Khelga

Родители мои - определённо затейники.

 

24-го января моя мама Наталья, вероятно, накануне соответствующего дня ощутив себя Татьяной, летела к своему Евгению-Михаилу на крыльях любви. Недолетела, споткнувшись на лестнице. Итогом недолёта стал одиночный перелом и множественные гематомы.

 

Когда маму привезли в папину больницу в целях загипсовать, мы, дети, истерически ржали: папа в реанимации, мама в травматологии; папа очнётся в палате - чу! у его изголовья стоит жена с костяной ногой, с вострым костылём, с ласковой укоризной в васильковом взоре.

 

Но маму, загипсовав, отпустили домой, порекомендовав консультации районного хиоурга.

 

Районного хирурга звали Вардгес Арсенович, нечто вроде. И он, наверное, купил медицинский диплом в пункте проката горнолыжного оборудования в Кавказских горах слева от подъёмника.

 

Та мамина нога, которая не была костяной, была сначала чёрной, потом синей, потом стала бледнеть - но на внутренней стороне маминого бедра образовался мешок с лимфой размером с пекинеса. Вардгес Арсенович, щупая мешок, меланхолично прогнозировал: за год рассосётся, ну, или не за год, или не рассосётся.

 

Пару дней назад маме сняли гипс с правой ноги. Левую ногу сегодня прооперировали. Брат, дежуривший у операционной, с ужасом осмысливал слова - чёрт, опять хирурга, но другого, не Арсеновича, не Пушкина, но Платонова - если задену бедренную артерию, у меня будет одна минута; не хотелось бы задеть. Очень хорошо, что брат осмысливал в одиночку, щадя сестёр, которые наверняка бы свихнулись, начитавшись интернетов.

 

Платонов, чевенгур ему в дышло, артерию не задел.

 

Мама сейчас в палате. Изменившимся голосом рассказывает про болезненные уколы и про морковные запеканки. И папа тоже в палате. Изменившимся, но уже ставшим привычным голосом, спрашивает, как мама.

 

Папа сменил не только голос. Палату тоже сменил. Его перевели в другую больницу - лечить от постоперационной пневмонии. В предыдущей больнице он вдруг начал кашлять так, что разошёлся внешний шов на его брюхе. Никакой внутренний, слава богу, не пострадал.

 

Пару дней назад я навещала отца. Он, скрючившись, на койке, медленными движениями кушал печёное яблочко. Это было тепло и больно до невыносимости.

 

Потом я поехала к матери. И увидела идеально, педантично, в струну заправленную отцову постель; возле подушки - отутюженные клетчатая рубаха и майка с дурацким принтом: я летом отцу купила, по поводу принта сомневалась, но отец не стал артачиться.

 

Мама ждёт папу. Папа психует из-за мамы.

 

Больно. Тепло. Невыносимо.

 

Реву с утра, с некоторыми перерывами на уроки и на перекрёстки.

 

 

*какие ещё стихи, я забыла, что такое стихи