«ЗНАЕШЬ ЦАРЯ, ТАК ПСАРЯ ─ НЕ ЖАЛУЙ»: ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ПИСЬМАМ С.°ЭФРОНА - 6 Лаврова Е.Л. Слово о Марине Цветаевой. – Горловка, 2010. – 398 с.
И вот, хотя о женихе Аси А. Белом не сказано при встрече ни слова, Марина Ивановна ощущает уколы ревности: «И странно (здесь всё странно или ничего) уже начало какой-то ревности, уже явное занывание, уже первый укол Zahnschmerzen im Herzen, что вот уедет, меня – разлюбит, и чувство более благородное, более глубокое: тоска за всю расу, плач амазонок по уходящей, переходящей на тот берег, тем отходящей сестре». Барсова шкура на плечах Аси Тургеневой есть атрибут амазонки.
М. Цветаева, молча, молит, чтобы Ася не выходила замуж за Андрея Белого. Она трижды повторит про себя эту заветную мысль: «Ася, не выходите замуж за Белого, пусть он один едет в Сицилию, и в Египет, оставайтесь одна, оставайтесь с барсом, оставайтесь барсом». Ася приходит к Марине в гости: «Между нами уже простота любви, сменившая во мне верёвку удавку влюблённости». М. Цветаева комментирует: «Я знаю, что она знает, что мы одной породы. Влюбляешься ведь только в чужое, родное любишь». Порода амазонок. Асе нужно уходить, но уходить ей не хочется. М. Цветаева, видя это, с удовлетворением констатирует: «А со мной, в моей простой любви (а есть - простая?) в моём весёлом девичьем дружестве, в Трёхпрудном переулке, дом № 8, шоколадный, со ставнями, ты бы всё-таки была счастливее, чем с ним в Сицилии, с ним, которого ты неизбежно потеряешь…». Впоследствии неизбежно и потеряла.
М. Цветаева заключает отрезок очерка об Асе Тургеневой следующим высказыванием: «Уже шестнадцати лет я поняла, что внушать стихи больше, чем писать стихи, больше, чем дар Божий, большая богоизбранность, что не будь в мире «Ась» - не было бы в мире поэм». Сорокадвухлетняя М. Цветаева даёт совет будущим поэтам в женском облике: «Не хочешь ревности, обиды, ранения, ущерба – не тягайся - предайся, растворись всем, что в тебе растворимо, из оставшегося же создай видение, бессмертное. Вот мой завет какой-нибудь моей дальней преемнице, поэту, возникшему в женском образе».
Как сильна была эта любовь, если даже новая любовь к С. Эфрону не отменила её. Именно любовь к Асе Тургеневой побуждает Марину Ивановну ехать по её следам. Это действо напоминает другой эпизод из жизни М. Цветаевой, когда девочкой она полюбила красавицу Надю Иловайскую, и, когда та двадцати лет умерла, ребёнок, гонимый тоской любви, ищет её повсюду, идя по следу - назад. Нади она не увидала никогда. И в очерке «Пленный дух» М. Цветаева дважды повторит, что Аси она больше не видала никогда.
В 1920 году Марина Ивановна запишет в дневнике: «Женщин я люблю, в мужчин влюбляюсь. Мужчины проходят, женщины остаются».
Что думает С. Эфрон о Франции? «Я в ужасе от Франции. Более мерзкой страны я в жизни не видел. Всё в прошлом и ничего в настоящем (!!!) Я говорю о первом впечатлении. В вагоне из десяти пар девять целовались. Это у них центр всей жизни!», - пишет Эфрон в Москву В.Я. Эфрон.
Чем ему не угодила Франция? Неужели только тем, что пары в вагоне целовались? Юношеская категоричность, с которой С. Эфрон отказывает Франции в настоящем, следовательно, и в будущем, была бы забавна, если бы исчезла с возрастом. Не исчезла! К сожалению, С. Эфрон не спешил со зрелостью. Современники вспоминают об С. Эфроне как о вечном юноше. Большинство встречавшихся с ним людей отмечают его мягкость, доброту, обаяние, инфантилизм, безответственность, отсутствие силы воли. Некоторым современникам он показался глупым и недальновидным. Живя во Франции в 30-е гг., Эфрон по-прежнему ненавидит приютившую его страну.
