Ты на мне оставляешь печать
Ты на мне оставляешь печать
Своего городского тумана.
Мне так сложно в тебе узнавать
Человека. В безумстве упрямом.
Мне неведома даль твоих дум,
Мне о мысль твою не разбиться...
Но я помню сиреневый шум.
Нет, не белый. Мне белый не снится.
Ты полынью глядишь на меня,
А полынь в этом городе - редкость.
Нас пленяет чужая земля -
Безбилетников поезда в вечность.
Нам по нраву красоты смертей
В антураже почти декаданса...
И под бряканье чьих-то костей,
Мы кружим в откровениях вальса.
Я не знаю, кем буду служить,
Если вдруг оступлюсь на обрыве.
Но я буду проситься пожить,
Чтобы вновь утонуть в твоей гриве.
Я ношу на запястье часы.
Острых стрелок железные птицы
Своенравны. И в силах лишь мы
Дать навечно им остановиться.
Мы безумны. До боли, до слез
Мы, мой друг, до беды безнадежны.
Не хватало ли в сердце заноз,
Чтоб желать тебя столь безутешно...
Своего городского тумана.
Мне так сложно в тебе узнавать
Человека. В безумстве упрямом.
Мне неведома даль твоих дум,
Мне о мысль твою не разбиться...
Но я помню сиреневый шум.
Нет, не белый. Мне белый не снится.
Ты полынью глядишь на меня,
А полынь в этом городе - редкость.
Нас пленяет чужая земля -
Безбилетников поезда в вечность.
Нам по нраву красоты смертей
В антураже почти декаданса...
И под бряканье чьих-то костей,
Мы кружим в откровениях вальса.
Я не знаю, кем буду служить,
Если вдруг оступлюсь на обрыве.
Но я буду проситься пожить,
Чтобы вновь утонуть в твоей гриве.
Я ношу на запястье часы.
Острых стрелок железные птицы
Своенравны. И в силах лишь мы
Дать навечно им остановиться.
Мы безумны. До боли, до слез
Мы, мой друг, до беды безнадежны.
Не хватало ли в сердце заноз,
Чтоб желать тебя столь безутешно...