А. М.

Ну, и что хорошего было в твоей жизни? Другие страдают, но хотя бы находятся в блаженном неведении. Ты же страдал, потому что видел жизнь такой, какая она есть. Так не все ли равно, слеп ты или зряч, если в любом случае приходится страдать? Слепота, по крайней мере, не убивает.

Но, знаешь, ты сам виноват, и сгубило тебя вовсе не глупое мещанское общество торгашей и потребителей, потому что общество априори ни в чем не может быть виноватым. Ибо не существует коллективной вины. Даже в преступлении, совершенным группой лиц, каждое лицо несет ответственность лишь за то, что совершило само внутри этой группы. У общества нет выбора, у личности – есть. А значит толпу, безликую и бездушную по своей природе, нельзя винить в том, что она – толпа.

Мне кажется, твоя беда в том, что ты изначально взял неверный темп. Перед тобой маячила цель в виде мнимой, придуманной тобою же любви, а когда цель эта исчезла, когда, приблизившись к ней, ты увидел, что не так уж она значительна и велика, как тебе казалось издали, не осталось причин, чтобы жить и писать дальше. Ведь даже деньги в конечном счете должны были послужить этой цели, но она того не стоила.

Да, ты не мог знать это с самого начала, ты был близорук, как все влюбленные, ты был ослеплен внешним лоском новой незнакомой тебе жизни. Меж тем, желание твое, как можно скорее, войти в эту жизнь, в итоге тебя и сгубило. Боец, по сути, ты не привык отступать и сдаваться, но именно немыслимая скорость и заставила тебя свалиться в кювет. Бег к выбранной цели тебя измотал. Если гнать лошадь, не давая ей продыху, она рано или поздно свалится замертво. А как же наш разум? Разве он не живой, разве он не такой же свободный, как тот конь, что несет тебя к заветной мечте? Ты нарушил свою же заповедь, и в своем стремлении к успеху, превратился в очередного мистера Батлера. Хуже того, ты его превзошел. Да, пусть тебя вела не корысть, но подлинная красота жизни, любовь и свобода, пусть цели твои были значительнее и благороднее, чем цели мистера Батлера, но это не меняет того, что ты пошел наперекор своей врожденной мудрости, и стал поступать так же, как он. Оттого и падение твое было куда как больнее. Ведь, в сущности, какая разница, где надрываться: в прачечной, выглаживая фасонное белье, в конторе, составляя документы, или в крохотной комнатушке за написанием шедевров, если ты все равно надрываешься, и ни там, ни здесь никто по-настоящему не оценит значение твоей работы? Если только творчество приносит тебе радость, а кроме него уж ничего и не осталось, значит душа твоя теперь на страницах рукописей, и ты их раб. И разве можно упрекать других в их неверии, если они просто не видят того титанического труда, на который ты сам себя обрек? Мистер Батлер тоже недосыпал, недоедал, тоже получал гроши за титанический труд, но он не завышал ожиданий, и ограничился тем, что заработал себе расстройство желудка. Твоя болезнь оказалась серьезнее, ты получил расстройство души. И сгубило тебя сознание сначала непризнанного, а потом хоть и признанного, но все же непонятого гения. А это уже гордыня. О, разве можно, обвинять людей в слепоте и глупости, если до недавнего времени ты сам был одним из них, шел в их ряду, и только чистая случайность заставила тебя сойти с общей тропы? У них такой случайности не было.

Ты ждал оценки торгашей, пока тебя не замечали, а как только судьба возвысила тебя над ними, сам разочаровался в них. И где же теперь твоя хваленая биология, которая утверждала, что выживает сильнейший, что общество рабов обречено на вымирание? Как видишь, рабы приспособились и живут себе, не желая признавать, что они рабы, а ты, став сверхличностью, сгорел дотла.

И здесь нет никаких противоречий ни с природой, ни с биологией, ведь секрет выживания заключается вовсе не в обособленности сильнейшего, но в стадном инстинкте и размножении. Рабов на Земле много, и они, сбиваясь в стаи и бесконечно размножаясь, плодят новых рабов, готовые пожрать любого, кто попытается открыть им глаза. Сверхличность же, одинокая в своем роде, просто неспособна сойтись с ними и произвести потомство. Это разные виды, они несовместимы биологически. Волк-одиночка самый сильный и опасный в лесу, но и он редко выживает.

Чтобы стать сверхличностью тебе понадобились сверхчеловеческие усилия, уничтожившие твою душу. Все рано, что поднять штангу и сломать хребет. Конечно, можно и вовсе ее не поднимать, впрочем, ни в том, ни в другом нет пользы. Не поднимать штангу, значит так и не вырастить в себе силу, поднять слишком большой вес сразу, значит распрощаться со здоровьем и жизнью. Крайности опасны, ибо рабы неспособны на самостоятельные мысли и творчество, а мятежники, вроде тебя, такие же рабы своего мятежа, рано или поздно выгорают, как лампы, потому что мир не исправить, если он не желает исправляться. Исправить можно только себя в этом мире и свое отношение к нему.

