"ЗНАЕШЬ ЦАРЯ, ТАК ПСАРЯ ─ НЕ ЖАЛУЙ»: ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ПИСЬМАМ С.°ЭФРОНА - 16 ЛАВРОВА Е.Л. СЛОВО О МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ. – ГОРЛОВКА, 2010. – 398 С.
Вспомним характеристику, данную Эфрону дочерью, «мечтатель в крылатом шлеме». А мечтатель опасный, ибо властолюбивый. Вспомним новые властные и категоричные интонации в голосе наконец-то нашедшего себя и свой путь Эфрона тайного агента НКВД. Как спешит Эфрон отречься от своего недавнего прошлого, как спешит выслужиться перед большевиками! Получив известие из Москвы, что Закс, на помощь которого он надеялся для получения советского гражданства, умер, Эфрон пишет сестре: «Сильно огорчён смертью Закса. Дело в том, что мне так хотелось явиться к нему в качестве побеждённого и убеждённого после нашей длительной разлуки. Мой случай, мне казалось, был бы ему подарком». Да, хороший был бы подарочек! Интересно, Закс своей смертью умер? Шёл март 1937 года.
Воистину жаль, что большевик Закс не дождался этого подарочка. Он бы очень порадовался. Как было бы не порадоваться, если бывший белый офицер, как мальчик, готов рапортовать, что он исправился, что он теперь хороший, что он свой, свой, свой в доску!
Это даже не ирония судьбы, а какой-то чудовищный фарс, издевательство над чувствами Цветаевой, проще говоря, плевок ей в лицо от бывшего добровольца. Остаётся надеяться, что эти строки из письма Эфрона она никогда не увидела.
Первой в СССР уезжает в 1937 году Ариадна Эфрон. Нечего и говорить, что это удар для Цветаевой, которая не может не понимать, что теперь очередь за остальными. Отъезд Али первая упавшая костяшка домино, которая последовательно уронит вес остальные. А потом разразилась катастрофа убийство Игнатия Рейсса, и Эфрон бежит из Франции, поскольку его ищет французская полиция. В мгновение ока Эфрон оказался там, куда так страстно рвался. Но вряд ли он ожидал того, что произошло в дальнейшем. А произошло именно то, что и должно было произойти. Он был арестован и расстрелян, как французский шпион. Эфрона в СССР наконец-то пустят. Правда, не так скоро, как он надеялся. И не через ту дверь, через которую входят порядочные люди. Как пишет А. Бросса: «…в Дом Сталина Эфрон попадёт через самую грязную из дверей».
Просачивалась ли на Запад информация о том, что происходило на самом деле в Совдепии? Не просачивалась, а текла довольно-таки широким потоком. Те, кто уже уехал в СССР, пишут оттуда (или почему-то совсем не пишут!) сдержанные письма, из которых трудно понять, как им там на самом деле живётся. Но правда о голоде, о большом числе «вредителей» и «врагов народа», отправленных в лагеря, о странных судебных процессах, на которых судят вчерашних революционеров, об истеричных собраниях трудящихся, требующих смерти, смерти, смерти врагам, доходит через заградительные фильтры советской пропаганды. Во всех крупных городах Европы есть эмигрантские издания, где публикуются публицистические, философские и исторические труды, в которых авторы анализируют те события, которые происходят в СССР. Этих изданий много. Самые известные из них: «Путь», «Современные записки», «Вестник РСХД», «Числа», «Православная мысль», «Новый град», «Знамя России», «Новая Россия». О чём в них пишут? Что они противопоставляют сладкоречивой и лживой советской пропаганде, распространителем которой был «Союз возвращения на родину», а генеральным секретарём его был Эфрон?
Чьи голоса предостерегали белоэмигрантов от ошибочных мнений и поступков. В 1925 году философ И.°Ильин писал: «И пусть не говорят, что мы боимся вернуться. Нет, мы не боимся и не прячемся, мы только продолжаем борьбу. Нас не страшила смерть ни в кубанских степях, ни в одиночках «особого отдела», не устрашит и впредь. И именно поэтому мы будем хладнокровно и впредь выжидать благоприятного момента для нашего возвращения! Те, кто уговаривает нас «возвращаться», морально обязаны ехать первыми, и ехать немедленно. Право уговаривать они получат только там, и пусть они говорят оттуда. Но они сами не едут и предпочитают уговаривать отсюда. Им естественно ехать туда, ибо, как они сами уже признают, между ними и большевиками различие не качественное, а только в степени и оттенках. Но они не едут, а зовут только нас. Знают ли они, что предстоит возвращающемуся белому, если он не унизится до сыска и доносов? Не могут не знать.
