Су Катя

В доме у тётушки шумно. Наша большая семья слетелась в небольшом составе и разбрелась по трёхкомнатной квартире. Надо работать, но я сижу и слушаю: вот разговаривают тётушки за одной стеной, вот сестра болтает с племянником и его женой, вот сопит дочь, вот слегка всхрапывает мама, вот проехала машина за окном. Ночь.

Это как школьные каникулы. Когда я приехала в Курск первый раз, сестра моя, на правах старшей и местной, водила меня в парк напротив играть, мы покупали там фруктовое мороженое в бумажных стаканчиках и ели его деревянными палочками. Фруктовое мороженое я не любила, пломбир, который привозили в деревню, был вкуснее. Но всё равно старательно доедала. Из солидарности с сестрой, из-за того, что это большой город, не то, что наш посёлок или райцентр, потому что уже купили, потому что «а вдруг больше не купят».

 

Где-то между Курском и Воронежем мелькает указатель «Соколовка 0,5» и мой когнитивный диссонанс углубляется. Я вижу черные поля и всё думаю о том, где взяли столько торфа. Потом вспоминаю: Черноземье.

И всё равно продолжаю и продолжаю удивляться. При всём многообразии мира, в этой поездке я везде вижу Казань. Москва, встретившая меня дождём и температурой в плюс три, оказалась похожа на Казань до смешения. Я ехала в метро, в трамвае, потом снова в метро и, если чему-то и удивлялась, так это тому, что татар вокруг как-то мало.

 

Наш с деточкой трамвайный вояж был абсолютно спонтанным, потому что все мои планы на парки и качели безжалостно обломал октябрь с его погодой. Москва подземная – это тоже, конечно, хорошо, и будь я одна, я бы провела полдня в метро, катаясь с одной станции на другую, выходя посмотреть вестибюли, рассматривая платформы, просто наслаждаясь подзабытыми уже чувствами: сойти с поезда в пять утра, дождаться открытия метро и до восьми кататься по кольцу, досыпая недоспатое в поезде.

 

Но дитя меня не подвела – трамвай с Университета до Октябрьской тоже зашёл прекрасно, и если бы можно было ещё катиться и катиться по мокрой и холодной Москве – я бы катилась дальше и дальше. Однако, конечная.

 

В столице я не была лет пять, да и тогда Курский вокзал – Казанский вокзал, Москва-транзит, спасибо джигиту, что помог на эскалаторе с коляской, сумкой и ребенком, и посмотреть в окно, как Москва уплывает и тает вдалеке, замещенная кустами в окне поезда.

 

В этот раз я смотрела. Москва похорошела и стала ухоженной. Аккуратные газоны с поправкой на осень, какое-то общее ощущение заботы о городе, лица прохожих и пассажиров, сама Москва. Если бы я приехала, как в прошлой жизни, попробовать себя в чём-то другом и изменить жизнь – Москва бы меня забрала без остатка и никакой Казани бы не случилось.

 

Но красавица Казань Москву опередила, и теперь я на всё смотрю через казанские силуэты. Словно это я еду по Декабристов или по Карла Маркса и выезжаю на Ершова.

 

Воронеж тоже удивительно похож на Казань. На ту, уже прежнюю, в которую я так влюбилась в 2006, с этими ветрами и пыльным летом, автовокзалом, в который можно зайти сбоку, в как бы закрытую калитку (не хватает цепи, натянутой у проезда для автобусов, а так полное погружение). Улицы, так похожие на Декабристов и Ершова, и чуточку на Октябрьский проспект в Кирове.

 

Воронеж. Это самые-самые каникулы, когда мама дает тебе денег на проезд, мороженку и лимонад, а потом отпускает в райцентр на качели. Пока мои неугомонные тётушка, мама и сестра планируют юбилей самой старшей моей тётушки, я сбегаю в Воронеж, о котором я ничего не знаю наверняка (котёнок с улицы Лизюкова не в счёт), но что-то всё-таки представляю. Как мама сказала: «Были мы в этом твоём Воронеже», - имея в виду пятидесятиминутную стоянку на вокзале.

 

На город я посмотрела из окна. Междугородней маршрутки (не могу я эти машинки называть автобусами, у нас такие в Зеленодольск бегают и в Волжск, а какой же это межгород?) и такси, по воле водителя прокатившего нас по кустам и гаражам. Всё, как я люблю. Тут, в Черноземье, всё просторно и сжато одновременно. Степь и ветер, черная земля и пирамидальные тополя, всегда напоминавшие мне по ранней весне и осени приболевших куриц. Из окна автобуса-маршрутки, покрытого защитной плёнкой, они вздымают свои тела, вытягивая прижатые по-пионерски ветки, и мне хочется на секундочку оказаться между Ижевском и Глазовом в начале осени – холмы, холмы, красные листья и лес вдали, серо-голубой. Но и на юге есть своя прелесть – эти меловые выходы, чуть оранжевый песок, эта чёрная, возмущающая меня своей неприкрытой роскошью и плодородием, земля. Хочется выйти и размять её в руках.

 

Дитя спит, уткнувшись в моё плечо, и я совсем не жалею, что в последний момент выложила из рюкзака наушники.

 

Москва встречала меня дождём, Курск – промозглым холодом, таким, что сестра легла спать в свитере, а я укрылась по плечи и всю ночь следила, чтобы одеяло закрывало спину. Отвыкла. Воронеж встречает ветром.

Дитя, проснувшаяся у самого автовокзала, надута и недовольна. Спросонья она такая суровая, что мне всё время хочется извиняться и верить, что чай в KFC всё исправит.

 

Света ведет нас, ветер сдувает мою кепку, а дитя, выбрав прямой путь, страдает от нереализованных пока ожиданий и жаждет на ручки.

