«ЗНАЕШЬ ЦАРЯ, ТАК ПСАРЯ ─ НЕ ЖАЛУЙ»: ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ПИСЬМАМ С.°ЭФРОНА - 8 Лаврова Е.Л. Слово о Марине Цветаевой. – Горловка, 2010. – 398 с.
Эфрон поступает в университет на историко-филологический факультет в возрасте, когда другие молодые люди уже его заканчивают. Цветаева в письме к Берия от 23 декабря 1939 года пишет, что в 1913 году Эфрон поступает в Московский университет на филологический факультет. Эфрон никак не мог поступить в Московский университет в 1913 году, потому что у него не было аттестата. Экзамены закончились 14 июня 1914 года. Возможно, Цветаева перепутала даты.
Однако в университете Эфрон проучился недолго. Весной 1915 года он бросает обучение и становится санитаром в поезде № 187. Кстати, его сестра В.Я. Эфрон тоже нанимается в санитарный поезд № 182. Бросать начатое дело, не доводить его до конца в характере Эфрона. Идёт война и, на первый взгляд, поступок его выглядит патриотичным. Однако на второй взгляд поступок его может выглядеть как бегство от реальности. Дело в том, что именно в это время у Цветаевой с поэтом Софьей Парнок разгорелся бурный роман. Всё свободное время Марина Ивановна проводит с нею. Стихия разбушевалась!
Положение Эфрона двусмысленное. Он должен что-то предпринять. И он самоустраняется, уклоняется от принятия какого-либо решения. Он предпочитает выжидать. Глядишь, и проблема решится сама собой, как она разрешилась смертью его брата Петра Эфрона 28 июля 1914 года. Тогда Цветаева увлеклась умирающим от туберкулёза молодым мужчиной. Эфрон в то время тоже самоустранился, и порывался уйти на фронт, ибо началась война. На фронт он не ушёл именно потому, что смерть брата разрешила все проблемы. Это черта в его характере самоустраниться, выжидать, пытаться удалиться от проблем проявится ещё не раз.
Впрочем, в этой ситуации, что он может сделать? Развестись? Хлопотно. А ведь всё так хорошо устроилось! И потом, что за причина, по которой он может развестись? Жена увлеклась женщиной?! Какой скандал! Вряд ли он хочет скандала. Он предпочитает быть в положении обиженного мужа, ждать, пока всё не утрясётся само собой. В конце концов, всё и утряслось до следующего увлечения жены. Но ждать можно было и иначе, не делая судорожных движений.
Стать санитаром в госпитале на колёсах, безусловно, судорожное движение человека с оскорблённым самолюбием. Поезд едет к линии фронта. Там опасно. Одно дело пережидать бурю в безопасной Москве, посещая лекции в университете. Другое дело, регулярно бывать у линии фронта, где стреляют. Таким радикальным способом Эфрон пытается переключить на себя внимание жены. Однако она занята своими собственными делами: едет в начале лета 1915 года в Коктебель, затем в Святые Горы. С нею С. Парнок. Словом, внимания на его поступки Цветаева не обращает. Санитаром, так санитаром! Строго говоря, ей нынче не до мужа.
На что рассчитывал Эфрон? Что жена раскается, немедленно бросит свою возлюбленную, бросится ему на шею, умоляя не становиться санитаром в поезде, идущем на фронт? Может, он рассчитывал именно на это. Но поскольку никто не раскаялся, не бросился ему на шею, не умолял вернуться в Университет, то ему ничего не оставалось, как сохранять лицо.
