"ЗНАЕШЬ ЦАРЯ, ТАК ПСАРЯ ─ НЕ ЖАЛУЙ»: ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ПИСЬМАМ С.°ЭФРОНА - 12 ЛАВРОВА Е.Л. СЛОВО О МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ. – ГОРЛОВКА, 2010. – 398 С.
Цветаева рассказывала ему об ужасах, которые претерпела во время революции, гражданской войны и нэпа. Он склонен думать, что жизнь в России потихоньку наладилась. Правда, Елизавета Яковлевна и Волошин пишут, что жизнь скудна. Да что, ему много надо? Ведь того голода, что был в годы гражданской войны, больше нет. И ещё он как-то не думает, хочет ли вернуться вместе с ним в Советскую Россию его жена. С ней или без неё, он хочет вернуться. Он созрел в начале 1924 года.
В том же письме от 6 апреля 1924 года он развивает некую мысль, которую, видимо, вынашивал уже давно: «Ведь все люди делятся на хищников и не-хищников. И не-хищники в громадном большинстве пожираемые овцы. Для последних спасением единственным является религия. Нет веры - гибель, есть вера - только трагедия, но не гибель». Философ Эфрон никакой. Как будто хищники не станут пожирать верующих овец! Хищникам всё равно, верует овца или не верует. Лишь бы было мясо и сало.
К кому причисляет Эфрон самого себя? К хищникам или к пожираемым овцам? Поскольку высказывание делается в адрес сестры Веры, которая с точки зрения брата есть овца, нуждающаяся в религии, чтобы не быть сожранной хищниками, Эфрон причисляет себя к хищникам, ибо: «Я на Веру не похож», - заявляет он. Время покажет. Ему хочется быть хищником. Но на всякого мелкого хищника всегда найдётся крупный хищник. Так заведено не в философии, а в природе. « … в Россию страшно как тянет. Никогда не думал, что так сильно во мне русское. Как скоро, думаешь, можно мне будет вернуться? Не в смысле безопасности, а в смысле моральной возможности ?», - спрашивает Эфрон сестру. Как будто она знает! Что означает фраза: в смысле моральной возможности? Надеется, что ему простят белогвардейское прошлое? Он, видимо, ещё не знает, и не догадывается (или уже догадывается?), что моральную возможность у большевиков надо заслужить. Надо им послужить. Безопасность у Эфрона на втором месте. А напрасно. Именно безопасность должна быть на первом месте. И никакой нет гарантии, что безопасность будет. Что это? Легкомыслие? Непонимание политической ситуации? Прекраснодушие? Или всё вместе взятое? Не понимает он что ли, что его, мелкого хищника, тут же сожрут крупные хищники и не подавятся? В конце письма Эфрон сообщает сестре, что работает над книгой. И добавляет, что это не литература. А что? «Часть её (первая глава, а глав 15) скоро будет напечатана. А осенью, надеюсь, и вся она появится целиком. Ты многое из неё обо мне узнаешь. Книга о прошлом, о мёртвых». Следовательно, это воспоминания. Мемуары. Да, теперь ему есть о чём вспомнить. Эфрон назвал их «Записки добровольца». Первая часть «Октябрь (1917)» была опубликована в сборнике «На чужой стороне», книга XI, Прага, «Пламя», 1925. Другие 14 частей опубликованы не были, поскольку не были написаны. Как всегда ─ брошено, не доделано, не закончено. Опубликованная глава в 33 страницы написана в манере, которую хочется назвать кинематографической. Один эпизод сменяется другим. Сюжет: большевики взяли в городе власть. Офицеры Александровского училища, узнав, что министром Прокоповичем подписана капитуляция, решают по одиночке пробираться на Дон, где формируется Добровольческая армия. Училище оцеплено большевиками. Эфрон с Гольцевым находят у ротного каптенармуса рабочие полушубки, папахи и сапоги, переодеваются и под видом рабочих покидают училище. Большевики пропускают их. Много диалогов. В общем, написано живо. Есть шероховатости стиля. Остаётся пожалеть, что Эфрону не хватило усидчивости, или времени, или материала, или воли (или чего-то ещё) написать книгу до конца. И ещё! Чувствуется, что к тексту Эфрона кто-то приложил редакторскую руку. И мы можем догадаться, чья это рука. Местами стиль узнаваем, и это не стиль Эфрона.