 

Я не могу выделить что-то связное из этой полу спонтанной, полу запланированной поездки в Воронеж, я помню ветер, который заставил расплести косу и сделать хвост – иначе кепку не удержать на голове, белые качели, взлетающие с деточкой в поздневечерний Воронеж, радость от встречи и ощущение, что ты дома. Нет, не в Казани, черты которой я нахожу повсюду, а просто – дома. Так бывает, когда оказываешься с человеком не просто на одной волне, а в одном общем мироощущении, и это накрывает тебя с головой тёплым одеялом, и не хочется даже думать о том, что надо заставить себя встать и что-то сделать, чтобы вернуться туда, в Курск, к тётушкам, маме, семье.

 

Водитель такси, любитель кустов, гаражей и промзон, по имени Цезарь спрашивает: Что вам там делать, в этом Курске? Это же деревня!

Да, действительно, что делать в этом Курске, смеюсь я про себя, вспоминая длинный переходной мост от железнодорожного вокзала на Союзную, который мы дважды прошли от начала и до конца накануне. Назад возвращались ещё и с табуретками в подарок тётушке, и веселые мужики, шедшие за нами, предлагали помочь, а мы отнекивались тем, что это такая наша физическая культура. Дитя то плакалась, что ножки устали, то бросалась бежать бегом, и хватала меня за руку, и тащила, и табуретка совсем, совсем не помогала.

Но как бы можно было это объяснить Цезарю, этому гордому сыну одного из народов Северного Кавказа, если судить по лёгкому акценту? Как было самой себе объяснить, почему надо ехать на автовокзал, когда столько ещё не сказано и не услышано?

 

Жизнь поворачивается другим бочком, немного усмехаясь, и говорит голосом кассирши автовокзала, что на Курск сегодня уже ничего не будет. А это означает дополнительные три часа и немного Питера посреди Воронежа. Детка, напрыгавшаяся в развлекательном детском центре, прыгает ко мне на руки, и едет, покачиваясь, помахивая прихваченным из центра розовым сердцем, скрученным из воздушного шарика. Она уже простила мне и ранний подъем, и прерванное веселье, и вполне себе задорно пообнималась с Бимом, натёрла ему ушки.

 

Прости меня Белый Бим, Чёрное ухо, я так и не смогла про тебя прочитать, потому что зачем-то ухватила кусочек фильма про тебя, и с тех давних моих одиннадцати лет запретившая себе даже думать об этом. Дитя демонстрирует своё большое сердце и даже не отказывается сфотографироваться.

Взятый с собой фотоаппарат достается практически в последний момент, хотя черный и белый коты, посматривающие на меня из-за плеча Светы со стены развлекательного центра, так и просились сфотографировать их, но я давно уже решила, что либо я в моменте, либо фотографирую. Слишком разные это плоскости, живые люди намного интереснее не через прицел фотоаппарата.

 

Света провожает нас до вокзала, и мы никак не можем разбежаться: я – подняться в вагон, а Света – отправиться наконец домой после очень приятного, но долгого, такого долгого дня. Дитя пищит, не решаясь идти в вагон, и мы как-то умудряемся попрощаться и разойтись. Я в Курск, Света – домой.

Этот день – такая тихая и спокойная радость, какой давно у меня не было. Встреча со старыми друзьями, от которых не ждёшь ничего, и они от тебя тоже ничего не ожидают, кроме собственно твоего присутствия.

Ощущение дома длится и длится, словно плывёшь в облаке тепла, или это оно плывёт за мной, или это просто мало сна и общее ощущение долгожданного отпуска.

 

На соседнем пути стоит состав с военными. Ребята охраняют вагоны, поглядывая вправо и влево, мальчик (я уже могу говорить так) с нашей стороны подтянут и строг, внимателен и собран. Дитя замечает в первую очередь автомат, это требует объяснений, и я говорю, что это наши защитники, а конкретно этот – на посту. Моя маленькая любительница раздачи сердечек и айлавьюшек порывается показать сердечко и этому строгому бойцу, и я предлагаю ей взять её большое розовое воздушное сердечко. Она прислоняет его к окну и улыбается, улыбается, но мальчик на посту, ему нельзя, и лишь на мгновение он позволяет себе улыбнуться краешком губ и пару секунд смотрит в небо. А потом поезд трогается, и увозит меня назад, в Курск.

 

В тётушкином районе между аэропортом и вокзалом глушат мобильный интернет, и я нашла единственное место в доме, где он ловится и даже весьма бодр, хотя работать почти невыносимо из-за того, что он всё время отваливается.

Все в городе это обсуждают, и говорят: надо ехать в центр, там интернет ловит. Да, говорю я, в развлекательном центре у меня инет отлично пахал. Да глушат его у нас, - включается проходящий мимо дяденька. – Проводной есть, а мобильного вообще нет.

Есть, - говорю я. – Но только в одном месте нашла.

Нет его, - машет рукой дяденька и переходит улицу.

Так и живём. Ловим интернет в окно, слушаем, как летят где-то в небе вертолёты, да взлетают самолёты. Словно я сижу в Казани, а испытатели обкатывают самолёты после модернизации.

Ночью становится громко. Звуки сначала похожи на далекие раскаты грома, потом они становятся всё ближе и ближе, срабатывает сигнализация во дворах. Мама спит, дитя спит, тётушки перестали болтать и заснули, спят сестра и её дети, у меня работа и наконец-то почти не обрывающийся интернет.

 

Сердце мира сейчас бьётся в России, сбивается и частит, ёкает и замирает, но всё ещё нет ничего важнее близких людей.

Света, мы давно уже близкие, и я обещаю – будут ещё разговоры и встречи, несмотря ни на что.