Он – маскулинный, грубоватый, в совершенстве владеющий навыками "воскрешения" Асклепий.

Его взгляд подобен диэтиловому эфиру – прозрачен и жгуч. Его руки способны развернуть лодку Харона вспять. На рельефной груди символистичный кентавр, под ребрами – сгусток градиентной энергии. Колючий, отстраненный.

Невозможно отвести глаз от венки на виске – единственной ниточки, выбивающейся из клубка внешнего спокойствия и равновесия, пока сильные руки надавливают, пропуская через себя вес туловища, проталкивая в женское тело, буквально насильно, жизнь.

-"Бейся, бейся..."

Теннисным мячиком отскакивает от стен эхо, заполняя кафельную холодную комнату субтонным хрипловатым голосом.

Ее станет первым, отважившимся ослушаться, неподчиниться.

 

Тяжёлый день близился к завершению.

Прохладная вода дарила облегчение, но не смывала прилипшие воспоминания: ... зрачки, пожираемые тьмой, секундная агония ползущих вверх уголков губ, дыхание Чейна-Стокса, остановка...

Мрачную хронологию неудачной реанимации прервал телефон.

Стридуляционные щелчки постепенно растворились в голосе, буквально поглощающем пространство вокруг:

- Все, что страшно потерять – надо потерять.

В трубке зачастили гудки.

Кадык нервно заходил под гладковыбритой кожей. На висках проступили капельки пота.

Временной калейдоскоп языками погребального костра сложился в образ молодой женщины, кормящей змею из чаши.

Она подала знак.

 

Анубис жевал многослойную конструкцию из ветчины, сыра, руколлы, зажатую с двух сторон хрустящими тостами, когда в его пенаты ворвался Асклепий.

– Я ждал тебя, – усмехнулся Инпу, выкатывая тележку-каталку, прикрытую кипельно-белым саваном, – у меня много «потеряшек», твоя – одна.

Бездыханное женское тело впервые вызвало у Асклепия нечеловеческий восторг: мраморная кожа подсвечивалась изнутри капиллярами, складывающимися в замысловатые узоры, а лицо «дышало» – тонкие морщинки в уголках глаз не сгладились, как это бывает после смерти. Ботокс Анубиса не работал.

Небольшие ожоги – следы дефибриллятора, вернули понимание происходящего. Крупная ладонь с точностью стернотома прошла сквозь грудную клетку, раздвигая ребра, рассекая плевру...

Пальцы обжег ледяной холод.

Ритмичными толчками Асклепий сжимал в руке остывшее сердце. Время остановилось, а ладонь продолжала качать. В какой-то момент Мейснеровы тельца на кожных сосочках руки почувствовали легкое трепетание, едва ощутимое – так раскрывается втайне от всех Ipomoea alba.

Недавно мутная, сухая роговица наполнилась прозрачной влагой, синие губы приобретали розоватый оттенок.

– Ну, здравствуй, – правая рука с тонкой змейкой, обвивающей запястье, выскользнула из-под савана и коснулась его щеки.

Асклепий не ошибся – на него смотрела Гигиея.

 

Всматриваясь в огни ночного мегаполиса, она вдыхала послегрозовой аромат, пока огромный ротвейлер Асклепия мирно спал в ногах.

Мир уменьшился до аварии, лишившей ее жизни, а невероятное воскрешение вызывало вопросов больше, чем было ответов.

"Выходит, я его дочь..."

– Теоретически.

Гигиея вопросительно взглянула на своего спасителя.

– Никакой магии, ты произнесла это вслух, – Асклепий едва сдержал смешок, оторвав взгляд от чёрного экрана ноутбука и встретившись с негодующими озорными чертиками ее аквамариновых глаз.

– Вот здесь и начинаются нестыковки. У меня нет кладбища... Ты понимаешь, о чем я?

– Конечно. Ведь в морге вскрывать руками грудные клетки и заводить остывшие сердца – рядовая практика каждого анестезиолога, – ехидно улыбнулась Гигиея.

– Это тоже случилось впервые. Позвав меня, ты разбудила его. Осталось лишь разобраться со всем этим.

– Нам нужна помощь...

– Компьютеру тоже. Кажется, знаю где ее искать, – в руках Асклепия калейдоскопом запестрили визитки, – смотри.

На черно-белой карточке, рядом с бездушным монитором, причудливо складывались в немыслимые анаграммы красные неоновые буквы, а на обратной стороне красовался мифический кентавр, такой же, как и на груди человека-бога, стоящего напротив.

– Хи-рон, – не веря своим глазам прошептала Гигиея...