Элегии были
Я пилигрим, чей странствующий путь печаль и горечь,
Фактотум господа – навряд ли , ну и с чертями не в ладу.
И фатум с левой, с правой по ланитам учит, гонит,
Но все его нравоучения, советы – я видал в гробу.
А быль слагает “завтра” – элегии , мрачней всех бед,
И я читаю в них лебяжьи чувства и разбитое до язв чело.
Я прячусь в строки, буквы, чай горячий, теплый плед
Или в стакан вина, белье, чей аромат до боли не знаком .
А дух мой – захиревший неврастеник, навязывает мне:
“До дна”. И чаша уж не переполнена, полна – пуста, прозрачна,
С нее хлебнули все и заглянули внутрь кому не лень,
Ее старались наполнять, разбить, запрятать – все напрасно.
Мой компас поломался, потерялся идеолокатор, я исчез.
И ты в мире ином, где трупов нет навязчивых и неустанных .
Крещендо нашего прошедшего мне режет мозг. И брезжит блеск
Твоих больных и неустойчивых зрачков ,- их взгляд усталый.
Фактотум господа – навряд ли , ну и с чертями не в ладу.
И фатум с левой, с правой по ланитам учит, гонит,
Но все его нравоучения, советы – я видал в гробу.
А быль слагает “завтра” – элегии , мрачней всех бед,
И я читаю в них лебяжьи чувства и разбитое до язв чело.
Я прячусь в строки, буквы, чай горячий, теплый плед
Или в стакан вина, белье, чей аромат до боли не знаком .
А дух мой – захиревший неврастеник, навязывает мне:
“До дна”. И чаша уж не переполнена, полна – пуста, прозрачна,
С нее хлебнули все и заглянули внутрь кому не лень,
Ее старались наполнять, разбить, запрятать – все напрасно.
Мой компас поломался, потерялся идеолокатор, я исчез.
И ты в мире ином, где трупов нет навязчивых и неустанных .
Крещендо нашего прошедшего мне режет мозг. И брезжит блеск
Твоих больных и неустойчивых зрачков ,- их взгляд усталый.
