Могучая архитектура ночи!

Рабочий ангел купол повернул,

Вращающийся на древесных кронах,

И обозначились между стволами

Проёмы чёрные, как в старой церкви,

Забытой богом и людьми.

Но там

Взошли мои алмазные Плеяды.

Семь струн привязывает к ним Сапфо

И говорит:

"Взошли мои Плеяды.

А я одна в постели, я одна.

Одна в постели!"

 

Ниже и левей

В горячем персиковом блеске встали,

Как жертва у престола, золотые

Рога Тельца

и глаз его, горящий

Среди Гиад,

как Ветхого завета

Ещё одна скрижаль.

Проходит время,

Но – что мне время?

Я терпелив,

я подождать могу,

Пока взойдёт за жертвенным Тельцом

Немыслимое чудо Ориона,

Как бабочка безумная, с купелью

В своих скрипучих проволочных лапках,

Где были крещены Земля и Солнце.

 

Я подожду,

пока в лучах стеклянных

Сам Сириус –

с египетской, загробной,

собачьей головой –

Взойдёт.

 

Мне раз ещё увидеть суждено

Сверкающее это полотенце,

Божественную перемычку счастья,

И что бы люди там ни говорили –

Я доживу, переберу позвёздно,

Пересчитаю их по каталогу,

Перечитаю их по книге ночи.

 

Перед нами стихотворение пятидесятилетнего Арсения Тарковского, одного из недооценённых, на мой взгляд, поэтов. Его, конечно, знают и упоминают в литературных кругах, но способность поэта так глубоко погружать в метафизику явлений подчас остаётся без должного внимания.

Вот и здесь, поэтический образ и пространство переданы настолько сильно, почти осязаемо, что хочется некоторое время помолчать, оставаясь частью образа.

Картина соткана нерифмованным стихом (белым), и даже слышатся отголоски японской поэтики. Этот приём наиболее удачно подходит для достижения цели, где автор, используя вполне конкретные определения и метафоры, до конца удерживает зрителя в состояние некоего видения. Мы вместе с автором слышим Космос, слышим и участвуем в диалоге души с Космосом.

Арсения Тарковского называют «живым мостом», соединяющим поэзию Серебряного века (представителей которой он лично знал) с современной литературой. Тарковский замыкает ряды поэтов Серебряного века, сохраняя позицию поэта «над системой». Жизнь его прошла в борьбе, трениях с режимом, а в представленном стихотворении автор, словно сталкер вышедший в «зону», дышит атмосферой свободы и созерцания.

Это образец философской лирики, суть которой – акт предстояния человека пред Тайной мироздания:

 

«Могучая архитектура ночи!

Рабочий ангел купол повернул…»

 

Такова завязка стихотворения… Но начну с того, о чём не каждый читатель имеет представление. Название стихотворения содержит имена трёх соседних созвездий, расположенных в порядке их восхождения – Телец, Орион, Большой Пёс. Эта область осенне-зимних созвездий является самой вожделенной частью неба как для увлечённых наблюдательной астрономией, так и для обычных романтиков. Здесь расположена значительная часть самых ярких звёзд нашего неба. Среди них и ярчайшая из звёзд – Сириус, и красный сверхгигант Бетельгейзе, и оранжевый гигант Альдебаран. Они находятся в упомянутых поэтом созвездиях и, наверняка, известны читателю. И, прежде всего, мне хочется объяснить и убедить в том читателя, что Арсений Тарковский пред нами выступает здесь, главным образом, не как философ, проникающий в загадки мифологии, а как живой, страстный наблюдатель звёздного неба. И в том он являет нам высшую философию.

Так уж совпало, что, в данном случае, я выступаю не только в роли критика, но и сам являюсь страстным любителем астрономии, поэтому мне хорошо знакомо и узнаваемо состояние, в котором пребывает автор. Это известный факт, что увлечение астрономией было для Тарковского частью его духовной жизни. Как средство постижения единства Вселенной и человека. Он не только наблюдал и хорошо знал звёздное небо, но и коллекционировал редкие издания справочников и каталогов по астрономии. О его увлечении даже осталось красноречивое свидетельство супруги, не без иронии признавшейся, что Арсений проводил ночи медового месяца в объятиях телескопа.