Молодожёны проехали всю Италию. Миланский собор Сергея Яковлевича не впечатлил. Неаполь не понравился. Сицилия напомнила Коктебель. Впрочем, Рим вызвал живой интерес. Италия С. Эфрону тоже не угодила: «Современные италианцы мне очень не нравятся и с внешней стороны и по д`Аннунцио». Финны у него нехристи, французы мерзкие, итальянцы не нравятся. Ксенофобия? Если это ксенофобия, а, похоже, что это она, то это говорит об ограниченности C. Эфрона, неспособного понять и принять такими, какими они являются, другие народы. Ксенофобией он будет страдать всю свою жизнь.
М. Цветаева почти не пишет писем. Ей не до писем. Она поглощена своей любовью. С. Эфрон рассказывает в письме к В.Я. Эфрон, как они были в Вене: «Представь себе, что больше всего поразило Марину: разноцветный гравий в Императорском саду. Она в каком-то экстазе встала на колени и долго рылась в камешках. Вспомнился Коктебель!».
Впервые в письмах из-за границы проявляется снимок внутреннего мира С. Эфрона. «…жалко уезжать и вместе с тем тянет обратно. Одним словом: вишу в воздухе, и не хватает твёрдости духа, чтобы заставить себя окончательно решить ехать в Россию. А тоска растёт и растёт!.. У меня сейчас такая грандиозная жажда, а чего - я сам не знаю!», - пишет он в Москву Е.Я. Эфрон.
Неопределённость, туманность, неясность, двойственность, смятение, отсутствие воли. Но рядом с C. Эфроном целеустремлённая, волевая М. Цветаева. Уж она-то знает, что хочет в каждый момент! И никакой тоски! Она умеет радоваться жизни.
Тоска С. Эфрона от неопределённости, неоформленности желаний. Хотя, вообще-то, перед ним ясная ближняя цель - сдать экзамены. Беда в том, что он к ним не очень-то подготовлен. Слишком долго он не учился. Слишком всё запущено. Это его не может не беспокоить. Беспокоит это и его молодую жену.
М. Цветаева принимает решение вернуться в Москву, чтобы присутствовать 31 мая 1912 года на открытии Музея изящных искусств им. императора Александра III - Музея, основанного её отцом.
С. Эфрон сразу попадает в центр событий. События вскружили ему голову. Кажется, впервые он понял, в какую среду попал. Он гордится тем, что при открытии памятника Александру III стоял рядом с Государем Николаем II. Он шлёт отчёт об этом великом событии своей сестре В.Я. Эфрон. Интересно было бы знать, как народоволка-сестра оценила это событие в жизни брата? Больше всего С. Эфрона занимает, как он выглядел на церемонии открытия. Тон отчёта немножко шутливый, но описание не лишено самолюбования: «На открытии я был во фраке (прокатном!), цилиндре (Ивана Владимировича!), но вид у меня был важный и непринуждённый, что я поместился между графом Витте и оберпрокурором». Место между государственными деятелями, безусловно, почётное, и С. Эфроном не заслужено. C. Эфрон небрежно замечает, что был на открытии, « … как литератор, причём величали меня Ваше превосходительство». И это незаслуженное обращение. Тем не менее, он этим по-мальчишески гордится. Понимает ли он, что никогда не попал бы на открытие Музея, никогда не стоял бы рядом с Государем, никогда не поместился бы между сановниками, не будь он зятем И.В. Цветаева?