Значит сознательно зовут нас на расстрел».
Именно так поступал через десять лет Эфрон. Не ехал сам, но уговаривал уезжать других. Не мог не знать, что звал людей на расстрел! Зарабатывал право себе вернуться. И не надо говорить, что он не знал. Все знали, а он нет? Это вздор! Знал и старался уговорить, как можно больше людей. От числа им соблазнённых эмигрантов зависело его право вернуться. Вот чего он точно не подозревал, что его самого расстреляют. Выжали, как отслужившую половую тряпку, и выбросили на помойку. Логика большевиков!
Философ Г. Федотов напечатал в тридцатые годы ряд разоблачительных статей, в которых вскрыл сущность большевизма, сталинократии, социализма, партийности. В статье 1933 года «Правда побеждённых», напечатанной в «Современных записках», Г. Федотов пишет: «…партия давно уже убила всякую возможность морального отношения к товарищу. Нужно быть всегда готовым раздавить слабого, предать доверчивого, уничтожить самого честного и стойкого борца, когда он стоит поперёк «генеральной линии». Г. Федотов пишет об изумительном организационном аппарате, при помощи которого вожди искусно играют на человеческой низости; о лжи, которой пропитана вся жизнь советского гражданина; о целенаправленном развращении советской интеллигенции. Федотов показывает, что большевики добиваются от интеллигенции не сочувствия советскому режиму, но безусловной покорности в выполнении директив. Федотов не обольщается темпами и размахом небывалого строительства, но показывает, что Европа обманывается, принимая большевистскую энергию за волю к созиданию. Он правильно указывает на то, что в основе этого полубезумного строительства всегда лежит пафос борьбы, но борьба не создаёт ценностей, а разрушает. Большевизм уничтожил в себе все источники созерцания, радости, любви, то есть все источники творчества. Он родился в войне и до сего дня остаётся воякой на самых разнообразных источниках фронта: хозяйства, техники, быта, искусства, науки, религии. Всегда и везде уничтожение врага – главная цель. Трудно найти себе более точную и исчерпывающую характеристику советского режима. Если бы эмигранты, стремящиеся заслужить право на возвращение, прислушивались к трезвому и здравому голосу своего замечательного мыслителя!
В статье 1936 года «Сталинократия» Г. Федотов даёт блестящий анализ сталинского режима. В этой статье он приводит факты: «Начиная с убийства Кирова (1 дек. 1934 года), в России не прекращаются аресты, ссылки, а то и расстрелы членов коммунистической партии». Эмигрантам, читающим эти строки, следовало бы задуматься над тем, что если внутри страны происходят кровавые разборки между большевиками, то какая судьба ожидает «запятнавших» себя белых офицеров, вернувшихся на родину. В этом же году в «Современных записках» выходит ещё одна статья Г.П. Федотова «Тяжба о России», в которой он пишет: «Трупным воздухом тянет сейчас из России. Это заражение началось давно. Имморализм присущ самой душе большевизма, зачатого в холодной, ненавидящей усмешке Ленина. Его система – действовать на подлость, подкупать, развращать, обращать в слякоть людей, чтобы властвовать над ними дала блестящие результаты». Лгут все, говорит Федотов. СССР это страна, где никто не может сказать правды. Поэты, учёные, художники соревнуются, выступая с унизительными покаяниями, клеветой и доносами друг на друга. Они клянутся в верности деспоту и отрекаются от идей, которым служили прежде. По всей стране разлита атмосфера злобы и предательства. Рабство развращает, говорит Федотов: «Есть степень насилия, которая при отсутствии героического или святого сопротивления, уничтожает личность человека, превращает его в лохмотья, лоскутья человека».
Все статьи Г.П. Федотова это предупреждающие удары колокола. Это набат, предупреждающий о ловушке, о страшной смертельной опасности, которой подвергают себя эмигранты, собирающиеся возвратиться.
