Когда часы, на ровно-полночь.
И снова вечер, кофе, усталые сигареты.
Счастливые люди не курят?
Они и не становятся поэтами.
Меня всё ещё терзают, о тебе воспоминания,
Но не смогу признаться я,
Поэтому,
Выкладываю всё на бумаге,
В голове, всё утрамбовываю, укладываю,
И пытаюсь что-то сказать тебе.
А мы уже не те,
Кто при сложении, получается на много больше двух.
Мы те, о ком нельзя говорить вслух.
И терпеливо переводить дух.
А ещё, ты уже не приходишь ко мне во снах,
Тебя нет рядом,
Ты живёшь в моих стихах.
Так быстро, ты стал тем, чьи слова на многоточии не заканчиваются,
Они вообще не заканчиваются,
Серьёзней становятся,
В кожу, как дым въедаются.
А меня даже не спасают родные стены,
Раньше мы резали бумагу,
Теперь вены.
И умирали лишь тогда,
Когда часы на ровно-полночь.
Чтобы никто не смог помочь нам,
Не люди, сны и города.
И вдохновлялись, лишь Бетховена санатами,
И грустными , Сплин куплетами.
Счастливые люди не курят?
Они и не становятся поэтами.
Счастливые люди не курят?
Они и не становятся поэтами.
Меня всё ещё терзают, о тебе воспоминания,
Но не смогу признаться я,
Поэтому,
Выкладываю всё на бумаге,
В голове, всё утрамбовываю, укладываю,
И пытаюсь что-то сказать тебе.
А мы уже не те,
Кто при сложении, получается на много больше двух.
Мы те, о ком нельзя говорить вслух.
И терпеливо переводить дух.
А ещё, ты уже не приходишь ко мне во снах,
Тебя нет рядом,
Ты живёшь в моих стихах.
Так быстро, ты стал тем, чьи слова на многоточии не заканчиваются,
Они вообще не заканчиваются,
Серьёзней становятся,
В кожу, как дым въедаются.
А меня даже не спасают родные стены,
Раньше мы резали бумагу,
Теперь вены.
И умирали лишь тогда,
Когда часы на ровно-полночь.
Чтобы никто не смог помочь нам,
Не люди, сны и города.
И вдохновлялись, лишь Бетховена санатами,
И грустными , Сплин куплетами.
Счастливые люди не курят?
Они и не становятся поэтами.