Шестнадцать первых лет

Сороковые помнятся лишь краем,

от карточек зависимость отпала.

Подумалось, земля прибудет Раем,

житуха хлебом расцветет и салом.

 

Отец вернулся, сидор да погоны,

а для меня, так, дядька незнакомый.

Тогда впервые в руки взял патроны,

прочувствовал портянок дух весомый.

 

Моим мечтам не привелось свершиться,

по выдаче был хлеб, похлебка в плошке.

Для школы мал, чтоб грамоте учиться,

цифирь учил с рисунка на ладошке.

 

Ах очередь, вот мой толчок к рассказу,

ее понять лишь опытом возможно.

Не мерз кто ночью у дверей лабаза,

про нас судить тот должен осторожно.

 

И очередь дарила всем с лихвою,

сочувствием совет простой бесценен.

Любой багаж забот тащил с собою,

под грузом тем не можешь быть заменен.

 

Различный люд под дверью собирался,

не ведая, чем новый день одарит.

С пустой авоськой, было, возвращался,

иль с требухой, с чем мама супчик сварит.

 

Сороковых закончилась декада,

восторгов нет, но и печаль забыта.

В полсотые теперь шагать мне надо,

в две пятилетки новых дверь открыта.

 

Передо мною масса ожиданий,

обвал событий, для движенья трасса.

Я старше стал, я приобрел познаний,

начну рассказ от первого "а" класса.

 

В мужскую школу в срок определили,

ведь пацаны учились без девчонок,

начать и со второго шансы были,

отец не дал, ишь – белый вороненок.

 

Пришла весна, умытая слезами,

плачь по стране – ушел людей всех Папа.

Крестила бабка лоб пред образами,

а я ревел, мне было жаль сатрапа.

 

Мне Сталин был на вроде как Создатель,

в обоих веровал, жизнь заставляла.

Днем сталинских наук приобретатель,

а ввечеру бабуля просвещала.

 

Постичь не детскую науку парню,

про злых врагов, про дядьку генерала,

не просто. То трубят о них фанфарно,

а-то, училка в школе вдруг сказала:

 

– Открыть Родную Речь, страницу восемь,

там лысый дяденька сидит, очкастый.

Теперь страницу вырвем, на пол бросим,

растопчем каблуком, он враг ужасный.

 

В сырую землю многих он отправил,

твердили мне — ты в это должен верить.

А я и верил, и ругал, и славил,

тогда не дети, все так поступали.

 

И взрослых приучили слову верить,

а уж дите в сомнениях едва ли.

Страничку вырвал, чтоб ее похерить,

гордиться мог бы мной товарищ Сталин.

 

Меня в коммуну Родина стремила,

я и шагал, за тройки лишь стыдился,

а инвалид-сосед, война скосила,

со стенки снять портрет распорядился.

 

Он мне твердил, что я, покуда мелок,

всех должен слушать, доверять не многим.

Случись учет поделок и подделок, -

Себя с умом не выказать убогим.

 

И грянул гром!, - мы в форме, как кадеты,

и молния!, - пришли девчонки в школу.

К нам, не к себе, все в банты разодеты,

теперь вниманье им, а не футболу.

 

Под формою гормоны заиграли,

себя уж не считаем детворою,

одни в стихах любовных заплутали,

других романтикой влечет блатною.

 

И я был грешен, трудно отказаться,

чтоб во дворе не звали слабосильным,

в сарай с бруском тихонько забирался,

затачивал ромбический напильник.

 

Куренья опыты прервал родитель,

ох, как потом садиться было сложно.

Но,.. видно всем порокам я обитель,

вот и ремня поболе было б можно.

 

Вот пятьдесят четвертый с целиною,

тогда сестра на подвиг уезжала,

но я был горд причастностью такою,

впервые сердце острой грустью сжало.

 

Вот год другой, другие впечатленья,

впервые дачу сняли среди сосен.

Из злых трущоб в лесные откровенья,

век не видать тебя б златая осень.

 

Но дача часть, по ней восторги лишни,

мне "Смену" подарили в это лето!

До "Сладкой жизни" не дошел Филлини,

но "папарацци", (мне), не важно это.

 

Вот уж когда пацанчик потерялся,

и стал "охотником за головами".

За репортерский труд с задором взялся,

довел до бешенства иных, - буквально.

 

Вот пятьдесят седьмой для афоризма.

В апреле получили мы квартиру,

прощай жильё еще времен царизма,

– Восторг и слава теплому сортиру.

 

В кирпичный дом на Ленинском проспекте,

да к финской кухне, да к огромной ванной,

ну как властям не расточать респекты,

стряхнув остатки жизни голодраной.

 

Был Фестиваль, всех языков смешенье,

и девочки какого хочешь цвета.

Конечно,.. молод был для "отношенья",

но фантазировать ведь нет запрета?

 

Кондомы, порнофотки, чуингам и

бейсболки, что увешаны значками,

товаром этим бойко фарцевали,

рублями прирастали, трояками.

 

Но все конечно, даже фестивали,

закончен праздник, началась рутина.

Обычной жизни радости, печали,

уныло-блекло-школьная картина.

 

К концу уже полсотые скатились.

Но,.. пятьдесят девятый отличился.

С прекрасным полом действия случились,

я в звании мужчины утвердился!

 

Впервые подбиваю я итоги,

шестнадцать лет как реперная точка.

Вы к юности не будьте слишком строги,

не просто каждая давалась строчка.