«ЗНАЕШЬ ЦАРЯ, ТАК ПСАРЯ ─ НЕ ЖАЛУЙ»: ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ПИСЬМАМ С.°ЭФРОНА - 9 ЛАВРОВА Е.Л. СЛОВО О МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ. – ГОРЛОВКА, 2010. – 398 С.
Эфрона тянет сцена, ибо в университете надо кем-то быть, надо быть собой, а он пуст, у него нет мнений, ему нечего сказать, он - никто. На сцене он может воплощаться, пусть даже в третьего гвардейца. Мыслить не надо. Текст готов. Осталось нарядиться и воплотиться.
Есть ли у Эфрона актёрский талант? Не говоря о том, что у него нет соответствующего образования. Если таланта и нет, то есть отличный рост, приятный баритон, красивое лицо. Вероятно, он полагает, что этого вполне достаточно. Есть в этом поступке, сделаться актёром, что-то женственное. Так прежде женщины шли на сцену, чтобы как-то реализовать свои амбиции и спрятаться от жизненных проблем.
Цветаева, говоря о театре, не уступит Розанову в резкости суждений. Что именно не устраивает М. Цветаеву в театре, мы уже обсуждали - фальшь! Театр, по её определению, есть «сердце фальши». Актёры для неё «коробейники строк и чувств». М. Цветаева заявляет, что актёрам она не поклонница. Она считает, что актёры фальшивы до мозга костей, что у них нет ничего своего, поэтому они играют не только на сцене, но и в жизни. Актёры по её мнению самолюбивы, ребячливы, не умны, тщеславны, бесцеремонны, пусты. М. Цветаева даёт свои характеристики актёрам на основе собственных наблюдений. Совершенно очевидно, что М. Цветаева профессию актёра не уважает, в грош не ставит. Она не скупится на определения: «Актёр вторичное, актёр - упырь, актёр - плющ, актёр -полип, актёр - для других, вне других - он немыслим, актёр - из-за других». Актёр для М. Цветаевой - полая форма, в которую можно влить всё, что угодно: либо драгоценное вино, либо помои.
В 1919 году в книге «Земные приметы». сравнивает ремесло актёров со своим поэтическим, и приходит к выводу, что актёр поэту не соперник ни в каком смысле, ни в творческом, ни в интеллектуальном: « … поэт самоцель, покоится в себе (В Психее)». Поэт существо самодостаточное, поэту не нужны рукоплескания толпы, поэт может творить и для себя самого, и, самое главное, поэт творит. Актёр - всё обратное этому. М. Цветаева говорит, что дело актёра час и ему нужно торопиться: «Шекспировский стих, собственная тугая ляжка – всё в котёл! И этим сомнительным пойлом вы предлагаете опиваться мне, поэту? Нет, господа, наши царства – иные. Нам – остров без зверей, вам – звери без острова. И недаром вас в прежние времена хоронили за церковной оградой». Недаром! Актёр ходячая, полая форма - страшная, потому, что она живая. М. Цветаева восклицает, что недаром актёров во все времена хоронили за церковной оградой, намекая, что на профессии актёра нет Божьей благодати. М. Цветаева делает исключение для актрис-певиц, растворяющихся в стихии голоса. К актёрам-мужчинам она беспощадна. Актёр видимость естества, поэтому ему не совестно декламировать не своё. От поэта требуется быть самим собою. От актёра требуется как можно меньше быть самим собою. Поэт независим, а если и зависим, то только от Высшего над ним. Актёр зависим от поэта. Посадите, предлагает М. Цветаева, того и другого на необитаемый остров. Поэт и на острове поэт. А какое « … жалкое зрелище: остров и актер!». Актёр на острове перестает быть. Нет, заключает М. Цветаева, наши царства иные: «Нам - остров без зверей, вам - звери без острова». Когда поэт пытается привлечь внимание читателей (публики) актёрскими приёмами, как например, Есенин цилиндром или онучами, или Байрон - ручными леопардами, это вызывает презрение М. Цветаевой. Эти поэты для неё «уже актёры: актёришки».
