Семейное предание

Рассказывают, было так.

Терраса. Самовар. Варенье.

Смеркалось. Разговор иссяк.

Мистическое настроенье.

 

И вдруг — на клумбе, на цветах,

Как вопиющая небрежность, —

Платок, оброненный впотьмах

Иль покрывала белоснежность.

 

Приметливая. Но едва

«Смотри!..» произнести хотела,

Под покрывалом — голова

И будто очертанья тела.

 

И, как ожившая сирень,

В покровах кто-то встал из мяты

Там, где на следующий день

Цветы остались непримяты.

 

«Шутник? Мальчишки? Белый пёс?

Туман?» — в уме перебирала,

А он над клумбой рос и рос,

Как чуда грозного начало.

 

Он к ним, к террасе простирал

Под белым покрывалом руки,

Как будто их куда-то звал,

Но в белой ткани гасли звуки.

 

Я слышу, знаю, угадал

То, что для них едва ли внятно:

Их странный гость предупреждал,

И всё ж — казался виноватым:

 

«Остановить мне не дано

То, что грядёт, то, что накатит.

Оплакать всех вам всё равно

Ни слёз, ни глаз, ни рек не хватит.

 

Не мой огонь, в котором вы

Сгорите чьей-то злою властью

И с молчаливого, увы,

Иль сдержанного несогласья.

 

И то, что в Средние века

Над миром лишь чума творила,

То ваша совершит рука

И одержимых злая сила.

 

И целый век не смолкнет плач,

И не поймёт несчастный житель:

Кто — сострадающий палач,

А кто — бездушный избавитель.

 

Я не могу остановить

Руки, несущей эту чашу.

Вам суждено её испить.

И вам, и даже внукам вашим…»

 

Внук — я! Что дальше? Что нас ждёт?

Молчит и не даёт ответа.

То был четырнадцатый год.

Стояло лето.