Бурдаев Сергей

Среда обитания заставляет нас к ней приспосабливаться. Хотим мы того или не хотим.

    С момента появления нас на свет каждая секунда, минута, прожитый час, день и год расширяют границы нашей среды обитания. В начале вся она умещается в пределах вытянутой маминой руки, потом увеличивается и измеряется квадратными метрами комнаты, где мы обретаем навыки ползанья, вертикального стояния и прямохождения . Дальше - больше : семья , двор, улица, школа, а потом, куда кривая судьбы направит и выведет...

      Но сердцевина  мироздания  - это семья.  Она закладывает в нас основы представлений о человеческом  обществе, учит приспосабливаться ко всяким передрягам, даёт ориентиры и определяет критерии , на которые нам придётся равняться в дальнейшем.

      Моя семья и её члены , во многом типичные представители советского строя засевали мой мозг и душу  правильными с их точки зрения семенами добра, порядочности, трудолюбия и марксистко-ленинской морали.

     Старейшина семьи, наш дед Филимон Осипович Литвинюк происхождения был крестьянского, характером отличался решительным и боевитым. Иначе бы он  вряд ли решился после демобилизации из царской армии, где он (по его рассказам) служил в уланах , сорваться вдруг в разгар революционных волнений со своими западно-украинскими односельчанами из родных мест  и отправиться со станции Каменка-Бугская в далёкую Сибирь. Окончательно осели в Новосибирске. Здесь 17 января 1921 года родилась моя мама Александра Филимоновна, а спустя 27 лет 17 июля 1948 года она родила меня.

Наш дед и мама стали самыми первыми моими воспитателями. Папа мой Василий Николаевич Бурдаев каждое утро затемно уезжал на работу на завод и возвращался  тоже затемно, когда я спал. Так что я его видел не часто, только  по воскресеньям, да и то не каждую неделю. Завод почему-то назывался "Почтовый ящик номер 92". И ,как мне позднее рассказали, папа работал конструктором в конструкторском бюро.

      С нашим дедом я жил душа в душу: он меня очень любил и жалел. Если я , как говорила мама, набедокуривал, то ждал выволочки только от неё. Дед  мог только нахмуриться, строго сверкнув глазами, и я немедля становился "шёлковым" . Дед не знал словосочетания "пай-мальчик".

С дедом мы выходили вместе во двор, обнесённый высоким глухим забором и занимались полезным делом. Зимой убирали снег, летом наводили порядок а сарае , где хранились дрова, жили куры, а в глубокой яме  под землёй, куда вела, многоступенчатая лестница, в кромешной темноте стояли кадушка с квашеной капустой и бочки с солёными огурцами и помидорами.

      За пределы двора я лет до пяти один не выходил. Мы жили на улице Зыряновской, вдоль которой с одной стороны стояли частные дома и бараки, а по другую сторону тянулась длинная канава. За канавой скрывалась огромная и глубокая выемка, по дну её шла железная дорога и ходили паровозы с вагонами. Канава называлась "забанкетной", о чём мне стало известно только на втором курсе Института инженеров железнодорожного транспорта. Но я отклонился от темы повествования.

     Так вот отпускать на улицу маленького "шалапута" взрослые опасались. К тому же в конце короткой Зыряновской однажды  на несколько дней расставил конные повозки и раскинул шатры цыганский табор.

В окно я мог разглядеть только самый краешек стойбища. Зрелище было яркое, необычное и жутковатое: бегали голые  маленькие цыганские дети, ветер раздувал пологи шатров и яркие юбки цыганок, тянуло дымом и запахом еды от чёрных больших котлов.

Нестерпимо хотелось рассмотреть цыган вблизи. Но мне строго -настрого было сказано, что если я один выйду за ворота, то меня тут же украдут цыгане, переоденут в цыганскую одежду и увезут на повозке так далеко, что ни дед, ни мама меня не найдут.

Я на время задумывался, представив детским умом горечь расставанья с семьёй, но потом снова нудил о своём желании познакомиться с приезжими.

    Наконец , к моей неописуемой радости, на  долгие уговоры  откликнулся дед. Было начало лета , стояла тёплая погода, вся Зыряновская зеленела свежей травой. Мы быстренько оделись и вышли из дома. В руках деда я увидел пухлый узел, спросил что в нём.

- Это  гостинец цыганам. - ответил дед и добавил, что в гости без подарка не ходят, тем более к цыганам.

- А почему тем более,- уточнил я.

- Да потому, что если ничего им сам не дашь, они у тебя выклянчат, а ещё хуже обворуют,- назидательно  произнёс дед.

Когда мы приблизились к табору, я на всякий случай взял деда за руку и прижался к нему ближе.

     На нас сперва никто не обращал внимания. Табор жил своей жизнью. Горел костерок под черным котлом, ароматный запах из которого смешивался с дымком и становился еще притягательнее. Около шатров стояли кибитки - телеги на колёсах. Вдоль канавы стреноженные лошади щипали свежую траву.

  Из одной кибитки показался весёлый дядька с черной кудрявой головой и черными лихими усами, как у Карабаса Барабаса. Он подошёл к нам, подмигнул мне и, протянув к деду свою руку весело произнес: " Бывай здоров, отец!"

" Какой ему Отец наш дед ?" - озадачился я . Но дед выпустил из своей правой ладони мою руку и хлопнул ею по ладони усатого цыгана:  " Здравия желаем и вам! Надолго ли остановились? В какие края путь держите, поди, к Югу поближе?"

   Цыган приветливо  засмеялся:

- Не угадал, отец! Смотри, какое сейчас лето! Жарко на Юге! Мы в Омск своим ходом добираемся.Там нас уже ждут!

      Я , почувствовав свободу, сделал несколько шагов ближе к шатру, рядом с которым играли цыганята. Один мальчишка поманил меня пальцем, дескать, давай к нам. Я улыбнулся и  отрицательно покачал головой. Мне нельзя!

     Чтобы не мозолить глаза цыганят, я повернулся к ним спиной и припустил бегом к деду.

- Ну что, малец, - обратился ко мне дедов собеседник и погладил меня по голове, - поедешь с нами в Омск?

   Я удивленно снизу вверх взглянул на деда. Дед улыбался.

- Вот возьми на память! - усатый цыган протянул мне  ладонь, на которрй лежала маленькая птичка из глины. - Нальёшь воды в эту дырочку, а потом дунешь в хвостик, птичка засвистит и запоёт.

     Я взял  птичку и сказал спасибо.

Пожелав весёлому дядьке доброго пути мы с дедом пошли домой.

На полпути я оглянулся. Цыган стоял на том же месте , по-доброму улыбался и махал мне рукой. Я тоже улыбнулся и помахал в ответ.

  

      Дома я поведал маме, что нисколечко цыгане не страшные, а наоборот приветливые и добрые. В доказательство поднес ко рту птичку и дунул в дырочку на конце её хвостика.

Дом огласился птичьей трелью.

 

...

Перечитал историю о встрече с цыганами и расчувствовался. Подумалось: любой здравый человек понимает и помнит доброту и в ответ вряд ли сделает что-либо не доброе.