Из дырявых подушек, что памятью я называю, валится грязный пух:
Вот февральские слезы, а вот безразличие мая и холод ненужных рук.
Эти перья так жалки, но их наконечники в венах, как копья чужих солдат:
Окружили и взяли в кольцо, и из этого плена видна лишь дорога в ад.

Под ногами ступени из мрамора крошатся, стонет зверем мой бывший бог;
Если ногти вонзить в иссушенную мякоть ладоней и терпкую влажность щек,
Раскрываясь навстречу рассвету и жалящим искрам палящих бездушных солнц,
Чтобы выжгли они наконец все кровящие числа и мне подарили сон,

Где не будет мостов с заскорузлыми пальцами стертых, как ластик сухой, перил,
Этих улиц, подобных глазницам зияющим, мертвым, в плетениях узких жил,
Где не будет в засоленных водах тонуть, задыхаясь, истерзанное нутро,
И лететь сквозь меня обезумевшей птичьею стаей огни городских метро...

Если все же... но я так слаба, что давлюсь своим "хватит" и руку кладу на грудь.
Я лежу, ног не чувствуя вовсе, в холодной кровати, мечтая скорей уснуть.
Окровавленным шелком скользит в моих пальцах игла, и струится змеею нить,
Я не знаю, что делала чаще с тобою: звала иль пыталась тебя забыть.