Надолго Эфрона не хватает. Положение санитара его не устраивает. К тому же работа эта не из легких. Когда он пытается, в письмах к сестре, описать санитарный поезд и свою работу, у него ничего не выходит: «Очень трудно писать о поезде. Легко рассказывать и трудно писать. Мы, вероятно, скоро увидимся и тогда я тебе подробно, подробно расскажу». Для человека, считающего себя литератором, это не первое странное заявление. Писатель он и в поезде писатель. Константин Паустовский в это же время тоже работал санитаром в поезде и накопил материал, легший в основу его будущей книги. Можно было и Эфрону собирать материал для будущих рассказов, повестей или романов, но не видно, что он это делает, ибо не литератор, не писатель. Кстати, Цветаева в этой теме раз и навсегда поставила точку в 1931 году. Она пишет в дневнике: «Моя судьба как поэта в до-революционной России самовольная, а отчасти невольная выключенность из литературного круга из-за раннего замужества с не-литератором». Эфрон-то считал себя литератором, а Цветаева - увы! - таковым его не считает. И права! Кстати, литераторов (газетчиков, критиков) она ненавидела.
К этому же времени относится первая попытка Эфрона управлять женой. Делается это под видом заботы об Але. Эфрон пишет письмо Е.Я. Эфрон: «Мне бы, конечно, очень хотелось, чтобы Аля провела это лето с тобой, но я вместе с тем знаю, какое громадное место сейчас она занимает в Марининой жизни. Для Марины, я это знаю очень хорошо, Аля единственная настоящая радость и сейчас без Али ей будет несносно». Эфрон понимает, что в присутствии Марины Ивановны даже и заикаться нельзя о том, чтобы Аля провела лето с его сестрой.
«У меня сейчас появился мучительный страх за Алю. Я ужасно боюсь, что Марина не сумеет хорошо устроиться этим летом и это отразится на Але». Это не вполне понятное беспокойство. Марина Ивановна не в первый раз едет в Коктебель. Она всегда может рассчитывать на помощь и гостеприимство Волошина и его матери.
Эфрон продолжает: «…помоги и посоветуй Марине устроиться так, чтобы Але было как можно лучше. Посмотри, внушает ли доверие новая няня (Марина в этом ничего не понимает), если нет, то, может быть, Марина согласится взять Эльвиру. Её очень легко найти в адресном столе. Её зовут Эльвира Богдановна Гризевская. Одним словом ты сама хорошо поймёшь, что нужно будет предпринять, чтобы Але было лучше».
Чувствуется слегка завуалированная мысль: Але плохо. Об Але нужно позаботиться. Откуда у него предположение, что Але не очень хорошо? Вероятно, он опасается, что Марина Ивановна, увлечённая новой любовью, не будет уделять много времени дочери. Он пишет, выделяя эту фразу курсивом, ввиду её важности: «Мне вообще страшно за Коктебель». Не за Коктебель ему страшно, и не за то, что Аля останется совсем без внимания. Марина Ивановна едет в Коктебель в большой компании: она сама, Аля, Алина няня, Анастасия Ивановна с сыном и его няней, Софья Яковлевна и Елизавета Яковлевна (сестра) Парнок. Шестеро взрослых людей на двух детей. Причём двое взрослых приставлены к детям в качестве нянек. Нет, без внимания и заботы Аля точно не останется. Он настойчиво уговаривает сестру посоветовать жене, чтобы она взяла именно ту няню, которую он рекомендует, некую Эльвиру Богдановну Гризевскую. Эфрон настойчиво уговаривает сестру повлиять на Марину Ивановну. Конечно, Эфрон понимает в няньках, а его жена ничего не понимает. Откуда у Эфрона такая уверенность в своём понимании нянек и жизни? И почему ребёнку нужно подсовывать ему угодную няню?
Почему Эфрон так волнуется и переживает за Коктебель? У оскорблённого мужа есть вполне определённая цель. Он сознательно и целенаправленно настраивает сестру против своей жены, спекулируя ребёнком. Он, наконец, исподволь создаёт ей не вполне лестную репутацию. Он даже не замечает своих противоречий, заявляя, что Аля для Марины Ивановны единственная радость, и тут же выражая сомнение в том, что Але с матерью будет хорошо. А в целом, Эфрон пытается привлечь внимание сестры к своим проблемам и переживаниям, и вызвать к себе сочувствие и жалость. В конце письма главная фраза: «Только будь с Мариной поосторожней - она совсем больна сейчас». «Больна» означает безумно влюблена в Парнок. Но есть в выбранном слове и другие оттенки смысла. «Больна», значит, не вполне адекватна, ибо ей даже в голову не приходит скрывать от окружающих свои чувства. «Больна», значит, может выздороветь. Впрочем, совет быть поосторожней вполне дельный. Узнай Марина Ивановна, какой заговор против неё замышляет супруг, не поздоровилось бы ни ему, ни его сестре. Недаром в конце письма Эфрон советует сестре: «Это письмо или уничтожь, или спрячь поглубже». Очень хороший совет!
