Э. А. По
Мне этой ночью, право, не до сна,
Душе смятенной нет покоя.
Я тайный лик в знакомом распознал
И мир окутался тоскою.
Средь пышных склепов, крипт и базилик,
Отмечен бледностью смертельной,
Встаёт во тьме передо мною лик
Барона фон Метценгерштейна,
Манит, влечёт, зовёт меня туда,
Где, в залах сумрачных покоясь,
Таится неизвестная беда,
Как растревоженная совесть.
Я вновь пройду сквозь комнат череду,
Вдыхая воздух затхдый, спёртый,
Как будто в полусне-полубреду,
Полуживой и полумёртвый.
И лиц забытых смутный хоровод
В безумном танце закружится,
Померкнет пламя факелов, и вот,
Я вижу, под ноги ложится
Ковром багряным устланный паркет
Лиловой залы, где когда-то,
Не ангел, не святой и не аскет,
Стоял другой, тоской объятый...
Но сон, увы, развеяться спешит.
Лишь тлен и смрад в чертоге сером.
А в сумраке предутреннем дрожит
Полузабытое: "Просперо..."
Душе смятенной нет покоя.
Я тайный лик в знакомом распознал
И мир окутался тоскою.
Средь пышных склепов, крипт и базилик,
Отмечен бледностью смертельной,
Встаёт во тьме передо мною лик
Барона фон Метценгерштейна,
Манит, влечёт, зовёт меня туда,
Где, в залах сумрачных покоясь,
Таится неизвестная беда,
Как растревоженная совесть.
Я вновь пройду сквозь комнат череду,
Вдыхая воздух затхдый, спёртый,
Как будто в полусне-полубреду,
Полуживой и полумёртвый.
И лиц забытых смутный хоровод
В безумном танце закружится,
Померкнет пламя факелов, и вот,
Я вижу, под ноги ложится
Ковром багряным устланный паркет
Лиловой залы, где когда-то,
Не ангел, не святой и не аскет,
Стоял другой, тоской объятый...
Но сон, увы, развеяться спешит.
Лишь тлен и смрад в чертоге сером.
А в сумраке предутреннем дрожит
Полузабытое: "Просперо..."