Федотов пишет специальную статью «О чём должен помнить возвращенец?». Философ предупреждает, что момент политического возвращения не наступил ни для одной из общественных групп эмиграции. Он предостерегает, что если возвращенец не окончательно одурел от чтения «Известий», он должен помнить, что едет не в свободную страну, а в тюрьму: «Никакая лояльность, никакая законопослушность не спасут его от неожиданного ареста, ссылки, каторжных работ – без всякой вины и даже видимого основания». Кроме жертвы и страдания возвращенцу придётся пройти через унижения, через отречение от Бога, если он верующий, от взглядов научных и профессиональных, если они не соответствуют советской идеологии. Возвращенец должен пожертвовать честью. Но ему придётся не только лгать и унижаться. «Весьма возможно, что он должен будет стать и предателем, потому что он должен искупить своё прошлое. И нельзя наперёд давать зарок. Кто может поручиться за свои нервы в условиях научно организованных, хотя бы «моральных» пыток? Глубочайший имморализм советской системы – не в терроре, а во лжи и предательстве, которые стали нормой, будничным фактом. У советского гражданина нет выхода, кроме петли. Поэтому даже иудин грех отсюда мы не судим. Но свободный человек, который добровольно и заранее соглашается жить в условиях, которые могут его принудить стать Иудой, не заслуживает снисхождения. Никакое служение родине не оправдывает предательства. Никакая родина не стоит этой жертвы. Если представить себе, что может ожидать там юношу, хотя и глупого, но чистого, который, не подозревая правды, хочет ехать служить родине, то всякая слабость и снисхождение с нашей стороны, а тем более умиление перед его энтузиазмом просто отвратительны. Не раскрывая ему глаза, мы сами становимся соучастниками в возможном растлении его духа»
В свете всего вышесказанного вспомним, какую работу поручало НКВД Эфрону зрелому мужчине, который знал, что творил, и был готов на любые жертвы, ради того, чтобы оказаться в СССР. Он вербовал эмигрантов для войны в Испании. Понятно, что они должны были воевать на стороне республиканцев. За это, в качестве награды, им было обещано, если уцелеют, возвращение на родину. Разве не знал Эфрон всё то, о чём писал Г.П. Федотов (не только Федотов)! Нет сомнений, что знал.
В 1937 году в «Новой России» вышла ещё одна статья Г. Федотова «Тяга в Россию», в которой автор предостерегает, что Россия окутана кровавым туманом, что надо быть безумцем, чтобы стремиться туда на собственную погибель. Федотов сравнивает Россию с костром, в огонь которого летят бабочки. Самое странное и поразительное то, что возвращенцы не смущаются казнями в России, о которых все эмигранты знают. Федотов называет возвращенчество болезнью русского национального чувства. Болезнью, потому что русский национализм имеет основой какой-то животный или растительный натурализм. Растение, вырванное из почвы, погибает. Русский человек, по мнению Федотова, ещё слишком похож на растение. Для русского, родина, прежде всего не мысль, не слово, а узкая природная среда. В этом Федотов усматривает слабость и неразвитость русских. К этому можно ещё прибавить русскую привычку к коленопреклонённой позе. Понятно, что Федотов говорит так не обо всех русских, а только о тех, кто не смог адаптироваться за границей. Весь пафос статьи направлен на выражение одной главной мысли: человек, едущий в Россию, рискует не только своей головой, но и головами других людей, что он рискует оказаться предателем и соучастником их гибели. Эту мысль Федотов выделил в тексте графически, подчёркивая её ключевое значение. На что надеялись такие, как Эфрон? На то, что чаша сия их минует? На чём основаны были их надежды? На том, что они нужны своей новой родине? Всякий, говорит Федотов, несёт ответственность за свой выбор. Выбор был свободным, и чёрный шанс нужно было предвидеть. А если человек выбирает чёрный шанс, значит, он заранее согласился стать предателем и послать в подвалы НКВД неизвестного Х, чтобы подышать перед смертью воздухом России. Есть и варианты: послать в подвалы не Х, а родных и близких. И очутиться в этих подвалах самому. Федотов заключает, что у советского гражданина нет выхода, кроме петли. Это относится к тем советским гражданам, которые осознали всю безысходность, весь ужас своего положения. Всё, о чём писал Федотов, Цветаева знала, поэтому ехать в Советскую Россию не хотела. Она чувствовала, что погибнет там.
