Притча о двух влюбленных
Поселились когда-то двое в неприметном, уютном доме: на одном этаже, на пятом, и с тех пор загудел весь дом.
Он ― расчетлив, умен, спокоен, вечно с книгой в сухих ладонях. На щеках расцветали пятна, если видел соседку он ― голос вмиг становился мягче, исчезали из глаз лимиты, интегралы, дизъюнкты... в общем, рассудительность шла к чертям. Он не знал, что все это значит: к одиночеству так привыкнув, разучился читать меж строчек, по движениям и губам.
А она, только с ним столкнувшись, опускала глаза, смеялась, прядь волос теребила нервно и несла ерунду и бред. И стремились друг к другу души, но владельцы ― какая жалость! ― сделать шаг самый важный, первый, все боялись, как страшных бед.
Сидя с книгой, толстенным томом по теории графов плоских, и пытаясь в нее вчитаться, он не мог ничего понять: теоремы и аксиомы (раньше было все очень просто), в сумасшедшем сливаясь танце, убегали ― за пядью пядь, и стремились к двери напротив, зазывали его с собою... Он почти что решался выйти, но опять полз по коже страх: мелкий пакостник, что бесплотен, проникал в его сердце с кровью, заплетая тугие нити на застывших его ногах.
И она, если борщ варила, иль с тоскою в окно глядела, или даже писала письма, отправляя их в никуда, веря в счастье, что было силы, до последней черты, предела, так хотела в пространство чисел втиснуть душу и крикнуть: "Да, я все знаю ― тебе милее интегралы твои, системы, четкость графиков, функций, точек, но, прошу, оторвись от них! Я люблю тебя, слышишь, гений? В четырех этих душных стенах я тоскую, тоскую очень, обними меня хоть на миг!".
А на деле: "Погода-дура, солнце светит и льет дождина, что за климат, ей-Богу, странный?", и в ответ ― еле слышно: "Мда...". Он ― обратно к своим структурам, что-то сделать с собой не в силах, а она ― тихо плакать в ванной.
Вот такая была беда.
И никто не признался первым, только что-то внутри сломалось ― у него, у нее...
И стали избегать сердцервущих встреч. Перестали тянуться нервы, позабылось, о чем мечталось, и подернулся дымкой хмари этих чувств беспощадный смерч. Так теперь ― на площадку если он выходит ― она в квартире; так же точно: она в подъезде ― он за дверь не шагнет ни в жизнь. Не увидеть теперь их вместе в этом целом огромном мире, даже если ты сможешь честно сотни лет их просторожить.
А соседи порой вздыхают ― эта пара была б отличной: и Любовь хороша, и Разум ― ну с картинки сошел точь-в-точь!
Что изменится ― кто же знает? А пока что ― уже привычно: коль приходит Любовь, то сразу мчится Разум скорее прочь.
Он ― расчетлив, умен, спокоен, вечно с книгой в сухих ладонях. На щеках расцветали пятна, если видел соседку он ― голос вмиг становился мягче, исчезали из глаз лимиты, интегралы, дизъюнкты... в общем, рассудительность шла к чертям. Он не знал, что все это значит: к одиночеству так привыкнув, разучился читать меж строчек, по движениям и губам.
А она, только с ним столкнувшись, опускала глаза, смеялась, прядь волос теребила нервно и несла ерунду и бред. И стремились друг к другу души, но владельцы ― какая жалость! ― сделать шаг самый важный, первый, все боялись, как страшных бед.
Сидя с книгой, толстенным томом по теории графов плоских, и пытаясь в нее вчитаться, он не мог ничего понять: теоремы и аксиомы (раньше было все очень просто), в сумасшедшем сливаясь танце, убегали ― за пядью пядь, и стремились к двери напротив, зазывали его с собою... Он почти что решался выйти, но опять полз по коже страх: мелкий пакостник, что бесплотен, проникал в его сердце с кровью, заплетая тугие нити на застывших его ногах.
И она, если борщ варила, иль с тоскою в окно глядела, или даже писала письма, отправляя их в никуда, веря в счастье, что было силы, до последней черты, предела, так хотела в пространство чисел втиснуть душу и крикнуть: "Да, я все знаю ― тебе милее интегралы твои, системы, четкость графиков, функций, точек, но, прошу, оторвись от них! Я люблю тебя, слышишь, гений? В четырех этих душных стенах я тоскую, тоскую очень, обними меня хоть на миг!".
А на деле: "Погода-дура, солнце светит и льет дождина, что за климат, ей-Богу, странный?", и в ответ ― еле слышно: "Мда...". Он ― обратно к своим структурам, что-то сделать с собой не в силах, а она ― тихо плакать в ванной.
Вот такая была беда.
И никто не признался первым, только что-то внутри сломалось ― у него, у нее...
И стали избегать сердцервущих встреч. Перестали тянуться нервы, позабылось, о чем мечталось, и подернулся дымкой хмари этих чувств беспощадный смерч. Так теперь ― на площадку если он выходит ― она в квартире; так же точно: она в подъезде ― он за дверь не шагнет ни в жизнь. Не увидеть теперь их вместе в этом целом огромном мире, даже если ты сможешь честно сотни лет их просторожить.
А соседи порой вздыхают ― эта пара была б отличной: и Любовь хороша, и Разум ― ну с картинки сошел точь-в-точь!
Что изменится ― кто же знает? А пока что ― уже привычно: коль приходит Любовь, то сразу мчится Разум скорее прочь.
