Добрый Волшебник. Монолог конферансье.

Я как-то подсчитал, что посмотрел за свою жизнь больше десяти тысяч эстрадных концертов. Только не подумайте, что я фанат, меломан или душевнобольной, просто так сложилась моя судьба. К тому же почти все концерты мне довелось наблюдать из-за кулис, а это совсем не то, что из зала. Зрелище поучительное, скажу я Вам,поневоле хочется поделиться.

Видите ли, изнанка концерта разительно отличается от того, что наблюдает зритель в зале. Чтоб Вам было понятнее, приведу пример. Представьте себе обратную сторону ковра – сами знаете, не бог весть какая красота. Вряд ли найдётся человек, который, заплатив за ковер немалые деньги, будет любоваться его изнанкой. Я деньги за концерты не плачу, напротив, получаю, так что лицезрение изнанки, можно сказать, профессиональная вредность моей профессии. Дело в том, что я – конферансье! Не знаменитый, хотя вполне мог бы стать им, сойдись звезды иначе. Знаменитым завидую, но не очень: профессия заставляет быть философом. Так вот, как человек, знающий эту кухню, более того, как человек, который является гарниром ко всем блюдам, подающимся на сцену, честно Вам скажу: сам бы я эти блюда есть не стал и не предложил бы своим близким. Однако, суть моей работы в том и заключается, чтобы люди, пришедшие на концерт, даже не заподозрили, из чего для них приготовлен праздник.

Можно сказать, что я – добрый волшебник. Я превращаю бездарного смазливого мальчика в «восходящую звезду эстрады», перезрелую вокалистку – в «неподражаемую и очаровательную», исполнителя, широко известного в своем переулке – во «всеобщего любимца»... И так далее… Откровенная пошлость с моей легкой руки становится «искрометным юмором», избитые приёмы – «непревзойдённым мастерством», а тридцать третий дублирующий состав популярного ВИА – «легендой отечественной эстрады»… Мне ничего не стоит сделать из любого участника концерта лауреата Международных конкурсов и присвоить ему звание заслуженного артиста какой-нибудь восточной республики. Я сделаю так, что весь зал будет благодарен ему за то, что он нашел время заглянуть к нам по пути из Саратова в Рио-де-Жанейро…

И зрители мне верят. Почему? Отчасти потому, что я профессионал и умею заставить их поверить. Но главная причина в том, что они сами этого хотят. Легковерность публики поражает. Публика считает любого, кто добился права выходить на сцену, талантом, она думает, что умение обращаться с микрофоном – дар божий. Зритель говорит себе: я бы так не смог! И даже не подозревает, что для того, чтобы сделать то же самое, ему не хватает только смелости, если не сказать наглости. На этих двух китах и стоит шоу-бизнес: доверчивость публики, граничащая с идиотизмом, и апломб артистов, уверенных, что они существа другого, высшего порядка.

Справедливости ради стоит сказать, что мы, артисты, как правило, стараемся изо всех сил. Работаем! Не поём, танцуем или, к примеру, показываем фокусы, а именно «работаем». Артист никогда не скажет: «выступал там-то и там-то», обязательно: «работал на такой-то площадке». Возможно, это происходит оттого, что любой из нас инстинктивно чувствует: то, что мы делаем – не работа, а своеобразный способ зарабатывать деньги при помощи эффектных поз, фальшивых улыбок и блестящих костюмов. И мы стараемся убедить себя, что вкалываем так же, как шахтер в забое, учитель в школе или депутат в Госдуме. Как правило, убеждаем – и зрителей, и себя. Но временами бывает стыдно...

Чаще всего это случается, когда перед номером на сцене побывал человек, который прошел всю войну… Или учитель, отработавший в школе сорок лет… Или врач, который провел сотни успешных операций… На сцене такой человек обычно держится неловко, в микрофон говорить стесняется, но после него сцена еще некоторое время сохраняет дух настоящей жизни, настоящей работы, и через мгновение развязно выходить на нее в лакированных ботинках и делать вид, словно «настоящее» только сейчас и начнётся, совестно. Особенно, если идешь объявлять заведомую халтуру.

Под «халтурой» я подразумеваю не работу в полноги или в полголоса (я уже говорил, артисты, как правило, стараются, даже если поют под фонограмму). Халтура – это «поддельные чувства». Чаще всего, в девяти случаев из десяти, на сцене подделывается любовь, от её имени там делается всё: поётся, танцуется, шутится. Большей частью, к женщине, но так же к и Родине, к природе, к зрителям...

Подделывается юмор. Будьте уверены, когда юморист делает паузу, будто ищет слово, или вдруг вспоминает что-то смешное («…а вот ещё один случай, только что вспомнил. Приехал я как-то…») – это всегда игра. Все слова придуманы давным-давно, гримасы отрепетированы, расставлены акценты, зритель обязан смеяться. И зритель смеётся, деваться ему некуда. И с ним смеётся сам юморист. Но, уверяю Вас, ему не смешно. Юмористы – самые прозаические персонажи из всех артистов, у них всё рассчитано, в их репризах нет места импровизации и вдохновению. В них нет собственно юмора. Ведь что такое юмор как не внезапное озарение? И что такое шутка, которая повторяется тысячу пятисотый раз с таким видом, будто только что придумана?

Попробуйте сами перед зеркалом отрепетировать какой-нибудь анекдот: вот тут надо улыбнуться, тут взмахнуть рукой, тут выдержать паузу, за которой должен раздаться взрыв хохота… Когда Вы расскажете этот анекдот своему отражению сто восемьдесят первый раз, Вам будет совсем не смешно и Вы поймёте, о чем я говорю.

