующих стихотворениях цветовая палитра распространяется многократно.
«Маем розовым», «русых веточек», «багровых писем», «тупо черный апельсин», «выходы
алых ламп». Поэт набрасывает это все грубым мастихином, еще не ясно в каком
живописном стиле, но живопись здесь присутствует точно. И точно присутствует сам
автор, еще не определимый и неопределенный, данный нам в отражениях окружающих
его пространств, людей, обстоятельств.
Отламывается листик на сердце дурака-друга,
А он ведь всегда с тобой, то есть ты то есть я…
И есть в этом некая неопределенность. Автор делится с нами своей
неуверенностью, неукорененностью в мире и одновременно подозревает мир в
декоративности, точнее это я-читатель обнаруживаю в и за строками массу связанных и не
связанных между собой декораций. Некоторые от знакомых спектаклей, некоторые
непонятно от чего. И в памяти остаются с одной стороны понятные и точные (в резонансе
с личным опытом) «острые морщины сугроба», а с другой – сам сугроб оказывается
дважды ненастоящим, поскольку он «из тряпичной тряпки».
На этом заканчивается первая часть (точнее, глава, как обозначил это сам автор)
книги, и происходит переход от определения-описания мира к самоопределению-
самоизучению «я». В результате «ты» становится не зеркалом, но отделенным
собеседником, к которому можно обращаться, представая в роли или даже веренице
ролей, как это делает автор в стихотворении «Привет».
Нет, это еще не диалог, это не выходит за рамки представления-путешествия
личности внутри себя от сказочного «привет, я хитрая лиса; привет – я заяц», через
природное-смертное «я раненая тварь» к механически и электронно машинному и
одновременно личному: «привет, я сыгранный мотор; привет – я Игорь», отторженно-
социальному – «я странный гражданин» и, наконец, божественному:
Привет, я Родины не чту; привет распятый
Я надевал твою мозоль на свои пальцы…
Здесь, через заявленное автором принятие, точнее попытку примерить на себя роль
Спасителя, возникает недвусмысленная перекличка с «Натюрмортом» Бродского. Но если
Иосиф Александрович уже знает, что «Вещи приятней./ В них нет ни зла, ни добра/
внешне. А если вник /в них – и внутри нутра», то Игорь еще только нащупывает
собственное понимание, еще ищет. И в этом поиске природное и человеческое все больше
вытесняется виртуальным, электронным. При этом прошлый, уже написанный в
предшествующих про хронологии стихотворениях мир никуда не девается, остается в
значимых самоповторах, цветах (самый часто употребимый – розовый), ощущениях
(самое часто употребимое – ощущение чего-то липкого). Людей теснят и вытесняют
машины, механистичность вытесняет телесность. И оказывается:
тут как в аду, и только бы не Бог
сказал, что тело – это плохо…
Причем мысль эта не локализована в одном тексте, но оказывается транзитной,
находя завершение в формуле:
сам Бог объявит это дело;
сон, от которого хочу
проснуться, чтоб поспать чуть-чуть
чтобы развить-разбавить тело.
И дальше, точнее в конце этой главы книги:
Меня не будет, я не буду врать
Я наберу тебя, как будто это было…
Дальше в книге – два блока (главы) – чит коды и автокомментарии. По сути они
завершают путь личного поэтического расчеловечивания текста-автора-героя, и в то же
время не выходят за рамки нормального для любого поэта этапа личного эксперимента.
Не берусь судить, удался ли Игорю этот этап. С позиции Тургеневских «отцов» о таком
судить трудно, если не вовсе невозможно, но в завершающей книгу главе выход из этого
эксперимента, а, возможно, и некоего личного кризиса, как минимум обозначен. Может
быть это просто обратная дорога в человечность, а может и некий новый виток-этап по
которому нам еще предстоит пройти вслед за автором.
«I am lonely робот, – пишет Игорь, – который приносит воспоминания о детстве», и
этот робот:
…может общаться
не только с другими роботами,
но и поддержать разговор
в сердце мальчика
Почитайте стихи автора
Наиболее популярные стихи на поэмбуке