Осенью 1924 года Эфрон начинает редактировать журнал «Своими путями». Что это за свои пути? Эфрон поначалу как бы отмежёвывается от всех в эмиграции: правых и левых. Он как бы ни с кем. Сам по себе. У него нет никакой политической программы, никаких явно оформившихся взглядов на мир. Название журнала не слишком удачное. Почему «Своими путями»? Почему множественность путей? Сколько их? Какие они? Чем отличаются от других? И главное: куда они ведут? Почему не «Свой путь»? Покушение на независимость своих путей мнимое. Эфрон просит сестру прислать что-нибудь из России о театре, о последних прозаиках и поэтах, об академической научной жизни, если власти против ничего не будут иметь. Всё будет хорошо оплачено, уверяет Эфрон. И - естественный вопрос - откуда деньги? Он предлагает Елизавете Яковлевне что-нибудь написать о современном театре или о «покойном Вахтангове». О покойном Вахтангове вряд ли можно что-нибудь написать за неимением информации с того света, а вот о живом можно было бы и попробовать. «Журнал чисто литературный», уверяет Эфрон. Ну, да! Только театр, проза и поэзия, о которых он просит прислать материалы, не просто из России, а из Советской России, следовательно, советские. И Эфрону почему-то не приходит на ум, что они советские, и им не место на страницах эмигрантского издания. В мире, расколотом на два лагеря, всё есть политика. Эфрон делает небольшой шаг в сторону Советов. Одна из статей Эфрона, опубликованная в этом журнале, называется «О путях к России». Вот куда все эти свои пути ведут. Лиха беда начало! Впрочем, журнал «Своими путями» просуществовал очень недолго. Лопнул журнал, как мыльный пузырь. Всё, за что ни берётся Эфрон, быстро околевает.
В парижском журнале «Современные записки» (1924, кн.21) была опубликована статья Эфрона «О Добровольчестве». Добровольчество Эфрон определил в самом начале статьи как добрую волю к смерти. Вряд ли добровольцы начинали поход с мыслью о смерти. Начинали они его с надеждой победить и войти в Москву. Всем погибшим выживший Эфрон приписывает упаднические настроения, которые сам испытывал задним числом. Это бесчестно по отношению к тем, кто погиб, надеясь на победу, и вовсе не рассчитывая умереть. А если и умер, то с сознанием выполненного долга. Вся статья Эфрона пронизана его сегодняшними сиюминутными настроениями, теми, что владели им, когда он эту статью писал. Через всю статью проходит лейтмотив смерти. Страницы переполнены фразами: «чувство распада», «умирание», «дуновение тлена», «смертное томление», «гробовая крышка», «могилы», «разложение», «дух тлена», «гангрена», «смерть». От статьи веет могильным холодом. Но ведь осталось много живых белогвардейцев! И вряд ли все они разделяли точку зрения Эфрона на происшедшее. Ещё один лейтмотив - народ. Сказалось воспитание родителей-народовольцев! Поражение добровольцев Эфрон видит в том, что их не поддержал народ. А ведь в 1920 году Эфрон писал Волошину, что жители относятся к Белой Гвардии великолепно, что жители ненавидят коммунистов, а Добровольцев называют «своими», что они оказывают большую помощь, что чем дальше продвигается Армия, тем лучше её встречают. Которому Эфрону верить? Эфрону 1920 или 1925 года? Тому, кто находится непосредственно в гуще событий, или тому, кто задним числом готовит путь к отречению от прежних взглядов? Что говорят об отношении народа к добровольцам более авторитетные, чем Эфрон, люди?
Что такое народ в понимании Эфрона? Народ в понимании Эфрона – крестьянство и рабочий класс. Как будто офицерство и солдаты, дворянство и купечество, мещане и интеллигенция – не народ. Такое узкое понимание «народа» и было типично народовольческим. Эфрон, воспитанный родителями-народниками, впитал именно народническое понятие о народе. Народники отождествляли народ с простонародьем, с крестьянством, c пролетариатом. Как пишет Н. Бердяев, наш культурный и интеллигентный слой не имел силы сознать себя народом и с завистью и вожделением смотрел на народность простого народа. Бердяев называет это самочувствие болезненным. Народники полагали, что центр тяжести духовной и общественной народной жизни в простонародье, а, между тем, этот центр везде, в глубине каждого русского человека, в каждой пяди русской земли и нет его в каком-то особенном месте. Народная жизнь общенациональная жизнь, взятая не в поверхностном, а в глубинном пласте. Цветаева правильно понимала народность, когда заявляла, что она сама - народ. Бердяев говорил, что народ, прежде всего, он сам, его глубина, связывающая его с глубиной великой и необъятной России.
