Перцевая Людмила

Всякому явлению должно дать определение – и обозначение: ямбу и хорею, сонету и поэме, онегинской строфе и спенсеровой. Есть люди, которые оставили след в искусстве не столько дивными произведениями, сколько вот этими самыми поисками и происками. О, можно как детектив читать историю с сотворением Малевичем супрематизма через «черный квадрат»! Или удивиться, как спонтанно родившаяся строфа с чередованием рифм по формуле АБАББСБСС в поэме «Королева фей» Э.Спенсера стала вдруг очень модной и родила целый шлейф подражателей.

 

Позже дотошные литературоведы найдут в ней нечто родственное с итальянской октавой, а может быть и с французской балладной строфой, но никто так и не узнает, отчего вдруг англичанин Эдмунд Спенсер добавил к октаве девятую строку. Шекспир с его удивительными сонетами появится позже – и тоже не будет дотошно копировать ни Спенсера, ни Овидия, ни …кого другого. Это его начнут копировать и подражать его сонетам, считая чуть ли не преступлением нарушить классическую форму.

 

Но всё когда-то рождается впервые, и у всякого талантливого поэта читатель прежде всего ценит индивидуальность, а не строгое следование отработанной в веках форме.

Один и тот же человек напишет гениальное в своей простоте

«Белая береза

Под моим окном

Принакрылась снегом

Точно серебром...»,

 

а потом трагичное, рвущее душу:

 

«Голова моя машет ушами,

Как крыльями птица.

Ей на шее ноги

Маячить больше невмочь.

Черный человек,

Черный, черный,

Черный человек

На кровать ко мне садится,

Черный человек

Спать не дает мне всю ночь».

 

И я не представляю, что в момент написания этой поэмы Есенин подыскивал подходящую форму и старался ей следовать – вылилось так, как требовал этого вопль души.

 

Было нелепо и смешно искать устоявшихся форм у Леонида Мартынова или Андрея Вознесенского, или вот у этого Иосифа – узнаете Бродского? - как бы вовсе бесформенного, но ведь не бессмысленного!

 

«Первый день нечетного года. Колокола

выпускают в воздух воздушный шар за воздушным шаром,

составляя компанию там наверху шершавым,

триста лет как раздевшимся догола

местным статуям. Я валяюсь в пустой, сырой,

желтой комнате, заливая в себя Бертани.

Эта вещь, согреваясь в моей гортани,

произносит в конце концов: ‘Закрой

окно’. Вот и еще одна

комбинация цифр не отворила дверцу;

плюс нечетные числа тем и приятны сердцу,

что они заурядны; мало кто ставит на

них свое состоянье, свое неименье, свой

кошелек; а поставив — встают с чем сели…

Чайка в тумане кружится супротив часовой

стрелки, в отличие от карусели».

 

Сегодня Всемирный день поэзии. Но это вовсе не повод непременно разразится стихами, можно просто почитать то, что родилось вчера – у тебя, век тому назад у Михаила Светлова или тысячелетие тому …у Овидия.

И сказать себе, что когда Серега Бирюков писал свои стихи – он никому не подражал и не старался соответствовать уже закавыченному направлению, он не был эпигоном, которые непременно следуют в русле обозначенного. И надо соответствовать.

 

«Да и нет не говорите, черно бело не берите…» - люди, даже сильно повзрослев, не перестают играть в эти детские игры. И сурово пеняют друг другу: тут у вас явно ритм пробивается, а не должно быть, здесь рифмы чередуются – а должны прятаться и спонтанно выскакивать. Ну и так далее, в соответствии со своими представлениями, кто есть кто и каким ему следует петь голосом. Всё разграфлено и поименовано, вышедшие из моды отставники – не пример для подражания, а вот эти – невнятные и непонятные – на волне внимания, постарайтесь так же!

Отряд – стройся, налево – равняйсь!

 

И я поневоле вспоминаю великолепную поэму Гоголя «Мертвые души», беседу милых дам, о том, что носят и будут носить:

«…узенькие-узенькие, какие только может представить воображение человеческое, фон голубой и через полоску всё глазки и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки... Словом, бесподобно! Можно сказать решительно, что ничего еще не было подобного на свете. - Милая, это пестро. - Ах, нет, не пестро. - Ах, пестро! ... Здесь просто приятная дама объяснила, что это отнюдь не пестро, и вскрикнула: - Да, поздравляю вас: оборок более не носят. - Как не носят? - На место их фестончики. - Ах, это нехорошо, фестончики! - Фестончики, всё фестончики: пелеринка из фестончиков, на рукавах фестончики, эполетцы из фестончиков, внизу фестончики, везде фестончики. - Нехорошо, Софья Ивановна, если всё фестончики...»

 

Я готова его перечитывать с любой страницы в любое время – и он всегда наполняет знакомые строки новым смыслом. Я догадываюсь, почему он свою поэму «Ганс Кюхельгартенъ» сжег - она была написана в подражание идиллии Фосса «Луиза».

А вот сожженный второй том «Мертвых душ» бесконечно жаль, он меня мучает: что же там было? Ведь это написал уже состоявшийся поэт российской действительности.

Пишем ли мы современную действительность, когда сами себе запрещаем: остросоциальное – нельзя, о войне – нельзя, национальные распри – не трогаем, трагические сюжеты не берем, исключительно позитивненькое. Как в сериалах – всё хорошо, что хорошо кончается.

 

Мы играем в самые замысловатые и невероятные формы, вливая в них …отсутствие содержания. Либо ищем нечто вневременное, вот моя деревня, вот мой дом…

Страусы с упрятанной глубоко в песок головой, хвост – веером и крылья, не приспособленные к полету.

 

Совсем не пример для подражания, напротив, этот стих «Раненое такси»

у меня в конкурсы не берут. Но он – живой, исключительно мой. Безо всякого выдрючивания.

 

Разлюбил? – И чёрт бы с ним!

Нерв трепещет оголенный…

Мечется в ночи такси,

С маячком тоски зеленой!

За баранкой – сгусток слёз

И горячечного бреда,

Что особого стряслось? -

Улетел твой Лебедь, Леда?

Знать, позвали облака

Дорогого непоседу,

Красных огоньков река

На земле придержит Леду…

Стелют зелень светофоры,

Видно, боль твоя их трогает,

Рана заживет не скоро,

Забинтуй её дорогою!..