Революционер
(Из книги: Михаил Бруталов. Мандарин Бальзака)
В отличие от Клепикова, Юрий Васильевич — вовсе не либерал. Но и не консерватор, не догматик, не ретроград и не сталинист. И даже не просто благонамеренный государственник. О нет, он — революционер, что гораздо страшнее. Он тоже не любит некоторых своих соплеменников, но не тех несчастных пьяниц, кого не приемлет друг-либерал. Гнев Дятлова нацелен на того, в ком становящийся на ноги российский капитализм чувствует опору: на хозяйственного, домовитого, крепкого мужичка, пресловутый средний класс, по-западному — мидла, который своей выгоды никогда не упустит и который за годы горя народного успел обзавестись и депозитом в инобанке, и барахлецом, и иномаркой, да не одной, а на каждого в семье, и квартиркой — тоже не одной, а чтобы сдавать, а потом с наваром продать, и загородным коттеджиком — дачкой, и заграничной недвижимостью, и по заморским курортам разъезжает, утомившись от трудов, и на бирже поигрывает: подешевле купи — подороже продай. Вот он, столп капитализма, он же — новая русская мечта! Его-то Юрий Васильевич и ненавидит, причём с давних пор, когда призрак подобного мужичка только ещё бродил по тогдашнему Союзу и для проформы осуждался — такими же в душе мужичками из партийно-советско-комсомольского аппарата.
Но это понимание действительности не вылилось в желание изменить мир, как о том сказано в Марксовом одиннадцатом тезисе о Фейербахе, — желание, для всякого революционера вроде бы естественное. Вовсе нет. Однажды Юрия Васильевича посетила любопытная мысль — может быть, даже гениальная. Раз социализма уже нет — значит, нет и социалистического отечества. А у пролетариата, к которому без колебаний относил себя Юрий Васильевич, — не средний же класс! — иного отечества, кроме социалистического, как известно из классиков, нет и быть не может. То есть пролетарий Дятлов — как скала во враждебном капиталистическом окружении. А если так, если кругом враги, если социализма с его облико морале, говоря словами известного кино, больше нет, то всё дозволено! Эта по-достоевски простая мысль ошеломила. Магией своего цинизма она освобождала от всего, от чего можно освободить. Нельзя сказать, чтобы в дальнейшем она служила неизменным руководством к действию, но отпечаток её на дятловских идеях, решениях и поступках прослеживается отчётливо. И подобно тому, как анекдотический советский человек должен был то и дело испытывать чувство глубокого удовлетворения, так же и Юрий Васильевич то и дело испытывал чувство глубокого презрения ко всему окружающему — от рядовых мидлов до государственных служб. И потому, даже нагружая свою сумку пачками купюр с портретом собрата-физика, то бишь великого Бенджамина Франклина, Дятлов ни на секунду не переставал чувствовать себя пролетарием, которого лишили отечества. И потому презирал эти купюры и весь окружающий мир.