Ещё один лейтмотив в статье Эфрона чёрная плоть, налипшая на белую идею, то, что Эфрон называл «белогвардейщиной». Чёрная плоть контрразведка, погромы, расстрелы, сожжённые деревни, грабежи, мародёрство, взятки, пьянство, кокаин, и пр. Это были как раз те явления, о которых Эфрон поведал Цветаевой как об обратной стороне Добровольчества. Белых Эфрон поделил на «Георгиев» и «Жоржиков», т.е. героев и негодяев. В самом себе Эфрон обнаружил и Георгия и Жоржика. Что касается его самого, то ему, конечно, виднее.
Тот же самый Эфрон в 1920 году писал из Армии Волошину: «…несмотря на громадные потери и трудности, свою задачу мы выполнили блестяще. Всё дело было в том у кого - у нас, или у противника - окажется больше «святого упорства». «Святого упорства» оказалось больше у нас, и теперь на наших глазах происходит быстрое разложение Красной армии. Жители ненавидят коммунистов, а нас называют «своими». Чем дальше мы продвигаемся, тем нас встречают лучше. Наша армия ведёт себя в занятых ею местах очень хорошо. Вообще можно сказать, что если так будет идти дальше, мы бесспорно победим. Красная армия вся разбита и с первыми морозами её остатки разбегутся».
Возникает ощущение, что пишут два по-разному настроенных человека. Но, увы, и то, и другое пишет один человек - Эфрон. Только Эфрон 1920-го года думал о том же самом совсем иначе, чем Эфрон 1924 года. Оказывается, в 1920-м году Красная армия разлагалась. А в 1924-м разлагалась уже не Красная, а Белая. И, конечно, вызывает улыбку самонадеянность и недальновидность Эфрона, пытающегося анализировать настоящее и прогнозировать будущее. От этих прогнозов веет махровой глупостью.
Эфрон образца 1924 года это некий промежуточный этап между Эфроном 1920 и Эфроном 1935 года. Эфрон 1924 года - медленный, но неуклонный поворот в сторону Совдепии, в угоду которой он готов очернить своё собственное недавнее прошлое и отречься от него. Статья «О Добровольчестве» - подготовка к отречению. В его статье любопытны несколько фраз. Например, эта: «Зло олицетворялось большевиками. Борьба с ними стала первым лозунгом и негативной основой добровольчества. Положительным началом, ради чего и поднималось оружие, была Родина. Родина, как идея. «За Родину, против большевиков» было начертано на нашем знамени. С этим знаменем было легко умирать и добровольцы это доказали, но победить было трудно». Объяснить логику этого высказывания я не берусь, ввиду отсутствия оной. С точки зрения Эфрона, неправильный был лозунг! Нельзя было идти против большевиков! Вдумаемся, что это за любопытная логика: большевики есть зло - со злом надо бороться - добровольцы вступили в борьбу со злом (большевиками) - борьба добровольцев с большевиками имеет негативную основу (т.е. сама является злом). Добровольчество стоит, по Эфрону, на негативной основе. Это логическое построение выглядит изрядно извращённым. Эфрон пытается доказать, что борьба со злом большевизма породила зло добровольчества. Воистину, это какая-то сатанинская логика, уничтожающая смысл Белого движения, ставящая его на одну доску с большевизмом. Несомненно, что большевизм вызвал к жизни Белое движение, но ставить их на одну доску невозможно. Большевизм - безнравственное, безблагодатное, безбожное, сатанинское явление. Добровольчество явление глубоко нравственное и благодатное. У большевизма и Добровольчества были прямо противоположные цели и средства достижения их. Логика Эфрона непредсказуема: белые боролись против большевиков, поэтому они не могли победить, а могли только умирать. По Эфрону, стоило сменить лозунг «За Родину, против большевиков» на лозунг «С народом, за Родину» и победа белых была бы обеспечена. Есть какое-то неосознанное лукавство в этом запоздавшем во времени предложении. Если с народом и за Родину, то против кого? Большевики из лозунга, предложенного Эфроном, как бы испарились. Тысячу раз права была Цветаева, говорившая, что в детстве усвоено, усвоено раз-навсегда. Устами Эфрона, пишущего статью, говорит не белый офицер, твёрдо знающий против кого и за что он боролся, а революционер-народоволец, для которого существует только расплывчатый культ абстрактного народа. Уроки родителей Эфрона даром не прошли.