Цветаева людям, с которыми общалась, театр прощала. Прощает она театр и мужу и его сёстрам. Сёстрам мужа, потому, что они – женщины. Мужу прощает театр, потому что мужа любит. Она даже похваливает его. Находит, что на сцене он держится свободно, уверенно, голос звучит прекрасно, находит, что на сцене он очень хорош. Конечно, такая фактура! Но Цветаева всегда аккуратно обходит тему хорошо ли Эфрон играет.
Живёт он в это время, между прочим, в мебелированных комнатах на Садово-Черногрязской улице, а не дома с женой. Примирение, видимо, не наступило.
Эти мебелированные комнаты считались прибежищем богемы.
Он уверяет Е.Я. Эфрон, что война разрывает ему сердце, что нужно поступать в военное училище, потому что только это теперь и нужно, и прибавляет, что если бы он был здоровее, то «давно был бы в армии». «Если бы», да, «кабы»! Он убеждён, что у него слабое здоровье. Проще говоря, он всячески демонстрирует на словах свой патриотизм, но прячется за «слабое здоровье», когда надо от слов переходить к делу. Хочется выглядеть геройски, но Эфрон считает себя больным и надеется, что его комиссуют: «О себе думаю, что вернее всего попаду в Коктебель, что на медицинском осмотре меня признают негодным. Самому же мне хочется только покоя». Так чего же ему на самом деле хочется? Покой и усталость ключевые слова в лексиконе Эфрона.
Цветаева всё ещё в тесных отношениях с Парнок и живёт в Борисоглебском. Эфрон не мешает их общению. Выжидает, когда место освободится. Освободится оно не так скоро, как ему хочется. Эфрон разочаровывается в ремесле актёра через месяц после того, как вошёл в спектакль: «Лиленька - быть актёром ужас! Никогда больше не буду актёром». Почему ужас, не объясняет. Может быть, потому что ремесло актёра требует большого труда, к которому он не привык. Впрочем, играть в театре ему ещё придётся, несмотря на то, что быть актёром ужас.
Примирение состоялось, по-видимому, в декабре 1915 года, потому что Цветаева пишет Е.Я. Эфрон, что: «Серёжа в прекрасном настроении, здоров, хотя очень утомлён, целый день занят то театром, то греческим». Марина Ивановна ходит на спектакли с участием мужа, знакомится с актёрами Камерного театра и театральными деятелями того времени: Алисой Коонен, М.М. Петипа, А.Я. Таировым, и др.
С Софьей Яковлевной Цветаева расстаётся в начале 1916 года. Впрочем, расстаётся не по собственному желанию, а потому, что её возлюбленная подруга ей изменила с актрисой Л. Эрарской. Но затишье и семейная идиллия длится недолго.
Надежды Эфрона на то, что место возле его жены скоро освободится, потускнели. После романа с Софьей Парнок, последовал мимолётный роман с Осипом Мандельштамом, а весной 1916 года Цветаева увлеклась поэтом Тихоном Чурилиным. Напрасно уверяла Цветаева в письме Розанову, что при Эфроне она может жить так, как живёт - совершенно свободная. Брак несовместим с той степенью свободы, которую хочет иметь Марина Ивановна. Ей, самодостаточной, с её установкой на свободу чувств, вообще не надо было выходить замуж. Она это поняла слишком поздно. Но откуда ей было знать в восемнадцать лет, что гениальность, творчество и способность страстно и часто увлекаться идут рука об руку, никогда не расставаясь. Когда она это поняла, возникло ощущение брака, как катастрофы, удара, пагубы. Брак во всех смыслах оказался капканом. Освободиться из него при её уровне совестливости и обострённого чувства долга Цветаева могла только, как лисица, которая, попав в капкан, перегрызает себе лапу.