Эфрон не мог не знать то, о чём писал Федотов. Цветаева была с Федотовым знакома. Знаком был и Эфрон. Не может быть, чтобы они не разговаривали на эту тему – тему возвращения. Но Эфрон, по всей вероятности, не верил тому, о чём его предупреждали. Не хотел верить! Эфрон мог распоряжаться своею жизнью, как ему было угодно. Это был его выбор. Но он посчитал себя вправе распорядиться жизнью жены и детей. Соблазн малых сих – один из страшных грехов. Эфрон своих детей соблазнил. И. Кудрова правильно заметила, что семья отняла у Цветаевой право выбора. То, чем занимался Эфрон с 1934 года, выглядит малопочтенным, если не сказать резче, презренным делом. Вербуя людей, Эфрон посылал их на смерть. Те, кого он соблазнял ехать в Испанию, имели мало шансов выжить. Те, кого он соблазнял уехать в СССР, гибли в застенках НКВД, или в ГУЛАГе. «Вот думаю отправить Алю» и отправил собственную дочь на пытки, муки и ссылку. То, что не хотел этого – дела не меняет. Сколько на совести Эфрона искалеченных судеб и истреблённых жизней? Ровно столько, сколько он навербовал. Главная беда Эфрона была в том, что он был орудием в руках своих хозяев из НКВД. Он слепо и тупо выполнял их приказы, не задумываясь, по-видимому, о последствиях и о нравственном законе. Цветаева, между тем, в 1939 году писала Тесковой, поздравляя её с Новым годом: «Дай Бог всего хорошего, чего нету, и сохрани Бог то хорошее, что есть. А есть всегда, хотя бы тот моральный закон внутри нас, о котором говорил Кант. И то звёздное небо!». Не во всех людях внутри есть моральный закон. У Эфрона его не было.
В феврале 1938 года из Москвы в Париж летит коротенькое письмо Георгию. Эфрон мало пишет о себе. Совсем мало. Зато заботливо напоминает сыну, как совсем недавно они вместе посещали коммунистический ресторанчик, в котором подавали говядину по-бургундски, так полюбившуюся мальчику, как вместе ходили на демонстрацию Народного фронта. И далее следует тупая деревянная фраза, как будто переписанная из передовицы газеты «Правда»: «Теперь французский пролетариат стал не только передовым классом, но и единственным представляющим и защищающим французскую нацию». Деревянные, заимствованные из марксизма фразы, «украшают» и письма к жене. На одну из этих фраз «Бытие определяет сознание», Цветаева возражает: «…бытие не определяет сознания, а сознание бытие. Мой быт всегда диктовался моим сознанием (на моём языке душою), поэтому он всегда был и будет один: т.е. всё на полу, под ногами – кроме книг и тетрадей, которые в высокой чести». Марксистские догмы для Цветаевой догмы тупые. Она сама мыслитель, и никогда не будет бездумно повторять чужие мысли.
Прибывший через самую грязную дверь в СССР, Эфрон принят в Москве радушно. Его хозяева отправляют его в июне 1938 года в один из Одесских санаториев, поскольку сердце Эфрона не в порядке. К нему внимательны врачи, он окружён их заботой. Эфрон пишет из Одессы сестре в Москву: «…медицинская помощь мне была оказана мгновенно и очень тщательно». Врач два часа просидела возле его постели, после того, как была сделана инъекция. Письмо недлинное, поскольку Эфрон плохо себя чувствует. Но когда почувствует себя лучше, то напишет подробнее: «Кормят великолепно. Предельно внимательны. Сплю на открытом воздухе. И вот уже два дня, как начал совершать сравнительно большие прогулки. < ..> Живу я уединённо и тихо. На море хожу (которое в 3-х минутах от меня) хожу в сопровождении моего очень милого сожителя и сижу там в тени часа по два». «Милый сожитель» пасёт Эфрона, а тому и невдомёк. С ним играют, как кошка с мышью. Так гуся хорошо откармливают перед Рождеством, чтобы потом зарезать.
В письмах Эфрона из Одессы, где он был в санатории, и из Болшево, куда он вернулся в сентябре из Одессы, повторяется фраза, что живёт он уединённо и тихо, так тихо, что словно и не живёт. Тишина перед грозой! Хозяева не торопятся, видимо, поручать ему какую-нибудь работу. Хуже того, его поставили на место.
Болшево это, по сути, домашний арест. Пока ещё домашний. Когда Цветаева приедет в СССР, прибудет в Болшево, она обнаружит больного и морально сломленного человека. И она поймёт, что он ничего не может. Ловушка захлопнулась.
Цветаева с сыном после поспешного бегства Эфрона из Франции ещё два года оставалась в Париже. Почему она всё-таки выехала в СССР? Принудили ли её при помощи шантажа, обычного метода воздействия НКВД? Не исключено. Но даже, если принуждение и было, то было, кроме этого, ещё одно обстоятельство. Цветаева, трезвомыслящая, дальновидная, умная прекрасно понимала суть затеянной не ею игры. Она знала и понимала, что муж и дочь находятся в опасности. В начале июня 1939 года Цветаева написала А. Тесковой о своём предполагаемом скором отъезде: «…выбора не было: нельзя бросать человека в беде, я с этим родилась». Однажды она сказала про Наполеона на св. Елене, что будь он женат на Марии-Антуанетте, то: «…Мария-Антуанетта, как Аристократка, следовательно безукоризненная в каждом помысле, не бросила бы его, как собаку, там, на скале». Как истинная дворянка, как аристократка духа, следовательно, безукоризненная в каждом помысле, Цветаева не могла бросить мужа на произвол судьбы. Она должна была разделить свою судьбу вместе с ним. Она и разделила.
