- Ты бы ещё мне на голову сел.

От испуга я шарахнулся в сторону и, чтобы не упасть, уцепился за толстенный сук.

Сук предательски хрустнул, но удержал моё бренное тело. На поваленном ветром

стволе липы, на котором я собирался отдохнуть, сидело странное существо..Ростом

с пятилетнего пацана и с лицом старика.

- Т-ты к-кто? - спросил я, заикаясь от неожиданности.

Он уколол меня маленькими блестящими глазками и проскрипел насмешливо:

- Дед Пихто. Дух я лесной.

- "Ох, я встречу того духа, ох, отмечу его в ухо", - брякнул я первое, что пришло в голову.

- Отмечальщик нашёлся, - фыркнул дед, но совсем не сердито.

Я поставил корзинку на землю и устроился рядом. Достал из кармана сигареты,

протянул пачку Духу. Он отмахнулся:

- Сам давись этой гадостью.

Ручки у него были маленькие,детские, а ладони огромные, лохматые.И ступни

несуразно большие.

- "Но леший поганил своими ногами", - опять не кстати вспомнилось. Наверное,

я подумал вслух. Дед заёрзал на стволе, покачал ногами:

- Высоцкого напеваешь? С большим уважением он относился к нашему брату.

Ну, и мы к нему со всем почтением.

- Кто это - мы?

- Духи лесные, водные, домашние.

- Смеялся он над вами, ёрничал.

- Неправда! Шутил - да, но не зубоскалил. А шутят только с равными.

Я поплевал в ладонь, потушил сигарету и спрятал бычок в карман. Сорвал

лист орешника и вытер руки. Дед неопределённо хмыкнул. Мне захотелось

его поддеть:

- Живёшь в лесу, Высоцкого знаешь. Поэзией интересуешься?

- Всем интересуюсь, и поэзией тоже. Без интереса жить тошно.

- Пушкина, наверное, обожаешь? "Люблю я пышное природы увяданье "...

- Пушкина люблю, но он барин, созерцатель. Природа для него - вид из

пролётки. Летний сад ему ближе, понятнее.

От такого заявления я слегка офигел. Достал из пачки очередную сигарету:

- Кто же, по-твоему, истинный певец природы? Лермонтов, Фет?

- Тургенев.

- Но он прозаик.

- В его "Охотничьих рассказах" поэзии больше, чем во всех альманахах

современников. Есть что возразить?

Возразить хотелось, но факты, будь они неладны... Решил сжульничать:

- А Есенин?

- Великий поэт, кто спорит? Город его подточил, страсти сгубили. Рядом

только Рубцова поставлю.

- Так всё безнадёжно?

Дед поскрёб в затылке, покрутил лохматой головой туда-сюда и спросил в упор:

- Ты пол дня по лесу блукаешь, что видишь вокруг?

Я пожал плечами:

- Что вижу, что вижу...То же, что и ты. Мусора кучи, валежник, сухостой сплошь.

На дубах листья в белых разводах, словно их эмульсионкой полили. Начало

августа, а ни одного птичьего голоса не слышно, даже сороки исчезли. Умирает лес,

ежу понятно.

- Врёшь!!! - с каким-то злым азартом заверещал дед. - Вы нас огнём палите, газом

душите, кислотой травите, но мы выживем, чуть только удавку ослабите. А вы ослабите,

а потом и вовсе снимите. Если мы умрём, то и вам не жить - в собственном дерьме

утонете.

Он спрыгнул со своего места, пробежался по поляне, пнул сгоряча какой-то серый ком.

Ком обернулся зайцем и рванулся прочь, аж кусты затрещали. Дед залихватски

свистнул ему вслед и, повеселев, взгромоздился на поваленную липу.

- Вот так, добрый молодец, - подмигнул он мне лукаво. - Выживет лес, вернутся

птицы. Будут птицы, будут и песни, как иначе? Иначе нельзя.

 

Домой я возвращался без грибов, но с хорошим настроением. В голове заезженной

пластинкой звучали строчки Вознесенского:

- "Поэзия чадит,

А всёж не умирает,

Поэзия чудит,

Когда нас выбирает".