Двадцать пять чёрно-белых картин
Деревянный мольберт прочен.
Ты сегодня, как прежде - один.
Рисовал ты вчерашнею ночью
Двадцать пять чёрно-белых картин.
В этой музыке ловишь дыханье,
Что слетает с прекраснейших уст.
Только б вырвать из горла признанье!..
Но твой разум таинственно пуст.
На второй из картин ты увидишь,
Что рисуешь тех пальцев полёт.
Эту сладкую боль ненавидишь,
Но она - на восьмой оживёт.
На двадцатой и на двадцать первой,
Этот профиль выводишь ты вновь.
Вышла жила, опять стала нервной,
Закипает в тебе твоя кровь.
На семнадцатой ты, с удивленьем,
Обнаружишь её всю нагой,
И к себе испытаешь презренье,
Что богиню представил такой.
Сам себе задаёшь без опаски
Ты вопрос: почему вдохновенье
Только чёрной и белою краской
Написало ночное виденье?
И поймёшь ты, что за фортепиано,
Не сидела театра артистка,
Не была размалёванной, пьяной,
А лишь скромной была пианисткой.
Красотою неброскою, тихой,
Подойдя к душе слишком уж близко,
Из груди сердце вырвала лихо,
Пальцев шёпотом та пианистка.
Но молчишь. И глядишь, как на диво,
Этой ночью, как прежде - один,
Её облик вновь вносишь ревниво
В двадцать пять чёрно-белых картин.
Ты сегодня, как прежде - один.
Рисовал ты вчерашнею ночью
Двадцать пять чёрно-белых картин.
В этой музыке ловишь дыханье,
Что слетает с прекраснейших уст.
Только б вырвать из горла признанье!..
Но твой разум таинственно пуст.
На второй из картин ты увидишь,
Что рисуешь тех пальцев полёт.
Эту сладкую боль ненавидишь,
Но она - на восьмой оживёт.
На двадцатой и на двадцать первой,
Этот профиль выводишь ты вновь.
Вышла жила, опять стала нервной,
Закипает в тебе твоя кровь.
На семнадцатой ты, с удивленьем,
Обнаружишь её всю нагой,
И к себе испытаешь презренье,
Что богиню представил такой.
Сам себе задаёшь без опаски
Ты вопрос: почему вдохновенье
Только чёрной и белою краской
Написало ночное виденье?
И поймёшь ты, что за фортепиано,
Не сидела театра артистка,
Не была размалёванной, пьяной,
А лишь скромной была пианисткой.
Красотою неброскою, тихой,
Подойдя к душе слишком уж близко,
Из груди сердце вырвала лихо,
Пальцев шёпотом та пианистка.
Но молчишь. И глядишь, как на диво,
Этой ночью, как прежде - один,
Её облик вновь вносишь ревниво
В двадцать пять чёрно-белых картин.