Из окна виден квадрат улицы, пе¬ререзанный трамвайной линией. Конечная остановка. Из-за поворота вынырнул трамвай. Илья Головин прильнул лбом к стеклу. Трамвай высадил троих, затворил двери и заскользил по периметру петли… Не то... Время почти десять. Головин прошёлся по комнате, тускло отразившись в висящем в прихожей зеркале, маленький, вбитый в тесноватый костюм. Галстук с разводами, напоминающий геологическую карту. Подарок Леры к 23 февраля. Опять трамвай. Илья Головин бросился к окну. Не то. Ровно десять. Он, зябко потирая руками прошёлся по комнате. Тесновато. Наверное, из-за ёлки. Маленькая, а как много места. Накрытый столик в углу. Честная бедность. Горонский обещал разнообразить. Какая все же пошлая фамилия – Горонский.... Десять минут одиннадцатого. Неужели не придут?

Лера... Года полтора назад Илья Головин вынул из почтового ящика письмо и вскрыл не глядя. Первые слова – «Здравствуй, милый Рубинчик» ошарашили. Письмо, как и следовало ожидать, предназначалось не ему, а некоему Рубену Тихвинскому. Перепутали улицу. Кроме письма была фотография, и Головин, ожидавший увидеть на ней, судя по стилистике курносенькое жеманное создание, был удивлён, увидев на снимке чрезвычайно красивую женщину. «Я тут плохо вышла. Я с братом Владиславом». Рядом с ней сидел в плетёном кресле юнец, напоминавший муравьеда. Головин пал перед соблазном и дочитал письмо до конца. Это было надрывное послание с упрёками и туманными угрозами вроде «терять мне нечего». Завершалось письмо так: «ЧТО БЫ ТАМ НЕ БЫЛО ТЫ ДОЛЖЕН ОТВЕТИТЬ А ЕСЛИ НЕ ОТВЕТИШЬ ЭТО БУДЕТ ТВОЕЙ ПОДЛОСТЬЮ НАВСЕГДА. ВСЁ ЕЩЕ ТВОЯ ЛЕРИКС». Этот «Лерикс» и подвигнул Илью Головина лично доставить письмо адресату.

Рубен. Физиономия провинциального конферансье, усики, бакенбарды. Пришлось объяснять цель визита. Получилось сбивчиво и виновато. «Не понял, переспросил Рубен Тихвинский. – Какое письмо?» Илья Головин протянул ему письмо, Рубен пожал плечами и тут же принялся читать, предоставив Головину по-дурацки стоять в прихожей. «Кем вы ей приходитесь? – спросил он, не отрываясь от письма.?» – «Никем не прихожусь, – оторопел Илья Головин, – я вам объяснил..» Рубен кивнул и дочитал наконец до конца. «М-да. Ду-ра! Лерикс! Так вот вы ей передайте, милейший...» – «Что я ей передам! – побагровел Головин. – Я уже три раза повторил, я её не знаю». – «А почему письмо распечатано? Передайте этому ЛЕРИКСУ, что если она думает, что её глупейшее...» Илья Головин не дослушал и выскочил в подъезд. Только на улице обнаружил в руке скомканный конверт с письмом....

Половина одиннадцатого.

Письмо, оставшееся в руках не давало покоя. Дня три созревал, затем заварил на ночь крепкого кофе и сел писать. Ближе к двум ночи перечёл. Получился изящный опус. Письмо незнакомке. Воспрянул духом и приписал: «Если Вам захочется ответить, рад буду получить Ваше письмо».

Ответ пришёл быстро. Это было короткое послание, полное туманных недомолвок, с трогательной попыткой угодить в тон. К письму была опять приложена фотография. Она была в обезоруживающе коротком платье, открывавшем миру полные, загорелые руки и подобные же ноги. В постскриптуме сообщалось, что зовут её не Валерия, как решил Головин, а Лерика. Окрылённый Головин решил покончить с эпистолярной частью. Письмо его на сей раз было коротким. После метафоры о двух одиночествах следовало приглашение к встрече.