С какой именно частью народа он собрался идти неведомо куда и зачем? Или те же большевики были космические пришельцы, а не часть народа? А мужики, бессмысленно и жестоко громившие и жёгшие барские усадьбы? А солдаты-дезертиры? А наглые матроcы, выбрасывающие за борт офицеров в открытом море? А комиссары чрезвычайки, вырезывавшие ремни из кожи живых белых офицеров? А толпа, совершающая на улицах Петербурга самосуд? А рабочие-делегаты, загадившие драгоценные вазы в Зимнем Дворце? А русские эмигранты в Европе? А жадные крестьяне и мещане, чей портрет блистательно живописан Цветаевой в «Вольном проезде»? Все, все они – народ. И даже « … это животное Ленин с типичными чертами лица классического преступника» (И. Бунин) он тоже часть народа, породившего это чудовище.
По логике Эфрона получается, что народ это те, кто в России. Следовательно, если он продолжает считать большевиков врагами на данный момент, то большевики и белые в понятие народа не вмещаются? Они не народ? А кто они? О большевиках Эфрон в своём новом лозунге промолчал. А белых вовсе вычеркнул. И Добровольчество перечеркнул и поставил на нём могильный крест. И этот вампирский призыв в конце статьи « … ожить и напитаться духом живым», к кому он обращен? К мёртвым? Или к живым, которые, по мнению Эфрона, потеряли вкус к жизни? Да разве не он сам произнёс фразу «не мы в России, а Россия в нас», которую так любила повторять Цветаева? А раз Россия в нас, то откуда этот назойливый дух мертвечины в его статье? Не потому ли, что пишет её духовный мертвец? И почему Эфрон взял на себя смелость говорить от имени мёртвых и от имени живых? «Чёрная плоть», о которой пишет Эфрон, это не есть сущность Добровольчества. Генерал А.И. Деникин в «Очерках русской смуты» писал: «Главной своей опорой я считал добровольцев. С ними я начал борьбу и шёл вместе по бранному пути, деля невзгоды, печали и радости первых походов. Я верил, что тяжкие испытания, ниспосланные нам судьбою, потрясут мысль и совесть людей, послужат к духовному обновлению армии, к очищению белой идеи от насевшей на неё грязи». Всё! Одно слово «грязь», которая действительно была, но это не было главным, а главным было – вера в духовное обновление и вера в белую идею. И первое, и второе утрачено Эфроном. Он, говоря о добровольцах, акцентирует внимание на их гибели и их недостойном поведении. Он намеренно забывает, кто сделал революцию и развязал гражданскую войну. Он намеренно забывает рассказать о зверствах большевиков в отношении населения и добровольцев, попавших к ним в плен. Большевики убивали всех добровольцев, захваченных ими, предавая перед этим бесчеловечным мучениям. Корнилов приказывал ставить караулы к захваченным большевистским лазаретам. Большевики, захватив лазареты белых, вытаскивали раненых на улицу, где добивали их. Эфрон намеренно забывает сказать о том, что жестокость добровольцев была реакцией на жестокость большевиков. Деникин рассказывает историю, свидетелем которой он был. Начальнику станции за то, что его два сына были в Добровольческой армии, большевики порубили ноги и руки, вскрыли брюшную полость и закопали ещё живым в землю: «Здесь же были два его сына - офицеры, приехавшие из резерва, чтобы взять тело отца и отвезти его в Ростов. Вагон с покойником прицепили к поезду, в котором я ехал. На какой-то попутной станции один из сыновей, увидев вагон с захваченными в плен большевиками, пришёл в исступление, ворвался в вагон и, пока караул опомнился, застрелил несколько человек». Жестокость большевиков первична. Эфрон закрывает глаза на это. Ему важно оплевать Добровольческое движение, и он его не только оплёвывает, он поливает грязью живых и мёртвых добровольцев.
А.°Деникин пишет? «Был подвиг, была и грязь. Героизм и жестокость. Сострадание и ненависть. Социальная терпимость и инстинкт классовой розни. Первые явления возносили, со вторыми боролись. И вторые отнюдь не были преобладающими». У Эфрона вторые преобладают. Он жаждет духовного оживления, а не духовного обновления. Он жаждет духовного оживления не для осуществления белой идеи, а для целей весьма далёких от неё. Потому что новый лозунг Эфрона «С народом, за Родину» без околичностей означает «На Родину, к народу». А народ для него теперь – пролетариат и крестьянство. И большевики, надо полагать, потому что и они, ничего не попишешь - часть народа. В новом лозунге Эфрона враг не обозначен. Нет врага.