Эфрон сам выбрал свою судьбу. Но вся беда в том, что цепь его поступков последовательно и неотвратимо привела к гибели великого поэта, Цветаеву. Именно в этом была его главная вина. Быть может, судьба послала ему гения Цветаеву затем, чтобы он выполнил своё предназначение оберегать её от житейских дел, создать для неё хорошие условия для творческой работы, заботиться о материальном благополучии семьи, закрывать глаза на «причуды» гения, быть терпеливым и толерантным, скромным и заботливым. Он должен был быть кольцом, оправой для бриллианта. Но он не выполнил своего предназначения. Уголь сам захотел стать алмазом, но остался углем.
Не сжигала ли Эфрона тайная (даже сестре не поведанная) страсть? Тайная, потому что постыдная. Как гордится он, двадцатилетний юнец, что его почтительно именуют литератором за сборник слабеньких рассказов. А после он ничего уже не сможет написать. И он бросается в театр на вторые и третьи роли. Но и актёром он был посредственным. Идёт в санитары. Но это тяжёлая работа и поэтому она ему быстро надоедает. Муштрует солдат, и здесь труд кажется ему тяжёлым. В армию, нехотя, идёт, но и здесь старается увильнуть, если предоставляется возможность. Он бросается в журналистику. Выходит какая-то дрянь. Пишет дипломную работу об искусстве, но в процессе работы понимает, что учёным ему не быть. Затем в киноактёры, но теперь уже статистом. Потом кинематограф, писание статей о советском кино. И из кинематографа ничего не вышло. И, в результате, разлюбил литературу, разлюбил театр, разлюбил военное дело, разлюбил науку, разлюбил журналистику, потому что ни в одной из областей применения творческих сил не чувствует себя состоятельным. Ничего не получается. И, наконец, опасные игры в «политику», до которой, впрочем, Эфрон не дорос. Так, вот, не сжигала ли Эфрона тайная и постыдная страсть, в которой он признавался только самому себе, страсть под названием ЗАВИСТЬ? Не зависть ли побуждала его бросаться то к одному, то к другому делу? Он признавал, что его жена пишет замечательные стихи, поэмы, статьи, пьесы, эссе. Но ему хотелось тоже что-нибудь создать, чтобы и о нём говорили: какой талантливый человек! А поскольку ничего создать он не мог, никто не говорил ему то, что он жаждал услышать. Он хотел, он стремился стать таким же талантливым, как его жена. Но таланта ему не было дано. Никакого. Ибо судьба готовила его к другому поприщу смиренно служить гению. Этого он либо не понял, либо не захотел понять. Он пальцем не пошевелил, чтобы облегчить финансовую и бытовую сторону жизни своей гениальной жены. Напротив, он сделал всё, чтобы затруднить её жизнь. Я уверена, в глубине души он мучительно завидовал Цветаевой. Отсюда его торжествующе-издевательские интонации, когда ему показалось, что наконец-то он взял над женой верх, что он ей равен. «Не суждено, чтобы равный с равным//Соединились бы в мире сём», писала Цветаева.
В юности он писал сестре, что когда он разовьётся умственно и физически, тогда он покажет, что Эфроны что-нибудь да значат. Вот и показал!
А теперь последний штрих к портрету Эфрона. На допросе в застенках НКВД на вопрос о жене он отвечает: «Никакой антисоветской работы моя жена не вела. Она всю жизнь писала стихи и прозу. Хотя в некоторых произведениях высказала взгляды несоветские». Последнюю фразу Эфрон не должен был произносить. Одной последней фразы, тем более произнесённой в кабинете следователя и зафиксированной в протоколе, достаточно было в те времена, чтобы погубить человека. Почему Эфрон, который, как утверждают, держался стойко на допросах, произнёс эту фразу, которую он не должен был произносить ни под каким видом?! Он произнёс это добровольно. И совершенно ясно, что для следователя важна эта, последняя фраза, которая уничтожает смысл сказанного перед этим. Работа поэта писать. А раз высказала в поэтических трудах несоветские взгляды, значит, антисоветскую работу вела именно в этой форме.
После этой фразы арест Цветаевой был лишь делом времени.
И, возвращаясь к эпиграфу, скажу:
Ах, господин Галковский, не согласна я с Вами. Глупого и самонадеянного человека, хоть ногами бей, хоть кулаками, не поможет!