«А я вас другим представляла», – сказала она при встрече, не пытаясь скрыть разочарования. Илья Головин кивнул. Как не понять – увидеть вместо поджарого красавца мешковатую фигуру и бледное, маловыразительное лицо…

Через неделю Головин пригласил её к себе. Выпив коньяку, Лера расчувствовалась, принялась рассказывать ему про её с Рубеном роман (имя это она произносила с, неврастеничным оборотным «э»). Завершив историю, разрыдалась. Смущённый Головин пошёл за корвалолом, однако решил прибегнуть к более доходчивой форме успокоения. Попытка встретила активное понимание...

Одиннадцать ровно. Стол на пять персон, портрет Ахматовой над книжной полкой, толстомордая ваза с фаллическими камышинами. Гитара на стене. С раёшным бантиком, делающим её похожей на беременную женщину. Ёлочка в углу. Под ёлочкой среди клочьев ваты – Дед Мороз с дырявым мешком. Дырочку эту проковырял пятилетний Илюша Головин, надеялся найти маленькие подарочки. Так всегда, ковырнёшь поглубже, а там пыль, труха и никаких подарков. Пять минут двенадцатого...

Вместе с Лерой в его жизнь вошёл брат Владислав. Дня через три после того памятного вечера Илья Головин отправился делать визит. Дверь открыл братец. «Лерки дома нету». Когда Головин собрался уходить, братец вдруг и спросил: «Пиво будешь?» Пиво Головин не любил, но предложение принял. Владислав был пьян дурным, сопливым утренним хмелем, после первого стакана подмигнул и шепнул: «Тут она. Сейчас выйдет». Впрямь, вскоре она вышла, просунула на кухню голову, поморщилась и произнесла: «Так и знала. Опять кого-то привёл». Илья Головин вспыхнул, хотел уйти, но в прихожей Лера прикипела к нему с карамельным привкусом, шёпотом назвала противным зверушкой и повела, счастливо взопревшего, в комнату. На сей раз все произошло глаже и основательней...

Владислав искал себя: нигде не работал, сидел на шее у сестры и матери. Разговоры о работе приводили его в бешенство.

Брат и сестра вошли в его жизнь совокупно. Вскоре Головин понял, что отделаться от Владислава можно лишь обоюдно с сестрицей. Владислав понял это раньше, брал деньги не обещая вернуть, называл несмотря на четырнадцать лет разницы Илюхой. Сегодня он должен быть с некоей Лялей. Лялю Головин видел. Девица с истеричным лицом трудного подростка. Беспрерывно курит и поёт под гитару свои песни. Песни состоят в сущности из двух фраз: «твои глаза» и «всё прошло».

Еще должен быть Горонский, сослуживец. Как-то курилку прибежала машинистка Машенька и оповестила, что Леонида Михайловича бьют возле проходной двое мужчин. Машенька преувеличила, Леонида Михайловича бил только один мужчина, другой стоял рядом и выражал удовлетворение. «Нехорошо двоим одного», – сказал Головин. «Серый, растолкуй», – не оборачиваясь, ответил тот, который бил. Тот кивнул и въехал Головину по физиономии. Головин когда-то занимался боксом, принял бой и поверг обидчиков в прах. В благодарность Горонский решил одарить Головина дружбой.

Двадцать минут двенадцатого. Ждать нечего. Позвольте, а почему у не пенится бокал? Неужто от того, что не явились эти чужие люди? Головин открыл бутылку, налил себе в бокал и выпил. Водка совершила свой короткий, теплотворящий путь, стало теплей и мягче. А вот галстучек этот мы сейчас снимем к чёртовой матери! Снял галстук и швырнул в угол, но тот, не долетев, зацепился за торшер и повис на нем, как язык висельника. Кстати, нас совершенно не интересует, по какой причине они не явились. Кажется, опять трамвай? Так вот, нас совершенно... Cпуститься вниз, к автомату и позвонить Горонскому? Кажется, дверь подъездная хлопнула? Голоса. Может убрать галстук? Нет, определённо голоса, причём много. Впрочем, это нас совершенно... Уже совсем рядом...

Звонок прошил его насквозь, как электрический разряд. Он счастливо вздохнул, намеренно неторопливо поднялся и тут же бросился к двери, успев смахнуть на лету встрепенувшийся галстук.