Кукольный мастер
{Наблюдая тысячи заведённых моими руками судеб, я привык уже не озабочиваться своей, и не слышу в себе тиканья, и не убоюсь никогда тишины, что неизбежна и близка}
Я — кукольный мастер, мастер кукольных судеб и превращений. Собираю-складываю буратин, мальвин и карабасов, обязательно не забываю прилагать к ним несчастного Пьеро — всегда одного и того же для любой кукольной истории, как будто творю его по собственному подобию, лью слезы по несчастливому самому себе, такие очень незаметные ненатуральные слезы, ничем, впрочем, если поверите, не слаще слёз настоящих и с не меньшей в них болью.
Мои сказки заканчиваются не так, как ждут от них. И потому их не читают на ночь мужьям и деткам, их не выставляют в театрах, фильмов по ним не снимают. Никогда на них не сделает стойку мода, в повседневность не войдут они никогда. Если честно, я лишь на то могу от них рассчитывать, что какой-нибудь очередной романтик-самоубийца, дрогнув и усомнившись в последнем своем шаге с подоконного краешка, обретет, их вспомнив, силу воли этот шаг все же сделать и сорвется без червяка сомнений внутри, без извечного «быть или не быть?», без сожаления. Блядь, Мир не станет от этой гибели чище, но, может быть, кто-то где-то всё же задумается над тем, а всю ли свою любовь он вложил, его зачиная…
Ручки, ножки я ввинчиваю в эти туловища, крашу губы помадой, присыпаю бледные лица алой пудрой. Глядите — какое славное платьице сшито мной этой милой куколке к завтрашнему её первому балу. Какие выразительные стекляшки рассыпаны по её милой шейке подобием царских бриллиантов, бриллиантов олигарских, самых дорогих и чистых. Как умело заведена мной ключиком со спины её маленькая безрадостная судьба длиной в один выход в свет, и уже тикает, тикает…
И снова — длиннющие рукава моему тряпичному Пьеро, больше белил на и без того мертвое личико, вскинутые брови, сведённые судорогой губы. Теперь рисую слезы, как тату выбиваю, глубоко, надежно, не вытравить даже царской водкой — умение моё искусства выше. Как жутко ты переломан, несчастный мой обрубок человеческой жизни, как печально тебе тикать, как недолго. Любовь — всегда аутсайдер, всегда никому не нужна если за неё приходится расплачиваться, если ради неё нас ставят перед выбором. И, милый мальчик, судьба твоя проста и понятна: быть сломанным. Тик-так, тик-так, тик...
Карабасы и буратины, шушары, сверчки, лисы, коты и артемоны… Целая страна воссоздаётся мной в миниатюре, до незримых мелочей повторяя такую же, но не моих рук творение, а место, в котором тикают наши судьбы. И снова здесь зажигаются к вечеру фонари, скрипит за углом шарманка, бегают по болотам доберманы, и только мудрая черепаха знает обо всем наперёд и оттого грустна сегодня, как никогда, вслед тебе глядя, бледный мой юноша, бредущий быть сломанным.
Я — кукольный мастер, мастер кукольных судеб и превращений. Наблюдая тысячи заведённых моими руками судеб, я привык уже не озабочиваться своей, и не слышу в себе тиканья, и не убоюсь никогда тишины, что неизбежна и близка.
Я — кукольный мастер, мастер кукольных судеб и превращений. Собираю-складываю буратин, мальвин и карабасов, обязательно не забываю прилагать к ним несчастного Пьеро — всегда одного и того же для любой кукольной истории, как будто творю его по собственному подобию, лью слезы по несчастливому самому себе, такие очень незаметные ненатуральные слезы, ничем, впрочем, если поверите, не слаще слёз настоящих и с не меньшей в них болью.
Мои сказки заканчиваются не так, как ждут от них. И потому их не читают на ночь мужьям и деткам, их не выставляют в театрах, фильмов по ним не снимают. Никогда на них не сделает стойку мода, в повседневность не войдут они никогда. Если честно, я лишь на то могу от них рассчитывать, что какой-нибудь очередной романтик-самоубийца, дрогнув и усомнившись в последнем своем шаге с подоконного краешка, обретет, их вспомнив, силу воли этот шаг все же сделать и сорвется без червяка сомнений внутри, без извечного «быть или не быть?», без сожаления. Блядь, Мир не станет от этой гибели чище, но, может быть, кто-то где-то всё же задумается над тем, а всю ли свою любовь он вложил, его зачиная…
Ручки, ножки я ввинчиваю в эти туловища, крашу губы помадой, присыпаю бледные лица алой пудрой. Глядите — какое славное платьице сшито мной этой милой куколке к завтрашнему её первому балу. Какие выразительные стекляшки рассыпаны по её милой шейке подобием царских бриллиантов, бриллиантов олигарских, самых дорогих и чистых. Как умело заведена мной ключиком со спины её маленькая безрадостная судьба длиной в один выход в свет, и уже тикает, тикает…
И снова — длиннющие рукава моему тряпичному Пьеро, больше белил на и без того мертвое личико, вскинутые брови, сведённые судорогой губы. Теперь рисую слезы, как тату выбиваю, глубоко, надежно, не вытравить даже царской водкой — умение моё искусства выше. Как жутко ты переломан, несчастный мой обрубок человеческой жизни, как печально тебе тикать, как недолго. Любовь — всегда аутсайдер, всегда никому не нужна если за неё приходится расплачиваться, если ради неё нас ставят перед выбором. И, милый мальчик, судьба твоя проста и понятна: быть сломанным. Тик-так, тик-так, тик...
Карабасы и буратины, шушары, сверчки, лисы, коты и артемоны… Целая страна воссоздаётся мной в миниатюре, до незримых мелочей повторяя такую же, но не моих рук творение, а место, в котором тикают наши судьбы. И снова здесь зажигаются к вечеру фонари, скрипит за углом шарманка, бегают по болотам доберманы, и только мудрая черепаха знает обо всем наперёд и оттого грустна сегодня, как никогда, вслед тебе глядя, бледный мой юноша, бредущий быть сломанным.
Я — кукольный мастер, мастер кукольных судеб и превращений. Наблюдая тысячи заведённых моими руками судеб, я привык уже не озабочиваться своей, и не слышу в себе тиканья, и не убоюсь никогда тишины, что неизбежна и близка.