Если уж начистоту, мы, артисты, просто дурачим зрителя. Даже наша внешность – обман. Мы совсем не такие, какими стараемся выглядеть, а стараемся мы всеми правдами-неправдами. Пластические операции, вставные зубы, накладные волосы, грим, роскошные наряды – всё для того, чтобы казаться моложавыми, успешными и счастливыми.

Вы спросите, а что плохого в том, что любая женщина на сцене хочет выглядеть (и таки выглядит!) лет на десять-пятнадцать моложе? И что плохого в том, что «сценические» мужчины все, как на подбор, рыцари, джентльмены, романтики, и при этом не очень женаты?

Объясню. Дело вовсе не в том, на сколько лет выглядит женщина на сцене, а в том, что на сцене совсем не та женщина, которая два часа назад собиралась на концерт, пятнадцать минут назад курила в гримерке и за несколько мгновений до выхода стояла за кулисами. На самом деле это стареющая (или уже прямо старая) тетка, знающая жизнь и, следовательно, разочарованная в ней. Она ничего не умеет, кроме как изображать «красивые чувства» с помощью заученных движений, гримас и, в лучшем случае, остатков голоса. При этом гордо именует себя «певицей» и уверена, что её профессия в том и состоит, чтобы изображать чувства. Хорошо изображаешь – хорошая певица.

А рыцарь – вовсе не рыцарь, а пошляк в блестящем пиджаке, который любит свои песни не более, чем инвалид свои костыли. Слышали бы зрители, как шутит этот «романтик» в кулуарах, какие анекдоты рассказывает перед тем, как выйти на сцену и запеть со слезой в голосе: «Где же ты, моя любимая, отзовись скорей…» Я терпеть не могу песню «Лебединая верность»! Наверно, потому что не раз слышал, как такой вот рыцарь с ухмылкой каламбурит по поводу названия за минуту до выступления. Догадайтесь, каким словом заменяет он слово «лебединая»?

Кто не знает красавца-певеца, который когда-то трагически спел: «Если ты меня разлюбишь, в тот же вечер я умру!» Песня продавалась как кусочек его реальной жизни: ОНА его любила, а он пел о НЕЙ и только для НЕЁ. Страна обсуждала подробности «высоких отношений», страна верила… Я – нет! Когда я встречаю этого певца сегодня, мне хочется спросить:

– Дорогой, ты жив? Она разлюбила тебя, дай Бог памяти… лет десять-двенадцать назад. Как мы все тогда переживали! А выходит, напрасно: ты не просто жив, а даже не похудел, скорее напротив, все новые и новые костюмы шьёшь, один другого блестящее.

Конечно, я ни о чем его не спрашиваю, это бессмысленно. Наш красавец не поймёт. Более того, обидится. Будет толковать об образе, скажет, актер, играющий Гамлета, не обязан умирать по-настоящему. Но не исключено, что просто пошлёт подальше. Это всего вернее.

 

Поймите, я не брюзга, я старый и немножко мудрый человек. Я немного устал от жизни, но ещё помню себя мальчишкой. Помню, как однажды, придя на концерт, поверил, что человек в смокинге, выходящий между номерами на сцену, увидел меня (именно меня!), восьмилетнего ребенка, сидящего в третьем ряду рядом с мамой, и сказал (именно мне, обращаясь на Вы!): «Как я счастлив, что Вам понравился наш концерт! Мы, артисты, для того и выходим на сцену, чтобы доставить Вам радость. Приходите снова, знайте – здесь Вас любят!» И, Вы знаете, я до сих пор верю, что он говорил искренне. Без этой веры мне трудно было бы работать. Особенно сейчас, когда подноготная концертов становится всё более и более примитивной. Когда узоры, которые плетутся на сцене ослепительными улыбками вставных зубов, блеском псевдобриллиантов, звуком, который в редких случаях гордо объявляется «живым», а также прожекторами, софитами, лазерами, уж не знаю чем, когда эти узоры – всего лишь иллюзия, а сам ковёр – и это хорошо видно с обратной стороны – соткан из нитей, называемых «бабками». Отличаются они только толщиной. У Примадонны – как корабельные канаты, у «восходящей звезды» или «народницы в возрасте» – словно паутинки, но цвет у них один – бледно-зеленый.

 

Наверное, поэтому мне скучно на сцене… Идёт концерт, я стою перед хорошенькой девочкой, которую через минуту буду объявлять, и с надеждой смотрю в ее огромные глаза. Я ищу в них огонек того чистого пламени, из которого через минуту может возникнуть настоящее чудо: единение артиста, зрителя и того, кто сочинил песню. Они объединятся в необыкновенную, волшебную субстанцию, в которой все равны: и поющий, и внимающий, и тот, кто когда-то достал из сердца песню! И все будут три минуты счастливы! Счастливы так, как только можно быть счастливым! И я, старый циник, жду таких минут. Их было не так уж много за всю мою карьеру, и я очень благодарен артистам (тоже немногим), которые, как по волшебству, превращали наше ремесло в Искусство, одушевляли и облагораживали его. Теперь такие минуты становятся все реже и реже, но я надеюсь еще хоть несколько раз их дождаться. Без этой надежды я бы давно сменил профессию или ушел на пенсию.

 

…Я заглядываю в глаза девочки. Она не видит меня, она вся уже на сцене, она готова лететь к славе, как бабочка к огню. И я легко читаю в её глазах… Что, как Вы думаете? «ГОТОВА НА ВСЁ!» – вот что там написано огромными буквами. Каждый раз одно и то же…

 

Я выхожу и торжественно объявляю: «А теперь свою песню от всего сердца вам дарит восходящая звезда, очаровательная и талантливая Симона (Кристина, Лолита, Афродита, Адель, Лу-лу… и т.п.)!!! Встречайте!!!» А дальше Вы всё знаете сами…