Неудовлетворённый одним письмом об этом событии, С. Эфрон через пять дней шлёт сестре ещё одно, мало отличающееся по содержанию от первого. Он вновь упоминает о том, что стоял в двух шагах от Государя и его матери. Теперь он пишет, что хорошо разглядел Императора. Нашёл, что тот мал ростом, моложав, и у него светлые добрые глаза. Нашёл, что наружность у Государя не императорская. Свита Императора поразила дряхлостью возраста. Самодовольство переполняет Эфрона: «Я был, конечно, самым молодым, в прекрасном, взятом напрокат фраке и шапо-клаке. Чувствовал себя очень непринуждённо и держал себя поэтому прекрасно». С. Эфрон, правда, не упоминает, что, неуклюже повернувшись, опрокинул столик с минеральными водами. К чему портить впечатление от своей непринуждённости!
Кстати, как сильно отличаются письма «литератора» С. Эфрона от писем М. Цветаевой! Письма С. Эфрона коротки, сухи, ему не хватает терпения и слов. Он всё время обещает рассказать подробности при встрече. Письма Марины Ивановны богаты описаниями. Взять хотя бы письмо Марины Ивановны к В.Я. Эфрон с описанием дома Тьо. Сразу и видно, кто из них двоих настоящий литератор.
Тем не менее, Эфрон считает себя именно литератором, поскольку написал сборник рассказов «Детство». 2 июня 1912 года он сообщит В.Я.°Эфрон: «Моя книга, как я узнал недавно, расходится довольно хорошо. Маринина ещё лучше». Паритет вроде бы налицо. У жены вышло два сборника стихов. У мужа сборник прозы. Единственно, что этот паритет слегка, а может и не слегка, нарушает, так это отзывы. О сборниках стихотворений Цветаевой отозвались такие мэтры русской поэзии, как В. Брюсов, Н. Гумилёв, М. Волошин, не говоря уж о не-мэтрах. Отзывы благожелательные, хорошие, несмотря на некоторую желчную раздражительность В. Брюсова. Но то, что сам В. Брюсов отозвался, говорит само за себя. Мог бы просто промолчать. Мог бы не заметить. Мог бы пренебречь. Подумаешь, какая-то девчонка написала стихи! Мало ли девчонок, пишущих стихи! Не промолчал. Заметил. Не пренебрёг.
А вот о сборнике рассказов «Детство» пока нигде никто не сказал ни слова, как будто и не заметили. Конечно, на фоне творений Фёдора Достоевского, Льва Толстого, Антона Чехова и других писателей что такое «Детство» С. Эфрона? Пустячок-с! Милая вещица для домашнего пользования. Школьное сочинение на заданную тему. Но ведь это только начало, вероятно, думает С. Эфрон. Все писатели начинали с каких-то пустяков. Не сразу же стали они писать свои гениальные романы, повести и рассказы. И Достоевский, и Толстой, и Чехов с чего-то начинали. У С. Эфрона, как он полагает, всё впереди. Ему только девятнадцать лет.
Сестра Вера срочно организует одну рецензию, когда С. Эфрон будет в свадебном путешествии. М. Кузмин напишет её и опубликует в журнале «Аполлон», 1912, № 3 4, С. 106. Что же напишет М. Кузмин? Он похвалит книгу за отсутствие моральных тенденций, искренность и правдивость. Правда, добавит ложку дёгтя, заметив, что «некоторые рассказы слишком незначительны». Но за наблюдательность «известную мелкость письма, а иногда и самого содержания ему охотно прощаешь». И пожелания рассказать что-нибудь не только о детях, но и о взрослых. «Впрочем, если его больше привлекает детский мир, который конечно не исчерпан, мы и за то благодарны». Как говорится, и на том спасибо. Вроде бы и не обругал. Но не слишком-то и похвалил. В общем, прав. Мелкость письма и незначительность тем всё-таки это главное. На одной искренности, наблюдательности и правдивости далеко не уедешь. Может, дальнейшие литературные произведения будут значительными? Не будет больше никаких дальнейших художественных литературных произведений. На «Детстве» С. Эфрон выдохнется навсегда.