Между тем, Эфрон обычный человек с традиционными взглядами на брак и семью. Вряд ли он ожидал, что его жена с такой невероятной скоростью проявит те черты своего характера, о которых она и сама вряд ли до этого подозревала. В отличие от своего мужа Цветаева стремительно развивается. В одном из своих писем она утверждает, что, когда выходила замуж, « … была человеком сложившимся, он - нет». Это правда. И всё-таки не полная правда. Цветаева была сложившимся человеком, но брак, как это ни странно, окончательно раскрепостил её, пробудил в ней жажду свободно выражать свои чувства, которые не обязательно должны были быть адресованы одному только мужу.
Понимал ли он в 1914-1915 годы, кто его жена? Да, она пишет хорошие стихи, но пока ещё не вполне видно, что перед вами - гений. Вот эти первые экстатические всплески чувств - невинные в своей глубине - явленные во всём своём блеске в стихах и письмах к М. Фельдштейну, П. Эфрону, С. Парнок, О. Мандельштаму, Т. Чурилину - первые ласточки. Неудержимо растёт градус поэтической экзальтации. И Эфрон начинает понимать, что женился не на обычной женщине, а на самой поэтической стихии. Надо отдать Эфрону должное. Он не требует развода, не хватается за револьвер, не требует соперников и соперниц к барьеру. Он стремится на время убежать. Это его способ защиты. А может быть он просто тряпка, тюфяк и трус?
Вот и теперь, услышав о Т. Чурилине, он подаёт прошение на имя ректора университета об увольнении и просит выдать ему соответствующие бумаги, ибо он решил поступить охотником в III Тифлисский Гренадёрский полк. Прошение подано 9 марта 1916 года, а 14 марта, т.е. ровно через пять дней на имя ректора подано ещё одно прошение - принять студента Эфрона назад в университет, тем более, что документов он ещё не забирал. Причина неожиданно обнаружившаяся болезнь печени. Но печень не при чём. Печень в порядке. Цветаева, узнав о решении мужа уйти из университета и отправиться на войну, забила во все колокола. В тот же день, когда он подал прошение об увольнении из университета, она пишет короткое и отчаянное письмо Елизавете Яковлевне в Петербург, где та находится, требуя, чтобы та немедленно приехала. Елизавета Яковлевна немедленно явилась и совместными усилиями, уговорами, пламенными заверениями в любви они убедили Эфрона взять прошение назад. А Цветаева писала Елизавете Яковлевне, что он страшно твёрд в своём решении.
Как легко поколебать его твёрдость двум любящим женщинам. Как быстро он уступает. Дело в том, что на самом деле ему не так уж хочется идти на войну. Он даёт себя уговорить.
А необходимость пойти на войну подступает буквально через месяц после подачи прошения об увольнении из университета и немедленном возвращении в него. Эфрон был призван, как и другие студенты его года рождения. Вместо того чтобы радоваться, что его намерения неожиданным образом исполнились, Эфрон пишет Елизавете Яковлевне: «О себе думаю, что вернее всего попаду в Коктебель, что на медицинском осмотре меня признают негодным. Самому же мне хочется только покоя. Я измытарен до последней степени».
К чему тогда был нужен весь этот фарс в начале марта? Так чего же на самом деле хочется Эфрону? На самом деле ему хочется в Коктебель: «В Москве весна. В комнатах сидеть нет сил. Всё залито солнцем и колокольным звоном. По-старому хочется отъезда и перемен. Вообще настроение птичье перелётное». Единственный человек, с кем Эфрон предельно откровенен Елизавета Яковлевна. Он постоянно обменивается с нею объяснениями в любви и преданности. Она самый близкий для него человек.