С обывательской точки зрения на вещи, Эфрон прав. Прав в том, что действительно достоин сочувствия и жалости. Всё так хорошо начиналось. Страстная любовь к нему девушки, случайно встреченной, на берегу моря. Её горячее сочувствие к его горю. Её неусыпная забота о его здоровье. Свадьба. Брак. Рождение дочери. Живи, да радуйся! Казалось, что так будет всегда. До конца жизни. И вдруг, как гром среди ясного неба вспыхнувшая внезапно нежность жены к его больному брату. А теперь вспыхнувшая страстная любовь его жены к женщине. И вот он оставлен, отставлен в сторону, почти брошен. Всё внимание, забота, любовь обращены теперь не на него, а на счастливую соперницу. Соперница, к тому же, совсем не красива, но зато талантлива и умна. Соперница уже поэт, а он всё ещё никто.
Вряд ли Елизавета Яковлевна выполнила просьбу брата. Скорее всего, она даже и не пыталась. Цветаева никому не позволяла вмешиваться в её дела. Так что шансов у его сестры не было.
А этот период жизни Цветаева письма пишет редко. Она вся поглощена новой любовью. А если и пишет, то короткие, сухие, деловые письма с просьбами.
Эфрон, напротив, много пишет сёстрам. Рассказывает о местах, где останавливается поезд. Намекает, что фронт близко. Косвенно даёт понять, что страдает: «Мне временами бывает здесь смертельно грустно, но об этом тоже при свидании».
Всё чаще в письмах Эфрона к сестре повторяется фраза «бросить службу». Ему хочется отдохнуть где-нибудь на даче. Заниматься чем-нибудь продолжительное время он не способен. Ему постоянно хочется отдыхать. Он всё время чувствует себя усталым. Это какая-то перманентная усталость. Но на одном месте ему, как всегда, не сидится. Ещё из санитарного поезда он писал сестре, что его «страшно тянет на войну солдатом или офицером», что смерти он не боится, что невозможно оставаться в бездействии, пока идёт война. Казалось бы, чего проще: хочешь в солдаты - иди! Ну, иди без лишней болтовни! Но о солдатах сказано для красного словца. Две причины мешают ему, по его собственным словам, уйти в солдаты: страх за Марину и «моменты страшной усталости, которые у меня бывают, и тогда хочется такого покоя, так ничего, ничего не нужно, что и война-то уходит на десятый план». В солдаты он так и не решится уйти. А вообще загадка, как можно устать, почти ничего не делая?
Июль 1915 года ещё не закончится, а Эфрон действительно бросает службу и мчится в Коктебель. На пять месяцев только и хватило служению родине. Его сестра В.Я. Эфрон тоже увольняется из санитарного поезда № 182 и решает заняться театром. Женщина! Ей простительно!
В Коктебеле Цветаевой уже нет. Она поехала с Алей и С.Я. Парнок в Святые Горы. Эфрон сообщает В.Я. Эфрон, что в Коктебеле пусто: «Пра осталась одна, усталая от всех летних неприятностей, слабая, ласковая и трогательная». «Летние неприятности» это приезд Марины Ивановны с С. Парнок, отношения с которой она ни от кого не скрывала.
30 июля 1915 года Марина Ивановна пишет короткое, но выразительное письмо Е.Я. Эфрон из Святых Гор Харьковской губернии.