Итак, «Рабочий ангел купол повернул…,

 

Вращающийся на древесных кронах,

И обозначились между стволами

Проёмы чёрные, как в старой церкви…»

 

Как видим, воедино связаны небесное и земное. Поэт совершает духовное действо в живом храме природы, испытывая благоговение в свойственной Тарковскому сдержанной манере. Все эмоции у него внутри, он на свидании с чудом. Но что же он видит там, в чёрных проёмах средь ветвей:

 

«Но там

Взошли мои алмазные Плеяды…

Ниже и левей

В горячем персиковом блеске встали,

Как жертва у престола, золотые

Рога Тельца и глаз его, горящий

Среди Гиад, как Ветхого завета

Ещё одна скрижаль…»

 

Созвездие Тельца представлено нам в основных его достопримечательностях. Маленькая звёздная группка Плеяд (с нежным алмазным свечением) и Гиады – это два известнейших звёздных скопления в Тельце, а глаз Тельца среди Гиад – это и есть уже упомянутый мною гигант Альдебаран. Здесь Тарковский, как истинный поэт, выражает не просто восхищение увиденным, но и прибегает к языку аллегории, обращаясь к разным культурам и верованиям. Небо объединяет их, как источник знаний и вдохновения. И это вполне характерно неоакмеизму, где часто звучит мотив единства природы и культуры.

Вначале появляется пылкий образ Древнегреческой поэтессы Сапфо. Она привязывает семь струн своих к семизвездию Плеяд и заводит свою чувственную песнь:

 

"Взошли мои Плеяды.

А я одна в постели, я одна.

Одна в постели!"

 

В данном случае, Арсений Тарковский неточно передаёт смысл четверостишья, написанного Сапфо. Общепринятый перевод звучит так: «Луна и Плеяды скрылись, Давно наступила полночь, Проходит, проходит время, – А я все одна в постели». Автор, видимо, решил немного обыграть образ известной гречанки, передав главное – мотив одиночество, страсть ожидания. Он через века протянул нить, связывающую свои переживания с подобными чувствами предшествующих лириков-философов. Под ночным небом чувство вселенской тоски особенно обостряется. Это благородное чувство, когда человек, освобождаясь от житейской шелухи, на время становится самим собою.

А с чем связан величественный образ Тельца в стихотворении? С культовой ветхозаветной жертвой. Жертва олицетворяет Мессию, Искупителя. И в связи с этим появляется неожиданное сравнение, как фигура речи: «как Ветхого завета ещё одна скрижаль». На что может намекать нам поэт, сравнивая главную его звезду, «Глаз тельца» – как её называли в давние времена, с новой скрижалью? Для себя я это объясняю следующим образом… Напомню, скрижалью является культовый предмет со священными письменами. В Ветхом завете народ Божий имел две каменные скрижали Декалога. Он жил по этому Закону, но этого было мало. Необходима была ещё и жертва, олицетворяющая грядущую надежду, и она была также неразрывно связана со служением. Именно Мессию (как надежду человечества) нередко символизирует в Писаниях звезда. Достаточно вспомнить и знамение Вифлеемской звезды, и слова одного из древних пророков: «Вижу Его, но ныне еще нет; зрю Его, но не близко. Восходит звезда от Иакова и восстает жезл от Израиля…» Видимо, по этой причине Арсений называет её «ещё одной скрижалью» – Нового завета, завета исполнения надежды.

Если мои суждения выглядят тяжеловатыми для вас, то предложу и другое объяснение сего. Третьей скрижалью может являться сама природа и Вселенная, как живое свидетельство о Творце.