Эрудиция, весь интеллектуальный багаж, не гарантируют наличие стратегического мышления, а именно его-то тебе и не доставало. Ты был лишен всякой расчетливости, и это добавляет тебе обаяния, хотя и усиливает в глазах людей твою воронью белизну. Ну, не ужели весь список работ, куда ты мог податься, ограничивался морскими судами, тесными конторками и душными прачечными? Неужели нельзя было найти тихое местечко, чтобы имея хотя бы самый малый прожиточный минимум, заниматься творчеством не в такой дикой спешке? Ведь это не рабство, а план, в котором нет постоянного голода, и закладов у ростовщика. Возможно, это приблизило бы день твоей свадьбы. Кто знает, как тогда сложилась бы твоя судьба? Но ты отдался делу с головой, не щадя живота своего, быть может, целенаправленно отдаляя от себя ту, ради которой все это начал, понимая интуитивно, что твоя возлюбленная тебя и опошлит. Ведь, если бы ты и вправду хотел быть с ней, то, наверно, уж принял бы все условия, и пошел работать в контору ее отца или куда-то еще.

Но ты сделал свой выбор. Отказавшись идти на сделку с обществом, на временную сделку со своей совестью, ты стал фанатиком, а фанатизм разрушает любого. Ты решил сохранить чистоту своего творчества, и положить на алтарь литературы жизнь вечно голодного, но свободного художника.

Впрочем, так ли уж ты стал свободен? Разве сознательно ты выбирал свое разочарование? Всегда есть идеи, которым мы рабски служим, здесь не надо питать иллюзий, всегда находится что-то, что сильнее нас, и мы этому покоряемся. Ты покорился сначала своему стремлению, а потом безысходности. А ведь это опасно выгорать душевно, куда опаснее, чем сидеть в замкнутом мирке не ведающего о своем рабстве человека и не желающего покидать привычный дешевый уют. Не покидать его – это признак трусости? Сильный должен идти своей дорогой, наперекор всем условностям? Ну, вот ты пошел наперекор всему, и куда тебя это привело? В конце концов, знания и мудрость – разные вещи. Ты познал многое, но утратил мудрость. Вот уж, воистину, горе от ума.

Однако причина твоего глубокого уныния, вероятно, была не только в этом, но и в том, что за свою недолгую жизнь ты увидел и испытал все ее грани и проявления, от невыразимой красоты и вдохновенных стремлений, до самой отвратительной грязи и сокрушительных разочарований. Тебе больше нечего было открывать.

И это отчасти утешает, потому что не остается чувства незавершенности, что ты что-то не успел или не сделал, и в свои юные годы ты уходишь уже глубоким стариком. Но твоя жизнь… тоя жизнь – это ярчайший пример того, как не надо стремиться к успеху. Ведь, в конечном счете, успех должен приносить счастье. Каждый имеет право на счастье. Кто-то находит его в книгах, кто-то в земной любви, кто-то в локальном пошлом мирке, но ведь счастье и не бывает универсальным. И ты имел это право, хоть и раз за разом отказывался от его возможности, не желая просто отпустить контроль. А счастье не бывает призрачной целью будущего. Его не достичь, если забываешь о сиюминутной радости повседневной жизни, если забываешь даже о такой простой вещи, как отдых и покой, если не оставляешь другим права на их недостатки, на их глупость, на их мелочность и ограниченность. Если, прозрев, ты не оставляешь другим права на их слепоту. Земного рая нет, Мартин, ни на далеких островах, ни в меблированных салонах, ни в проходящей влюбленности, его нет нигде кроме творчества, ведь это единственное, что осталось в нас божественного. Ты утратил его и не смог пережить. Но ты в него попал, пусть ненадолго, пусть платой за вход были страдания, пусть тебе пришлось сражаться с судьбой за право туда войти, но ты был там. А подумай над судьбой тех, кому не дано там побывать. Не злись и не разочаровывайся, лучше пожалей их так, как они не жалели тебя. Они просто вынуждены выстраивать свое подобие рая, и счастливы этим, потому что другого у них нет. Слепота их спасает.

Но энергия души не бесконечна, а ты растратил ее, возможно, не впустую, возможно, твои мысли останутся в веках, и через века будут служить маяком уже тому, кто, идя своей тропой, постарается не допустить твоих ошибок. Ведь время циклично, и все возвращается. Но ничто не становится прежним. Прощай, Мартин Иден…