На деньги Тьо куплен особняк в Замоскворечье, на углу Большой Полянки и Малого Екатерининского переулка. В особняке семь комнат, кухня, людская, мезонин в три комнаты. Сообщая В.Я. Эфрон, находящейся летом 1912 года в Коктебеле, о грядущей покупке особняка, С. Эфрон уклоняется от объяснения, кто дал денег на его покупку. Но зато тут же, ещё особняка не купив, предлагает сестре поселиться в их с Мариной Ивановной доме. Похоже, что Сергей Яковлевич не посоветовался с женой и превысил свои полномочия. Через три дня после его письма, 11-го июля Марина Ивановна тоже пишет Вере Яковлевне, с первой строки твёрдо и решительно пресекая надежды сестёр на совместную жизнь: «Я должна просить у Вас прощения: по некоторым обстоятельствам, о которых сразу не подумала, трудно будет устроить, чтобы вы с Лилей жили у нас». В доме из десяти комнат места хватило бы всем. Но Марина Ивановна не хочет превращать свой дом в общежитие.
Она делает лёгкий реверанс: «Может быть, Вы даже и не согласились бы, прошу прощения на случай согласия». Перевести это можно так: девочки, если бы вы даже и согласились жить с нами в нашем доме, знайте, я против. Жить с нами вы не будете!
Что это за обстоятельства, о которых она не подумала? Она, кстати, не утруждает себя объяснениями, что это за обстоятельства. Может быть, она о чём-то догадалась? Может быть, она не хочет, чтобы в их семейную жизнь вмешивались сёстры мужа? Тем более, что скоро родится ребёнок, которого, тем более, она ни с кем не намерена делить. Знает ли С. Эфрон об этом письме? Дело в том, что он уехал в Петербург к опекуну, оформлять бумаги на дом. В конце письма М. Цветаева выражает надежду, что Вера Яковлевна на неё не сердится. Марина Ивановна уверена, что Вера Яковлевна напишет Елизавете Яковлевне и передаст её решение. Точки над i расставлены. Сёстры Эфрон почувствовали твёрдую руку и непреклонную волю.
Непреклонность Марины Ивановны - никогда не жить вместе с сёстрами мужа - распространяется и на жизнь за городом. Сняв дачу в Иваньково, Марина Ивановна приглашает приехать и Веру Яковлевну: «Мы живём на даче у артистки Художественного театра Самаровой, в отдельном домике. Есть чудесная комната для Вас, с отдельной маленькой террасой и входом». Не будь этой отдельной террасы и, тем более, отдельного входа, вряд ли приглашение имело бы место.
В 1912 году Цветаева почти ничего не пишет. Её внимание поглощено мужем, беременностью, устройством дома. Осенью 1912 года родилась дочь Ариадна. Как будто компенсируя отсутствие стихов, Цветаева ведёт дневник. Все записи, естественно, о дочери.
Весной 1913 года, забрав мужа и полугодовалую дочь, М. Цветаева едет в Коктебель к М. Волошину и Пра. Между нею, С. Эфроном и М. Волошиным отношения напряжённые, о чём Марина Ивановна докладывает сёстрам Эфрон: «С Максом мы оба в неестественных, натянутых отношениях, не о чем говорить и надо быть милым. Он чем-то как будто смущён, – вообще наше en trios невозможно. Разговоры смущённые, вялые, всё время начеку». М. Цветаева хочет дружить втроём. Она всем навязывает своего мужа, оттого и неловкость. «Может быть это оттого, что он не знает, как относиться к Серёже», - сетует в этом же письме Марина Ивановна. Волошин просто не знает, о чём разговаривать с Эфроном. Разные весовые категории.
К тому же для М. Волошина втроём дружить невозможно. Когда-то он пришёл к Марине Ивановне в гости без предупреждения. Пришёл, чтобы познакомиться с девочкой, поразившей его явно выраженным поэтическим дарованием. Он хотел дружить с нею, и только с нею. Может быть, у него были далеко идущие планы. Ведь он был свободен. А девочка оказалась такая милая, такая своеобразная, такая талантливая, такая податливая к воспитанию. В июне 1911 года она написала ему: «Ты такой трогательный, такой хороший, такой медведюшка, что я никогда не буду ничьей приёмной дочерью, кроме твоей. Это лето было лучшее из всех моих взрослых лет, и им я обязана тебе. Прими мою благодарность, моё раскаяние и мою ничем не…заменимую нежность». Здесь Марина Ивановна, уже влюблённая в С. Эфрона, чётко обозначила для себя и своего друга его статус: приёмный (в данном случае духовный) отец. Отношение нежность. Теперь во всех письмах М. Цветаевой будет звучать: мы, мы с Серёжей. С. Эфрон делает приписки к письмам и открыткам Марины Ивановны, адресованные М. Волошину.