Две недели Эфрон проходит медицинскую комиссию в Московском военном госпитале. Его тщательно и всестороннее обследуют. Каким же было его удивление, когда комиссия признаёт его абсолютно здоровым, и годным к военной службе. Самое удивительное то, что обследовалось тридцать человек, и двадцать семь из них получили отсрочки. Но не Эфрон. В письме к Вере Яковлевне он шутливо комментирует: «Я начинаю с чрезвычайным почтением относиться к своему чудовищному здоровью. Мало осталось на Руси таких дубов a la Собакевич». Легенда о нездоровье Эфрона, которая бродит до сих пор из статьи в статью, и из книги в книгу это всего только легенда, т.е. сознательная выдумка. Врачи не нашли в его здоровье ни малейшего изъяна.
Цветаева в это время находится в Коктебеле. Узнав, что Эфрон призван и годен к военной службе, она очень обеспокоена. Пишет Елизавете Яковлевне в Петербург, что впервые в жизни чувствует себя бессильной. Пишет, что умеет с людьми, но с законами – нет. Эфрона должны куда-то отправить для того, чтобы он прошёл военную подготовку. Эфрон полагал, что его отправят в Одесское военное училище. Цветаева полагает, что его могут отправить куда угодно – в Чугуев, в Иркутск, в Тифлис.
В конце мая выясняется, что Военный госпиталь затерял бумаги, и Эфрон никак не может получить назначение. Начальник требует, чтобы каждые пять дней призывник являлся в контору, чтобы справиться не нашлись ли бумаги. Эфрон в бешенстве: «Всё это время я мог бы пробыть в Коктебеле! Проклятье!!!». В точно таком же положении ещё человек пятьдесят.
Летом 1916 года Марина Ивановна снимает дачу в Александрове с сестрой. Сергей Яковлевич навещает их. 3 июня он отчитывается перед Елизаветой Яковлевной: «Прожил несколько дней с Асей Цветаевой и с Мариной в Александрове под Москвою (80 вёрст). Но теперь сбежал оттуда и живу один в Москве. Захотелось побыть одному. Я сейчас по-настоящему отдыхаю. Читаю книги мне очень близкие и меня волнующие. На свободе много думаю, о чём раньше за суетой подумать не удавалось». О чём он думает, и какие книги читает не сообщает. Признаётся сестре: «Лиленька, ты мне близка и родственна сама не знаешь, в какой мере. Мы разными путями и при совсем разных характерах приходим к одному и тому же. Я чувствую, что могу говорить с тобой захлёбываясь о самых важных вещах. И если не говорю, то это только случайность». До конца жизни Елизавета Яковлевна, а не Марина Ивановна, останется для Эфрона самым близким человеком.
10 июня 1916 года Эфрону удалось всё-таки вырваться в Коктебель. Марина Ивановна в этот период никем не увлечена, но не любить она не может, поэтому в её душе всплывает старая нежность. Она пишет Елизавете Яковлевне: «Я недавно видела во сне Петю, и узнала во сне это прежнее облако нежности и тоски. Он был в коричневом костюме, худой, я узнала его прелестную улыбку. Лиля, этого человека я могла бы безумно любить! Я знаю, что это неповторимо». Вряд ли Елизавета Яковлевна была в восторге от этих признаний своей невестки.
Из Коктебеля Эфрон пишет Елизавете Яковлевне, что ему её не хватает, уверяет её, что многое может сказать только ей. Он делится с нею мечтами. Мечты Эфрона о том, чтобы поскорее кончилась война, и устроиться жить в деревне. Он сетует на то, что его жена деревню терпеть не может, а то бы он давно там устроился. Разница мироощущений Эфрона и Цветаевой пока что сказывается в мелочах. Позже она обнаружится на уровне жизненных, глобальных принципов.