Но вернёмся к звёздам. Телец – это прелюдия для звездочёта. Он ждёт появления главного чуда ночи:

 

«Проходит время,

Но - что мне время?

Я терпелив,

я подождать могу,

Пока взойдёт за жертвенным Тельцом

Немыслимое чудо Ориона…»

 

Ситуация предельно узнаваема, автор находится под осенним небом. Восход Ориона, главной достопримечательности в это время происходит довольно поздно, к полуночи. Вновь мы слышим вскользь философствование о времени. Оно не имеет значения в сравнении с сущностью явлений, их повседневными чудесами… И вот одно из них – «немыслимое чудо Ориона». Думаю, многие представляют, как выглядит на небе плечистая фигура этого мифологического охотника с изумительным поясом из трёх звёзд посреди могучей фигуры. Но автор видит её по-своему, неожиданно сравнивая с бабочкой:

 

«Как бабочка безумная, с купелью

В своих скрипучих проволочных лапках,

Где были крещены Земля и Солнце…»

 

Дело в том, что фигура Ориона, заваленная набок, становится похожей на огромный бант или бабочку (чего, собственно, под нашим небом не происходит). В наших краях эта «бабочка» выглядит так, словно у неё произошёл сбой в навигации, и она никак не может принять своё естественное положение. Оттого и названа поэтом «безумной». И вообще, Тарковский с душевным задором, почти по-детски поиграл с образом бабочки. Он не только увидел «проволочные» очертания её контур, но и услышал их скрип. Фантазии по части владения художественной метаморфозой поэту не занимать. Также мы видим, как применяемая им высокая лексика вдруг приходит во взаимодействие с простыми неожиданными метафорами.

Именно эту часть можно назвать кульминацией стихотворения как эмоциональной, так и смысловой. Тарковский не только дождался главного ночного чуда, но и поместил в его лапки некую тайну, загадку – «купель», рождающую миры, Землю, Солнце. Поэт демонстрирует свои астрономические познания. Там, в «лапках бабочки» находится известная Туманность Ориона. Она представляет ближайшую к нам область образования новых, молодых звёзд из газо-пылевой материи. Её иногда именуют «звёздными яслями Галактики». Тарковский здесь опирается на научную информацию, придав ей художественный облик. «Купель» – это место крещения, или, иначе, нового рождения миров. Таким образом, поэт соединяет лирику с Космогонией, и, на мой взгляд, у него это получилось интересно и необычно.

Что мы можем почерпнуть из этой кульминационной части произведения? Перед нами вновь философия взаимосвязи человека с Космосом, извечный поиск своих истоков.

Далее, автора ожидает ещё встреча с Сириусом, главной звездой Большого Пса. Обращение к древней египетской культуре здесь вполне понятно, ибо Сириус был культовой звездой в Египте, а его появление по утрам предваряло начало разлива Нила.

Вот так, в сознании созерцающего поэта ожили образы греческой, иудейской, христианской и египетской культур. А звёздное небо предстало пред нами неким огромным зеркалом человечества, отражающим его стремления и чаяния во все времена.

И вот, мы уже у эпилога сказки, создавшей пред нами почти хрустальную ночную картину со звучащей музыкой сфер. Вслушайтесь внимательно, друзья, в этот эпилог. Сколько в нём человечного, трогательного, до боли простого и жалостливого. Так изобразить участь человека, этой разумной песчинки во Вселенной, может только художник с огромным сердцем:

 

«Мне раз ещё увидеть суждено

Сверкающее это полотенце,

Божественную перемычку счастья,

И что бы люди там ни говорили –

Я доживу, переберу позвёздно,

Пересчитаю их по каталогу,

Перечитаю их по книге ночи».

 

В качестве своей личной оценки произведения, увы, могу дать лишь субъективную: «Спасибо вам, Арсений Александрович, за удивительную поэзию, и что вы смогли меня очаровать и потрясти не только встречей со своей возлюбленной в стихотворении «Первые свидания», но и встречей с объектом нашей общей духовной любви – Космосом»…