Серёжу, юношу гимназического возраста, совершенно для него неинтересного и заурядного М. Волошину навязали его сёстры, взяв с собой в Коктебель. Но сёстры, по-видимому, вовсе не претендовали на то, чтобы М. Волошин близко подружился с юношей. В доме у М. Волошина, перед приездом в Коктебель М. Цветаевой, С. Эфрон был на положении гостя, младшего брата приглашённых художником сестёр Эфрон. Сёстры-то понимали, что между их братом и их другом существует и должна существовать дистанция, определяемая разницей в возрасте (шестнадцать лет!) и статусе. «Медведюшке», «приёмному отцу» Марина Ивановна усердно навязывает в друзья своего мужа, как будет позже настойчиво навязывать В. Розанову. Но, по всей вероятности, не хочет М. Волошин этого «мы» из уст Марины Ивановны. Ему интересна она, а не С. Эфрон. И не может М. Волошин не понимать, что, выбрав красивого, но умственно и духовно не развившегося юношу, М. Цветаева выбрала судьбу, подставила себя под удары неведомого рока. Может быть, М. Волошин опасается, что замужество загубит её поэтический дар.
А судьба уже намечает контур будущего пока вроде бы в незначительных, но таких значимых мелочах! Небольшой эпизод в письме Марины Ивановны из Коктебеля сёстрам Эфрон в Москву: « … идём домой, Серёжа отгоняя, я подманивая собак. Их здесь очень много: 5 живут на наших террасах, Серёжа швыряет в них камнями, я хлебом». В этой фразе два мироощущения, и они полярно противоположны. Характер человека проявляется в мелочах, и эти мелочи красноречивы. Впору бы и задуматься, а добр ли Эфрон? Великодушен ли? Благороден ли? Милосерден ли? Задумалась ли Марина Ивановна об этом, когда её муж швырял камнями в собак, которых она обожала?
Может быть, пока она влюблена, она не задумывается о таких мелочах, о таких проявлениях характера избранника?
Ей двадцать лет. В этот период времени она занята вопросами хозяйства, устройством дома, нарядами, материнством и.т. п. Но одновременно она начинает познавать свою душу, осваивать свой внутренний мир. Она делает открытия. Одно из таких открытий – откровение в письме к М.С. Фельдштейну, будущему мужу В.Я. Эфрон: «Я буду счастлива, я знаю что существенно и что не существенно, я умею удерживаться и не удерживаться, у меня ничего нельзя отнять. Раз внутри значит моё. И с людьми, как с деревьями: дерево моё и не знает, также человек, душа его». Здесь прорезался голос будущей, уже близкой зрелой Марины Цветаевой.
Что-то в ней назревает. Что-то закипает в душе. Нужно душу излить, ибо переполнена. Марине Ивановне требуется благодарный слушатель. С М. Волошиным душевной близости не получается. И М. Цветаева ищет её у М.С. Фельдштейна, тоже временами гостящего с женой у М. Волошина.
Почему она не изливает душу мужу? Или Пра? Почему для этого понадобился почти чужой человек? Вопросы риторические. Цветаева вздумала организовать свою жизнь как все, ибо она ещё не знает, что она стихия. Стихия вот-вот покажет, на что она способна. Её внутренний мир богат впечатлениями, чувствами, эмоциями. Внутренний мир богат настолько, что перехлёстывает через край. Её ум неустанно работает. Любой, желающий (и даже не желающий) слушать её душу годится. Фельдштейн? Пусть Фельдштейн!