Почему монастырь? Зимой, кстати, они ездили в Ростов Великий и останавливались в монастырской гостинице. Возможно потому, что С. Парнок была набожна? Известно, что в Святых Горах останавливались они у знакомых Софьи Яковлевны. По всей вероятности фамилия этих знакомых была Лазуренко, потому что адрес и именно эта фамилия указаны в письме Цветаевой из Святых гор – Е.Я. Эфрон Графский участок, 14, Дача Лазуренко. Вероятно, у знакомых был собственный дом.
Цветаева поразительно молчалива в отношении поездки в Святые горы. В уже упомянутом письме она сообщает, что местность чем-то напомнила ей Финляндию: сосны, песок, вереск, прохлада, печаль. Сравнение с Финляндией, в которой Цветаева никогда не была, со слов сестры и мужа, в Финляндии в разное время отдыхавших. У Цветаевой в письме ни слова о чудных пейзажах Святых гор. Ни слова о горах. Ни слова о Донце. Ни слова о монастыре. В дневнике Марины Ивановны об этой поездке тоже ни слова. Дневник полон исключительно записями об Але. Ощущение такое, что Цветаева избегает говорить о себе и своих впечатлениях от поездки. Скорее всего, она настолько поглощена своими отношениями с С. Парнок, что у неё не остаётся времени ни для дневника, ни для писем. Или эти письма нам неизвестны, потому что Марина Ивановна признаётся: «Серёжу я люблю на всю жизнь, он мне родной, никогда и никуда от него не уйду. Пишу ему то каждый, то через день, он знает всю мою жизнь, только о самом грустном я стараюсь писать реже. На сердце вечная тяжесть. С ней засыпаю и просыпаюсь». Если из Коктебеля и Святых гор Марина Ивановна мужу писала, чуть ли не каждый день, то где эти письма? Без них это самый закрытый период её жизни. Цветаева погружена в свою любовь, Елизавете Яковлевне она признаётся, что и Серёжу она любит, и Соню любит, и Соня её любит, и это вечно, и от неё она не сможет уйти. Радости до глубины – нет: «Разорванность от дней, которые надо делить, сердце всё совмещает». В письме завуалированная просьба понять и не судить. Стихия любви, с которой бороться невозможно. Как долго это может продолжаться? Быть сразу с двумя возлюбленными вряд ли возможно. Впрочем, для Цветаевой нет ничего невозможного.
Где они могли гулять в Святых горах? Не сидели же они целыми днями на даче. Несомненно, ходили в монастырь. Посещали службы. Слушали чудное пение монахов. Поднимались на вершину горы. В 1874 году к вершине горы Фавор была устроена лестница, названная Кирилло-Мефодиевской. Лестница насчитывала 511 ступеней и была выполнена в виде крытой галереи с 16-ю площадками, двумя башнями и 22 переходами. Цветаева и Парнок могли подниматься по ней. Теперь этой лестницы нет. Вместо лестницы мощёная бетонными плитами дорога-серпантин.
Наверное, они посещали могилу Иоанна. В 1850–1867 годах в одной из келий внутри отвесной скалы совершал подвиг затворничества преподобный Иоанн (Крюков). В келье, где не было ничего, кроме гроба, в котором он спал, распятия и иконы, Иоанн провёл 17 лет. Гроб он смастерил себе сам. В нём Иоанна и похоронили. Может быть, у могильного креста Иоанна Цветаева и Парнок совершили ритуал, который совершают современные паломники прикасаясь к кресту, а то и вовсе прижимаясь к нему всем телом, и загадывают желания. Считается, что таким образом святой Иоанн не только исполняет заветные желания, но и посылает здоровье всем, кто прикоснётся к его кресту. Верующие да пусть верят!
Конечно, Цветаева и Парнок посетили пещеры. Монахи вырубили в меловой горе ходы. В них более чем прохладно, хотя снаружи может стоять жара. Свечами освещали Цветаева и Парнок себе путь или фонарями? Свечами, конечно, романтичнее, но опаснее. Огонь свечи легко задуть движению воздуха, и тогда останешься в кромешной тьме, внутри горы. Впрочем, наверное, у них был монах-проводник. К тому же можно повернуть и идти назад к выходу.