Хотя в каждом письме к сестре Эфрон выказывает ей своё доверие и нежность, Елизавета Яковлевна всё чаще выражает сомнение в том, что ему нужна её любовь. Видимо, она продолжает ревновать брата к его жене. Ей хочется снова и снова выслушивать его горячие уверения в любви. Брат уверяет сестру в своей горячей любви и пишет: «Наше раздельное житьё для меня противоестественно. Если каким-либо чудом меня освободят от воинской повинности – приеду непременно к тебе на остаток лета. Люблю тебя горячо и на всю жизнь и от тебя требую того же». Понятие противоестественности и естественности у Эфрона весьма специфическое. Для него противоестественно не жить в одном доме с родной сестрой. Естественно подписывать письма к ней Votre amant. Хорошо, что всё это не знает и не слышит его жена. Для Эфрона противоестественно делиться с нею самыми сокровенными мыслями.
Вряд ли она когда-нибудь узнает об этом. И, слава Богу, что не узнает. Для Цветаевой противоестественно, чтобы в её семье жила сестра брата. Признание Эфрона, что сестра ему самый близкий человек, что он хочет, чтобы сестра была рядом, и не просто рядом, а жила бы с ним в одном доме бальзам на душу Елизаветы Яковлевны. Цветаева, как известно, решительная противница жизни втроём или вчетвером.
В начале июля назначение Эфрону приходит, и его немедленно требуют к начальнику. Но Эфрон в Коктебеле. Вместо него к начальнику идёт Цветаева. Ей удалось всё уладить. Начальник сказал, что он сам вызовет её мужа из Коктебеля. Эфрон едет в Москву. Проведя некоторое время с женой, он спешит в Ессентуки, где в это время находится Елизавета Яковлевна.
Вообще, трое - сёстры и брат - в некоем заговоре против Марины Ивановны. Эфрону почему-то кажется, что Аля в Москве плохо питается. Вера Яковлевна несёт ей котлеты, которые девочка охотно уплетает. Удовлетворённый брат и отец после письменного отчёта Веры Яковлевны замечает в письме к ней: «Представляли себе с Лилей твой ужас, когда ты заметила недовольство Марины. Для Марины, верно, это предприятие выглядело очень нелепо. Но с твоей лёгкой руки Марина начала покупать мясо и поэтому можно считать цель достигнутой».
Эфрон всё время укрепляет в сёстрах мнение, что Цветаева плохо ухаживает за дочерью: не та няня, не так кормит, всё не так. Наверное, сёстры радуются, что брат постоянно привлекает их на свою сторону.
Остаётся только гадать, почему его немедленно не отправляют в школу прапорщиков, хотя назначение получено. Более того, пока Эфрон общается в Ессентуках с сестрой, Цветаева в Москве подыскивает ему работу по военному ведомству, привлекая к этому делу своего дядю, Дмитрия Владимировича, который должен дать рекомендательное письмо в Промышленный Комитет. Лишь бы не в школу прапорщиков! Лишь бы не на фронт! Пусть другие ─ на фронт! К концу сентября Эфрон вернулся из Ессентуков весёлый и поздоровевший, как пишет Цветаева. Всласть наговорился с сестрой! Он пытается устроиться на то место, о котором хлопотала его жена, но что-то не складывается.
Марина Ивановна беременна вторым ребёнком. Чувствует себя хорошо, о чём докладывает в письме к Е.Я. Эфрон.
Мечта Эфрона о деревенской жизни вполне может осуществиться. Ему предлагают купить за бесценок имение графа Шувалова, барский дом в 30 комнат, десять десятин фруктового сада. Дом на горе над рекой. От Москвы 130 вёрст. От железнодорожной станции ещё 30. Неизвестно, как отреагировала на это предложение его жена, хотя легко предположить, что оно ей совсем не понравилось. Неизвестно, сказал ли Эфрон жене об этом предложении. Во всяком случае, она нигде об этом не упоминает. Зато в Кисловодск, где находится в это время Елизавета Яковлевна, летит письмо Эфрона, в котором есть фразы: «Но без тебя я не решаюсь действовать. Говорят, очень дорого стоит содержать. Я бы не раздумывал, если бы не нужно было держать квартиры в Москве». Советуется он о предполагаемой покупке с сестрой, а не с женой.
