Долина, небо, звездопад
Среди земных морщин и скул,
в долине изумрудной
давно живёт седой гуцул
открыто и прилюдно.
Ровесник грабов и дубов,
что руки тянут к птицам,
погодок воронов и сов,
старик прекраснолицый.
И человек, и зверь иной
идут к нему с надеждой,
идут натоптанной тропой
и умник, и невежда.
Иной не выдержит, смеясь,
подмигивая скользко,
речёт: «Да что это за власть,
ну что это за польза
тебя здесь держит? Что за хват?
Свернул бы ты налево,
подался в город, стал богат,
лечил бы королеву.
С твоим-то даром можно всласть, –
льёт в уши яд коварно, –
набить живот и в дамки шасть,
и почивай на лаврах».
Старик спокоен, – видишь дуб
С зелёными вихрами?
Дубраве предан, однолюб,
и в чувстве твёрд как камень.
Смотри, – вот ворон на суку.
Прикрыл глаза и дремлет.
На длинном он своём веку
познал порядок древний.
Несметно далей облетел,
обласканный свободой,
но возвращался в свой придел
покорно, год за годом.
Мой мир, и сил моих исток –
те горы и долина,
тот дуб, тот белый любисток,
тот щебет соловьиный,
тот ворон чёрный, та гора,
стремящаяся к солнцу,
та неба синь, и то вчера,
что выпито до донца.
Сегодня, завтра и потом, –
что было, есть, и будет, –
всё это жизнь моя, мой дом,
земля моя, и люди.
Среди земных морщин и скул,
в долине изумрудной
давно живёт седой гуцул
открыто и прилюдно.
И каждой ночью лунный свет
протоптанной тропинкой
несёт ему овечий плед,
и ворох снов в корзинке.
И снятся жителю Карпат
под мерный треск каминный
долина, небо, звездопад,
и мамины морщины.