Гуляя по территории монастыря, Цветаева не могла не знать, что в монастырской гостинице, останавливался Антон Чехов. Но вряд ли её взволновал тот факт, что Антон Павлович посетил сии места. А. Чехова она с детства не любила. И Ф. Достоевского она не жаловала. И Л. Толстым не увлекалась. Зато боготворила А. Пушкина и А. Блока, С. Унсет и Б. Пастернака. Так что вряд ли Цветаевой польстило, что она гуляла мимо гостиницы, в которой останавливался сам А. Чехов. Скорее всего, она сказала Софье Яковлевне, что эти места когда-нибудь прославятся и тем, что здесь они, поэты, провели месяц. А если не сказала, то подумала. У Марины Ивановны не было комплексов. И если сказала или подумала, то была права. Теперь, когда в рекламных проспектах пишут о красоте здешних мест, не забывают упомянуть, что здесь были А. Чехов, И. Бунин и М. Цветаева с С. Парнок.
Неизвестно купались ли путешественницы в Донце или Банном озере, но возможно, и не купались, поскольку Цветаева говорит о прохладной погоде. Может быть, лето не удалось в 1915 году? Но по лесу они гуляли, несомненно. Лес чудный, полный певчих птиц и белок.
Восстановившись осенью в университете, Эфрон не столько вступает в роль студента, сколько в роль актёра. Он поступит в Камерный театр на третьи роли. Он будет играть роль 2-го гвардейца в спектакле «Сирано де Бержерак». Играть будет весь сезон с ноября по февраль. Его всегда привлекает театр, что весьма симптоматично. Ему нравится проживать на сцене чужие жизни и произносить чужие речи. Он иронически любуется собою: «…я целую руки у дам направо и налево, говорю приятным баритоном о «святом искусстве», меняю женщин, как перчатки, ношу на руках перстни с громадным бриллиантом».
Об обучении в Университете нигде ни слова. Ни слова о студентах и студенческой жизни, ни слова о лекциях, профессорах, ни слова об и интересе к обучению. Зато много о театре.
Театр - семейное увлечение семьи Эфронов. Вера Яковлевна, Елизавета Яковлевна, Пётр Яковлевич, его супруга играют в театре. Сергей Яковлевич тоже пробует свои силы на этом поприще. Литература остаётся в стороне. Если Эфрон мнил себя литератором, то отчего он не бил в одну точку? Отчего распылял своё внимание? Отчего не писал, оттачивая мастерство? Ответ прост: нечего ему было сказать, вот и не писал.
Есть ли ему что сказать на сцене?
А актёр на сцене ничего и не говорит. То есть, он произносит фразы, он играет, но он произносит фразы, написанные драматургом, но он играет так, как угодно интерпретировать пьесу режиссёру.
Откуда эта страсть к театру? Страсть к фальши? А оттуда! Когда своего ничего нет, то ищут на стороне.
Вот как отзывается об актёрах В.В.°Розанов: «Актёр – страшный человек, страшное существо. Актёра никто не знает. И он сам себя не знает … и почти хочется сказать: когда Бог сотворял человека, то ненавидевший и смеявшийся над Ним дьявол в одном месте «массы» , из которой Бог лепил своё «подобие и образ», ткнул пальцем, оставил дыру, не заполненную ничем. А Бог, не заметив, замешал и эту «дыру» в состав человека, и вот из неё и от неё в человечестве и получились «актёры», «пустые человеки», которым нужно, до ада и нетерпения, в кого-нибудь «воплощаться», «быть кем-то», древним, новым, Иваном Ивановичем, Агамемноном, но ни в коем случае НЕ СОБОЙ, НЕ ПРЕЖНИМ, НЕ УРОЖДЁННЫМ … У настоящего актёра искусство убило всё … У других «талантов» или «призваний» искусство и наука отнимают многое. Поглощают многое; но, в сущности, поглощают только досуг, ум, мысль. У актёра же, ужасно выговорить, поглощено само ЛИЦО, ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ. У него «искусством отнята душа, и вне искусства он … без души!».
Природа актёра нечеловеческая.
