Бог устал нас любить
Меня расстреляли в семнадцатую весну.
Алело закатное небо над головой... я шла на заклание, слушая тишину, и смерть по пятам на цыпочках шла за мной. Я шла на заклание, чувствуя, что иду, я пряталась от бесконечности алых глаз,
я шла на заклание. Верила, что дойду
и вера моя оправдалась
хоть в этот раз.
А небо смотрело кровавой золой глазниц... а небо, казалось, упало на мой подол, иначе нельзя объяснить мне останки лиц на платье моем раскинувшихся крестом: багровой росою целуют мне ступни ног, и бьются сердца их - я чувствую этот звук, издать я могу только тихий неясный вздох:
я вижу их лица
их лица
и сотни рук.
И тянутся, тянутся, словно бывает так, что мертвому даст спасение неживой... а небо смотрело и с лицами билось в такт, а руки их скалятся, скалятся предо мной. Алеет закатное небо, вокруг туман; иду на заклание, слушая тишину; бушует вокруг малиновый океан -
ступаю в червонную воду
но не тону.
Он с неба не смотрит, но видит... и он молчит. Он молча зовет к себе меднокрылых птиц, - у каждого пятого что-то в глазах горит, у всех остальных за ранами нет глазниц. И каждому, каждому шепчет чуть слышно Он, и все эти фразы - на деле всего одна. И рушится, рушится арками небосклон,
иду на заклание,
слушаю.
Тишина.
И падают птицы, и перья на них горят... смотрю я и слышу, как бьются у них сердца, и что-то знакомое вдруг застучало в такт - смотрю и не вижу я ни одного лица. И руки пропали, пропали те сотни рук, и перья горят, почему же они горят?..
И нет тишины. И я слышу один лишь звук.
Меня расстреляли семнадцать веков назад.
Алеет закатное небо внутри меня, и Он говорит мне "не хочешь - не забывай". На медные крылья впуская очаг огня,
всех тех, говорит Он, кто верует -
расстреляй.
Алело закатное небо над головой... я шла на заклание, слушая тишину, и смерть по пятам на цыпочках шла за мной. Я шла на заклание, чувствуя, что иду, я пряталась от бесконечности алых глаз,
я шла на заклание. Верила, что дойду
и вера моя оправдалась
хоть в этот раз.
А небо смотрело кровавой золой глазниц... а небо, казалось, упало на мой подол, иначе нельзя объяснить мне останки лиц на платье моем раскинувшихся крестом: багровой росою целуют мне ступни ног, и бьются сердца их - я чувствую этот звук, издать я могу только тихий неясный вздох:
я вижу их лица
их лица
и сотни рук.
И тянутся, тянутся, словно бывает так, что мертвому даст спасение неживой... а небо смотрело и с лицами билось в такт, а руки их скалятся, скалятся предо мной. Алеет закатное небо, вокруг туман; иду на заклание, слушая тишину; бушует вокруг малиновый океан -
ступаю в червонную воду
но не тону.
Он с неба не смотрит, но видит... и он молчит. Он молча зовет к себе меднокрылых птиц, - у каждого пятого что-то в глазах горит, у всех остальных за ранами нет глазниц. И каждому, каждому шепчет чуть слышно Он, и все эти фразы - на деле всего одна. И рушится, рушится арками небосклон,
иду на заклание,
слушаю.
Тишина.
И падают птицы, и перья на них горят... смотрю я и слышу, как бьются у них сердца, и что-то знакомое вдруг застучало в такт - смотрю и не вижу я ни одного лица. И руки пропали, пропали те сотни рук, и перья горят, почему же они горят?..
И нет тишины. И я слышу один лишь звук.
Меня расстреляли семнадцать веков назад.
Алеет закатное небо внутри меня, и Он говорит мне "не хочешь - не забывай". На медные крылья впуская очаг огня,
всех тех, говорит Он, кто верует -
расстреляй.
