Антверпен. Сентябрь 1596 года . Раннее утро субботы.

На пологом морском берегу в туманной дымке глыбой вздымается остов корабля небывалых размеров и формы. Вдоль дороги, по песку у моря и ближе к зарослям прибрежного кустарника, снуют сонные зеваки. Народ то прибывает, то расходится по своим делам. Волнами идут звуки: от злобного гула до заливистого смеха. Иногда из толпы раздаются громкие возгласы:

— Да сколько уже можно это терпеть? Весь лес в проплешинах, вырубка идёт днём и ночью! Чёртов дятел! Скоро в пустыню берег превратится… Люди, кто разрешил этому безумному старику тратить общественный ресурс на идиотскую выдумку?

— Сегодня ночью снова дождь собирался, но не случился. Ждали, молились, ворожили — ничего! Пусто в небе. Отец небесный своим детям воды жалеет, как последний ростовщик! А сколько мы ему жертвовали, сколько кирх понастроили, сколько свечей пожгли! Без толку!

 

Лёгкий порыв ветра доносит крепкий запах джина. На дороге появляется петлями кружащая фигура мужчины:

— Клазина, смотри, куда твой пошёл — едва шатается, а всё налево норовит завернуть!

— Мой Джурд ходит, куда пожелает, но всё равно домой ночевать вернётся! И вина, и рыбы, и подарков от какой доброй вдовушки — всё в дом несёт. А где сама-то вчера пропадала, соседка? Встаёшь с петухами, а ложишься за полночь, неизвестно, где и с кем! Детей хотя бы причесала! Шляются чумазые в грязных подштанниках и нештопанных рубахах!

— Так спать в доме невозможно под этот грохот! Не жильё, а сплошная стройплощадка! Вот и приходится искать уголки потише, поуютнее. У себя на сеновале и ночую с тем, кто посмелее да пощедрее будет. И пусть чумазые да не в шелках мои дети, зато крепкие и красивые. Я разборчива, не стану спать с пьяницей пропащим!

Пауза, в которой две женщины убивают друг друга взглядами, а дети их бросаются песком в прохожих, прерывается мерными ударами топора и новым порывом солёного ветра с моря. Бородавчатая горбатая старуха с сучковатой палкой в руке прерывает напряжённую тишину скрипучим голосом:

— Управы нет никакой на старика-подрядчика. Купил всё управление, всех регентов! Сам Боженька наш ослеп, поди, от злата-серебра! Того гляди всех нас в рабство продаст падшему ангелу…

— Хромая Хенни, ты что пришла без козы? А как же утренняя дойка? Я к тебе собиралась зайти за молоком для детей.

— Даром молока не дам! А козу… Козу продала вчера. Бодливая очень, устала я её доить, мне уже не справиться. Поеду к дочери в Харлем, в трактире пол мести буду. Там у испанцев кошельки потолще брюха нашего епископа!

Смех в толпе недолог, всхлипывает малыш на руках Клазины. Она с укором смотрит на старуху:

— Продала, говоришь? Кому? Здесь нет ни одного испанца, а в кошельках у нас мышь не найдёт зёрнышка! Говори правду, продала сумасшедшему старику Нильсу? Он, как подорванный, взялся скупать наше зверьё, а ты ему последнее отдаёшь за гроши!

Старуха оборачивается, щурясь, показывает язык толпе и, прихрамывая и гундя что-то себе под нос, уходит.

 

Ветер усиливается. В небе появляются первые серые стайки облаков. В том же ритме идёт работа на берегу. А люди всё продолжают выходить на дорогу, вглядываться в корабельные леса. Они непривычно высоки для строительства торгового судна. Разве что пять, да что там, — десять кораблей местных купцов можно сложить горой, — будет один Нильсов огромный «ковчег». Сколько рыбы он собирается выловить, сколько товаров собрать, — никому не известно. Огромные гектары леса свалили его подрядчики, того гляди всё побережье останется голым. Оттого в будущем, как об этом твердят все премудрые гадалки, придётся подсыпать землю, намывать песок и укреплять уползающие в море берега.

 

У самого края дороги к полудню собирается много народу. Шум работ на побережье привлекает тех, кто просто шёл мимо. Худой нервный дядька в рваной на груди и выцветшей ветхой рубахе неожиданно выскакивает вперёд, размахивая узловатыми кулаками:

— Кто-нибудь может унять этого горе-строителя? Где штатгальтеры? Где хоть один пассионарий-государственник? Законы попраны! Нас выживают богатые и наглые олигархи, распиливая народное добро!

Голос из толпы:

— Повель, говорят, ты последнюю корову отдал вчера Нильсовой братве? Чем жить будешь?

— Да что это за жизнь! Пойду в бродяги, им больше подают...

— А жену куда? Детей?

— Ничего, жена и так исправно денег добывает. Телом пока свежа, лет пять ещё хороша будет, годна для утех! А дети — мы все дети, только нет у нас Отца, не даёт он нам ни дождя, ни хлеба.

Ветер срывает с головы Повеля дырявую соломенную шляпу, из-под неё вылетает щуплая курица-подросток. Она вспархивает, приземляется на дорогу, бежит и громко испуганно кудахчет. Пытаясь поймать курицу, бедняга Повель падает от чьей-то подножки на землю и дико воет:

— Злыдни! Я три недели не ел ни мяса, ни хлеба! Отдайте птицу!

Его хватает за воротник длинная жилистая рука женщины:

— Отдайте, говоришь?! Сейчас отдам! Всё отдам, как вчера весь курятник отдала за полцены! Своё отдала, а ты чужое воруешь, гад! Нехристь! И как только Бог терпит таких уродов в стаде своём?!

Повель, отмахиваясь и сопя, жалобно скулит. И вдруг на его усыпанном песком лице появляется гримаса радостной злобы:

— Я урод, говоришь? Птицу пожалела! Человеку голодному и бедному на последнюю похлёбку курицы жалко! Да, пусть я и вор, нужда заставляет, но я не урод! И я не извращенец, чтобы любить зверей, а не людей! А твой Харберт ослицу вашу любит больше тебя, дуры!

Джерда вцепляется в редкие волосы обидчика и вопит горько, слёзно:

— Нет!!! Нет больше ослицы, и осла нет, и коней загнали купцам Нильсовым на прошлой неделе за бочку воды. А этот мерзавец решил, что ему последнее отдать можно задаром! Но Бог шельму метит — не будет тебе ни похлёбки, ни косточки! Песок ешь и море пей! И вы — все тут, зеваки, шли бы домой, пока не смыло волной море, пока ветер не сбил головы ваши пустые с сутулых плеч! Боже! Пошли нам дождя, ливня, потопа! Отмой наши лица и души, Господи!

 

Небо темнеет быстро, тучи хороводом несутся по синему полю горизонта, ветер превращается в шквалистые порывы солёной пены. Море штормит. Но на берегу по-прежнему стучит топор. Откуда-то сбоку задувает первые капли дождя — крупные, тяжёлые. В сильных порывах ветра слышны странные звуки — рёв дикого льва, уханье совы, вой волка и рычание тигра. Вспархивают в небо тысячекрылые стаи птиц, шумными воздушными хлопками поднимая вихри песка, мелких веток и сухих листьев. В этой штормовой воронке не стихает мерный стук топора.

 

Ян проснулся.

В углу мастерской через распахнутое окно дождь ронял капли на пол, на скамью, дотягиваясь до плошек с цветными порошками. Деревянная крепкая рама мерно стучала о высокую спинку стула. На широком полотне холста угольком намечены первые линии — очертание берега и множество силуэтов.

Каждой твари по паре.